Клад чудесный, или Притча о трёх желаниях - Инна Викторовна Девятьярова

за пазуху собирая монеты, скользкие, точно бы в болотной слизи, что то и дело норовили выскользнуть из нетерпеливых пальцев его, — уж как-нибудь управимся сами с заводом, уж не глупее прочих, ваша болотная щедрость! А будет достаток в жизни — будет и счастье, верно ведь говорю?

Золотом облетевшей листвы отражалось в лужах его беспечальное будущее — круглые бока золочёной кареты, в которой восседал он — погрузневший и важный заводчик, господин Матиас с часами на длинной цепочке, в камзоле, как у богатых господ и пудрёном парике. Напротив него — разодетая Линхен, осточертевшая ко всем свиньям, но всё же своя Линхен, госпожа супруга заводчика, а подле неё — хорошенькая и молодая служанка с худеньким миловидным личиком, неплохая замена поднадоевшей жене…

— Червяк, как есть червяк, — карлик смотрел на него с каким-то удивлённым восторгом, ползающего на коленях в грязи, выковыривающего из грязи золотисто-жёлтые гульдены, — умеете же вы жить… л-люди… — он выплюнул это слово как камень, серый, как болотная слизь, остроугольный камушек, навязший в зубах, — и живёте, и размножаетесь, и порождаете себе подобных… тьфу. Что ж, второе желание, исключительно моего любопытства для…

И снова взмахнул руками-ветками, рассыпая в окрестные лужи дивно-золотую пыльцу, серым вихрем пронесся над притихшей поляной, уронив к ногам Матиаса полинявшую шапку, и исчез, взбудоражив притихшие листья, Румпельштильцхен всемогущий, господин всякой твари в окрестном лесу.

И наступила тишина, и Матиас поднялся с колен, и, поклонившись низко, сказал тишине:

— Благодарствую вам, господин Румпельштильцхен! Век помнить буду вашу несказанную доброту!

А потом поднял шапку, и побрел прочь, тяжёлой, медвежьей походкой, и золото приятно оттягивало его карман, и Матиас думал, что в этот раз — всё, этот — последний, ни за какие золотые коврижки, ни ради каких женских глаз, обожаемо-нежных… раз и навсегда, закончить эту игру с болотным огнём, что заведёт его когда-нибудь в самую топь, да там и оставит…

Но не прошло и трёх лет, как гнилостные, болотные огни вновь поманили его за собой.

***

…Купить стеклодувенный завод оказалось легче лёгкого — с карманами, набитыми золотом, как осенними листьями, Матиас явился к вдове местного заводчика, и она с радостью продала ему предприятие скоропочившего супруга. Сияющий всеми цветами радуги стеклянный пузырь… и трёх лет не прошло, как лопнул, разлетелся на острорежущие куски, и Матиас собирал осколки дрожащими от боли руками, и алые, как лесная морошка, капли стекали по ладоням его.

Всё поначалу шло наилучшим образом, как в самом сказочном сне, как в самых смелых мечтаниях — богатый дом, лошади и карета, глаза соседей, полные уважения и зависти, Линхен в шёлковом платье на церковной скамье рядом с госпожой супругою бургомистра… всё пошло прахом, в считанные месяцы, грязно-бурыми листьями опустилось на болотное дно, увлекая за собой бедолагу Матиаса, Матиаса-кутилу, Матиаса-карточного игрока.

Деньги требовали счёт. Костяшки чёрно-белых счетов, исписанные болотно-серыми чернилами кипы бумаг вопили о бережливости и преумножении, Матиас же досадливо отмахивался от них — завтра, недосуг! Ярким пламенем лесного костра сгорали недели и дни — в бессонных бдениях за игральным столом, в развесёлых попойках… деньги словно бы жгли Матиасу ладонь, нескончаемым потоком текущие деньги, пахнущие огнём и болотною гнилью, и завтра наступило, в один прекрасный момент, когда имущество бывшего богача пришли описывать за долги судебные приставы.

Матиасу было нестерпимо стыдно. Стыд, точно дым, ел глаза, дымом уходило в трубу его беспечальное будущее, Матиас тёр покрасневшие веки, и ели качались перед глазами его, колкие, как языки пламени, болотно-чёрные ели, и костёр дымился под ними, и огонь шёл в небеса, к серебряным звездам, что сияли над Еловой горой…

— Мое вам почтение, господин Румпельштильцхен! Вы уж простите меня, что я к вам в столь поздний час… беспокою вас понапрасну…

Серый, как болотная темень, в огненно-красном колпаке, он сидел у костра, скрестив лягушачье тонкие ноги — Румпельштильцхен всевластный, богатейший из всех богачей — и длиннохвостые саламандры плясали в зрачках его, и от пляски этой у Матиаса закружилось в затылке, и он опустился на землю, и чёрная великанская тень окутала его с головой.

— Что, Матиас-бездельник, снова тонуть удумал? Провалился в золотые гульдены по самую шею, хоть багром доставай? — крошечный, как саламандра, карлик протянул ему шерстью заросшую лапку, дотронулся до груди Матиаса твёрдым, как кремень, точёно-острым когтем, и Матиас вздрогнул, и пришел в себя. — Отвечай, букашка, чего ты хочешь на этот раз!

«Я сам не знаю, чего хочу, господин Румпельштильцхен. Покоя хочу… а его всё никак не выходит, хоть ты тресни. Видно и вправду — родился под несчастливой звездой. Сделайте сердце моё мёртво-холодным камнем, подобным тому, что стучит у вас в груди, чтобы ни единое человеческое чувство не потревожило больше его…»

— Золото — ничто, ваше болотное богатейшейство, господин Румпельштильцхен, когда нет власти у тебя над жизнями и имуществом всех проживающих в нашем болотном краю, а значит — и над собственной жизнью. Как вороны налетят, разорят, отберут без зазрения совести всё, чем владеешь, пустят по миру с женой и детьми малыми! Вот будь я здешним князем…

…Карлик смеялся, колотя ручками в чёрной золе, и огненные, золотые искры летели от пальцев его, жгли кожу Матиаса ядовито-острыми иглами.

— Княжество, значит? Будет тебе княжество, букашка, власть над такими же букашками, как ты, великая букашечья власть! Только смотри потом, не пожалей об этом! Третье желание, клоп, моего увеселения для! — и закружился на месте, точно колесо, неостановимо бойкое колесо прялки, поднял к небу чёрно-серую пыль. Пыль опустилась на голову Матиаса, непокрытую голову Матиаса-простофили, короной увенчала её, и Матиас почесал затылок, и пальцы его сделались воронье-чёрными, точно уголья от затухающего костра.

Вш-шир-р!

Карлик исчез, запорошив глаза золой, и на поляне стало темно, как за пазухой у великана, и по-гулкому пусто, как в бездонных карманах его.

— Благодарствую, ваша болотная всемилость, век буду помнить благодеяния ваши… — сказал Матиас пустоте, и, повернувшись спиною к костру, зашагал прочь — в чёрно-серой короне из елового пепла, в лунных отблесках над головою, возвращался к детям и Линхен, к ядовито-насмешливым взглядам соседей и гусиным перьям судей, описывающих дом его… шёл отвоёвывать свое княжество, последний подарок болотного чародея, чтобы потом никогда, ни за какие подарки на свете, больше не увидеть эту поляну, ногой не ступить в зыбко-трясинистую траву…

И эти клятвы оказались напрасны.

***

Всё