Моя единственная - Олег Суворов

— Расскажи мне, как ты здесь оказалась.

— Очень просто. Я родилась в Ленинграде, в восемнадцать вышла замуж за военного, и мы с ним принялись скитаться по всему Союзу. Сначала жили в Сибири, потом в Киргизии, затем его перевели сюда и…

— И что?

— И здесь мы развелись.

— Почему? Он что — пил?

— Да нет, не особенно, во всяком случае, не больше других. Главное было в том, что он страшно и без всякого повода ревновал и тем самым очень нервировал Дашу. Кроме того, мне надоели все эти армейские разговоры о том, кто кого обошел в звании, почему повесился или сбежал из части тот или иной солдат — ну, и все тому подобное. Вы меня понимаете?

— Мы же договорились на «ты».

— Ах, ну да. Так вот, все это было очень тяжело… И вообще, чем старше я становилась, тем более напряженными делались наши отношения. И я решила — чем раньше их прерву, тем лучше. У меня появилась возможность устроиться на работу и получить жилье — так что от него я больше не зависела.

— А что ты закончила?

— Ленинградский педагогический институт имени Герцена, заочно.

— А родители там и живут — я имею в виду Питер?

— Да. Маленькая комнатушка в коммунальной квартире неподалеку от Лиговского проспекта. Потому-то так и не терпелось оттуда вырваться, хотя я очень люблю свою маму.

Мы уже углубились в лес, где одновременно с наступившей темнотой нас все плотнее окутывала всеми своими застывшими шорохами чудная летняя тишина, когда каждый вздох отдавался в ушах нескромным сладострастием, звуки шагов становились пугающе отчетливыми, а все слова приобретали многозначительный оттенок.

«Н-да, погода благоприятствует любви, — привычными цитатами из «Золотого теленка» подумал я, — тем более, что здесь тоже тепло и темно, как между ладонями, а рядом идет нежная и удивительная».

— А почему ты не вышла замуж еще раз? Ведь предлагали же, наверное, и неоднократно?

— О да, чуть ли не в каждой экскурсионной группе есть хотя бы один мужчина, который непременно влюбляется и делает предложение. И куда меня только не звали! Один датчанин недавно предложил уехать с ним в Удольфбирген.

— Где это? — усмехнулся я.

— Как он объяснил, неподалеку от Копенгагена.

— Ну, а ты что же?

— А что я? — И на мгновение тон ее голоса лишился уже привычного для меня иронического оттенка: — А я женщина гордая и самостоятельная и мне никто, кроме Даши, не нужен.

Я почувствовал в этих словах легкую неправду, но ничего не сказал.

— Сам-то почему не женат?

— Не знаю. То ли не влюблялся еще до такой степени, то ли самого еще по-настоящему не любили.

Мне нестерпимо хотелось обнять Светлану, но я боялся, не чувствуя ее настроения и возможной реакции. Я знал, что обязательно попытаюсь это сделать, и старался оттянуть момент, чтобы подготовить его как можно лучше, лихорадочно подбирая соответствующие темы и слова. А она смотрела себе под ноги, о чем-то задумавшись, словно бы забыла о моем существовании. Несколько минут мы шли молча, а затем она подняла голову.

— Давай присядем и покурим?

— Давай. А ты что, куришь?

— Балуюсь, тайком от Даши.

Мы сели на скамейку, и я, поставив свою неизменную сумку рядом с собой, извлек из нее пачку «Кэмела» и две банки пива.

— Хочешь?

Она улыбнулась и кивнула.

— Хочу. Вот что, оказывается, ты в ней носишь. А то у меня Даша все интересовалась: что там у дяди в сумке?

В сумке у «дяди» было еще кое-что, и я только усмехнулся, распечатывая банку пива и передавая Светлане.

— Замечательная у тебя дочь.

— Спасибо. А сама я разве не замечательная?

— Слов не хватает, чтобы выразить. Хочется говорить стихами.

— А ты пишешь стихи?

— Балуюсь. Так же, как ты, — сигаретами.

— Почитаешь? — Она прикурила и выпустила в сторону струю ароматного дыма.

Высоко над лесом появилась луна, я внимательно посмотрел на Светлану, чувствуя, что мне совсем не до стихов, потому что начинают дрожать и холодеть руки. Я жадно отпил глоток пива.

— Только не перебивай.

— Не буду.

— Когда простейший разговорВмиг превращается в объятье,Когда лукавство и укорТы отряхаешь, словно платье,Когда вдруг задрожит рука,Коснувшись полного бокала,И жизнь покажется легка,Какою раньше не бывала;Тогда забудь, что дальше ждет,Не омрачай грядущим вечер.Лишь самый крайний идиотО смерти думает при встрече.Тогда читай мой легкий стих,Ласкай, как раньше ты ласкала…Тогда Вселенной на двоихНам поневоле будет мало.

— Замечательно! — воскликнула Светлана и слегка откинула назад голову.

У меня пересохло в горле. Я сделал еще глоток, поставил банку на скамейку и придвинулся к Светлане. Она не пошевелилась, не повернула головы, и тогда я осторожно обнял ее и, медленно нагнувшись, поцеловал в загорелую щеку. Потом отвел в сторону прядь волос, казавшихся в лунном свете совсем черными, поцеловал ушко, а затем еще и еще раз.

Вдруг она слегка поежилась, повернула ко мне лицо, и я прижался губами к ее губам. Мгновение какой-то смутной, трепещущей нерешительности — и вот они уже раздвинулись, и мой язык жадно приникает к ее языку. Рука Светланы с горящей сигаретой медленно опустилась на скамейку, и я обнял ее за талию, прижавшись еще плотнее. Мы замерли, прошла минута, я оторвался от ее губ, стал целовать шею, мгновенно расстегнул две верхние пуговицы платья и стал опускаться все ниже…

Банка пива, слетев со скамейки, звякнула об асфальт, но я уже ничего не осознавал, кроме одного — на ней нет бюстгальтера, и там, за отворотом платья, уже начинается теплая белая полоска незагорелой груди. Светлана позволила обнажить ее целиком и даже чуть подалась вперед, когда я стал мягко проводить кончиком горячего, влажного языка вокруг упругого коричневого соска. Мы избегали встречаться взглядами, пока я, осторожно и умело, обнажал и целовал вторую грудь.

— Что ты делаешь? — услышал я откуда-то сверху ее осторожный, прерывистый шепот и, на мгновение оторвавшись, тоже почему-то прошептал:

— Не знаю… схожу с ума, кажется…

И ее волновали мои поцелуи — я чувствовал это и по упругости сосков, и по нежному биению сердца. Но что, черт подери, делать дальше, не на скамейке же… Я вновь припал к ее послушно раскрывшимся губам. Затем, расстегнув и вытащив из-за пояса джинсов свою рубашку, прижал Светлану к себе с такой силой, что она только охнула, когда ее обнаженная грудь уперлась сосками в мою.