Цыганка. Кровавая невеста - Виктория Руссо

– Я на них и не претендую! – отмахнулся Святослав и стремительно вышагнул в распахнутые стеклянные дверцы лифта. – Пусть за них сражаются графоманы!

В гостиной стоял просторный диван, на котором примостились подушка и плед. Писатель выдал художнику полотенце и, показав, где ванная комната, направился спать.

– Я должен немного передохнуть, чтобы снова начать думать. Сейчас у меня вата вместо мозгов.

– Сейчас? Судя по твоим книгам, вата в твоих мозгах всегда, – рассмеялся Блинов, снимая с себя одежду.

– Каждый занимается своим делом: кто-то рисует на стенах и планирует ожидать своей физической смерти в доме престарелых художников, потому что творчески он скончался еще много лет назад, а кому-то доставляет удовольствие баловаться сюжетами и дарить людям… как же он сказал… вкус жизни!

– Вкус жизни? Так ты называешь свое бумагомарательство?

Ирония человека, который стоял посреди просторной красивой квартиры в одних трусах, рядом с кучкой грязной одежды задевала Елизарова. Он с огромным удовольствием вышвырнул бы гостя вон, но миссия, которая связала их совсем ненадолго, была столь важной, что обиду пришлось проглотить.

– Почему ты считаешь мои романы пустыми? – спросил он серьезным голосом. В это мгновение

Святослав был сосредоточен, желая услышать честный и неприятный ответ, который тут же и получил от пьяницы-художника:

– Знаешь, почему я не хотел тебе продавать дом? Потому что мы с тобой похожи! Нам обоим не хватает таланта, чтобы создать что-то стоящее. Может, тебе начать подыскивать дом престарелых для писателей-одиночек, чья беллетристическая звезда погасла?

Гость нагло стянул с себя трусы, и бросил их к остальной одежде, после чего негромко напевая победный марш, направился в сторону ванной. Святослав смотрел ему в спину, сражаясь с волной ярости, готовой вырваться наружи. Он ясно представлял себе небольшой поворотный момент, благодаря которому история развивается следующим образом: писатель вышвыривает из своей квартиры никчемного человека, живущего под девизом «писупис» (под этими словами, конечно же, не имеется в виду «миру мир» – намек анатомический, соответствующий его внешнему виду). На голого идиота, чувствующего себя почти святым, набрасывается толпа, и растаскивает его на кусочки, не оставив от него ничего, даже гениталий.

– Что-то подобное где-то было, – тихо пробубнил писатель, прогнав образы. Он поспешил в свою спальню, чтобы набраться сил, дабы выдержать общение не с таким уж глупым и сумасшедшим художником.

Глава 3

Любить за двоих

– Принеси воды сейчас же! – грубо проскрипела старая цыганка. В ее желто-коричневых оскаленных зубах дымила трубка, которую она, казалось, не вынимала даже ночью. Пожилую женщину звали Зора, она была самого почтенного возраста в таборе, а потому ее слово зачастую становилось решающим в неразрешимых спорах, из-за которых устраивался цыганский суд. Ее грудной кашель никак не утихал, и это говорило о том, что немолодая женщина больна. Но, не смотря на сильные приступы и свисты в легких, старуха отказывалась признавать, что возможна такая неприятность, как летальный исход.

– Я знаю, что проживу сто лет, – не унималась она, подмигивая тем, кто акцентировал внимание на ее недуге.

Всю жизнь она кочевала по просторам бескрайней русской земли. Зора знала и видела так много, что казалось, этой женщине должно было быть пару сотен лет. О годе ее рождения точно никто не знал. Когда ей задавали соответствующие вопросы, она мрачно закатывала глаза и после игриво пожимала костлявыми плечами, отшучиваясь, что все еще не теряет надежды найти себе мужа. О ней слагали легенды и небылицы, которые утверждали, что эта цыганка видела людей насквозь. В молодости она раскрыла несколько преступлений, помогая свершиться правосудию. Ее даже нанимали на работу и предлагали хорошие деньги за помощь государству, но кровь юной цыганки кипела, не позволяя сидеть на одном месте, и она покинула столицу отправившись кочевать. В благодарность за помощь Зора получила специальный документ, благодаря которому ее табор мог делать остановки в любых районах страны, не подвергаясь гонениям и вымогательству. Теперь же она была старой рухлядью с огромной трубкой, от былой красоты не осталось и следа, лишь глаза ее излучали уверенность и испускали магический свет, заставляя собеседников робеть.

– Гожы! Ты оглохла?! – воскликнула недовольно пожилая женщина, грозно уставившись на замечтавшуюся юную цыганку. – Гожы!

– Почему, когда я слышу свое имя, мне кажется, что лает собака? – капризно произнесла девушка, откладывая шитье в сторону.

– Твое имя дано тебе твоим отцом. Каково имя – такова судьба.

– И какая же мне судьба уготована? Погадай мне, старуха! Ну же!

– Ты прекрасно знаешь, что я этого не стану делать. Что ты хочешь знать? – при этих словах глаза цыганки сузились и превратились в две узенькие щелочки, словно кто-то углем провел по осунувшемуся темному лицу, напоминающему недобрую маску. Внимательно разглядывая обеспокоенное личико молоденькой девушки, она зацокала языком, при этом качая своей седой головой из стороны в сторону. Щеки ее вспыхнули, грудь колыхалась, выдавая волнение. Гожы пожалела, что задала этот вопрос, она побоялась, что старая ведьма, которую все опасались, прочитает ее мысли и расскажет ее отцу о том, что девушка замышляет побег из табора. В доме-землянке, пропахшем сыростью от грунтовых вод, вмиг стало душно.

– Забудь, Зора! Это просто от скуки!

Гожы поспешила на улицу, чтобы глотнуть свежего воздуха. Она выскочила из помещения так быстро, что чуть не ударилась лбом о перекрытие над низкой дверью. Чтобы выйти из этого убого жилища, необходимо было согнуться почти пополам. Оседлая жизнь этого табора принуждала молодую девушку жить среди сибирских лесов. Зимой здесь было очень холодно, а весной и осенью невероятно грязно. Неподалеку от жилища цыган находилось небольшое озерцо с чистейшей прозрачной водой. Молодая взбалмошная цыганка любила сидеть на берегу и подолгу смотреть на воду. Ее отец ругался, потому что считал свою дочь бездельницей. Гадать она не умела, к сожалению, этот священный цыганский дар не передался по наследству от ее умершей матери. Гожы не видела ни будущего, ни прошлого, потому что предпочитала жить настоящим. Иногда она спорила с отцом, доказывая, что не умение гадать делает ее цыганкой, но хмурый родственник лишь недовольно качал головой, будучи убежденным: его дочь – бракованный «продукт» и от этого ему становилась особенно тоскливо.

Чтобы не ходить к озеру, цыгане использовали снег, которого было вокруг в изобилии даже весной. Гожы шла к озеру в любую погоду, вода в нем не замерзала даже в лютые морозы, и девушке это казалось настоящим волшебством. В сибирской глуши несколько цыганских семей поселились еще осенью. До сезона дождей мужчины табора успели соорудить «дома»: вырыв в земле углубления, обработали стены глиной, а также сделали необходимую мебель из древесины, которой было в этих местах вдоволь. В лачугах соорудили печки для готовки и обогрева. Зимой эти неказистые постройки покрылись толстым слоем снега, и внутри было тепло так, что печки топили не каждый день. Гожы возненавидела тянущиеся зимние дни. Светлое время суток длилось всего несколько часов, а затем все погружалось во тьму и казалось, будто ночь не заканчивалась. Мужчины активно занимались охотой, тем самым табор был обеспечен мясом и шкурами, из которых женщины шили обувь и теплые шубы. Лучшие изделия они продавали в деревнях и на станции. Населенные пункты находились на достаточно большом расстоянии, поэтому торговые дни были раз в месяц. Несколько человек отправлялись на сбыт товаров. Продавали не только шитье, но и плетеную утварь, а также деревянные игрушки и посуду.

– Я всегда знаю, где тебя искать! – грубый мужской голос напугал Гожы, она покачнулась и чуть не свалилась в озеро.

– Тагар! – выдохнула она. – Твоя привычка подкрадываться сводит меня с ума.

Щеки девушки вспыхнули, она разозлилась на грубого молодого цыгана. Они были знакомы с самого детства. Вместе играли, разучивали песни, попрошайничали. Для нее он был почти как брат. Лицо его было некрасивое и очень грубое. Даже когда Тагар улыбался, его вид не смягчался. Он был похож на опасного и агрессивного зверя. В таборе он был самым сильным мужчиной. Родители, согласно цыганской традиции, договорились поженить их, когда Гожы и Тагар были младенцами. Считалось, что юная особа легче и быстрее привыкает к новой семье, если выйдет замуж ребенком. Полноценной замужней жизнью она не жила, но могла находиться в семье жениха уже с десяти лет. Когда Гожы подрастала, все только и говорили о том, как повезло жениху: она была и домовита, и красива, и с покладистым характером. Подрастающая девочка относилась к этим хвалам, как к шуткам, но и Тагар, подрастая, стал торопить события, желая скорее жениться на своей возлюбленной. Много раз юный цыган говорил с ней о том, что пора им создать семью, девушка лишь звонко смеялась, поясняя, что относится к нему как к родственнику. Отец часто при дочери нахваливал трудолюбивого Тагара – набивал ему цену. Гожы даже несколько раз ссорилась с родителем, твердо заявляя, что никогда не выйдет замуж. После того, как младший брат девушки совершил убийство, договор о свадьбе автоматически распался, но не для Тагара. Он помчался в Сибирь, даже наперекор родителям и объявил о своем желании стать мужем Гожы, несмотря ни на какие препятствия. Других женихов в таборе не было – она это понимала, и все же мечтала о любви! О настоящем, искреннем, головокружительном чувстве. Героем ее грез мог стать человек и другой национальности – чужеродец. Понимая, что одобрения в цыганской семье она не получит, Гожы была готова пойти на риск, потому что больше всего на свете жаждала счастья.