Пьяный корабль. Cтихотворения - Артюр Рембо

Погибшие в дни девяносто второго

«…Французы семидесятых, бонапартисты, республиканцы, вспомните ваших отцов в девяносто втором, девяносто третьем…»

Вы, погибшие в дни Девяносто второго,

Вы бледнели от ласк и объятий свобод;

Тяжесть ваших сабо разбивала оковы,

Что носил на душе и на теле народ;

Вы – эпохи ветров неуемное племя,

В вашем сердце горит свет возлюбленных звезд,

О Солдаты, вас Смерть, как ядреное семя,

Щедро сеяла в пыль вдоль засохших борозд.

Вашей кровью блестят валуны на вершинах,

Кто погиб при Вальми, при Флерю, в Апеннинах —

Миллионы Христов, сонмы гаснущих глаз,

Вас оставим лежать, в сне с Республикой

                                                слившись,

Мы – привыкшие жить, перед троном

                                           склонившись.

Кассаньяки опять говорят нам о вас.

На музыке

На чахлом скверике (о, до чего он весь

Прилизан, точно взят из благонравной книжки!)

Мещане рыхлые, страдая от одышки,

По четвергам свою прогуливают спесь.

Визгливым флейтам в такт колышет киверами

Оркестр; вокруг него вертится ловелас

И щеголь, подходя то к той, то к этой даме;

Нотариус с брелков своих не сводит глаз.

Рантье злорадно ждут, чтоб музыкант сфальшивил;

Чиновные тузы влачат громоздких жен,

А рядом, как вожак, который в сквер их вывел,

И отпрыск шествует, в воланы разряжен.

На скамьях бывшие торговцы бакалеей

О дипломатии ведут серьезный спор

И переводят все на золото, жалея,

Что их советам власть не вняла до сих пор.

Задастый буржуа, пузан самодовольный

(С фламандским животом усесться —

                                          не пустяк!),

Посасывает свой чубук: безбандерольный

Из трубки вниз ползет волокнами табак.

Забравшись в мураву, гогочет голоштанник.

Вдыхая запах роз, любовное питье

В тромбонном вое пьет с восторгом солдатье

И возится с детьми, чтоб улестить их нянек.

Как матерой студент, неряшливо одет,

Я за девчонками в тени каштанов томных

Слежу. Им ясно все. Смеясь, они в ответ

Мне шлют украдкой взгляд, где тьма вещей нескромных.

Но я безмолвствую и лишь смотрю в упор

На шеи белые, на вьющиеся пряди,

И под корсажами угадывает взор

Все, что скрывается в девическом наряде.

Гляжу на туфельки и выше: дивный сон!

Сгораю в пламени чудесных лихорадок.

Резвушки шепчутся, решив, что я смешон,

Но поцелуй, у губ рождающийся, сладок…

Венера Анадиомена

Из ванны жестяной, как прах из домовины,

Помадою густой просалена насквозь,

Брюнетки голова приподнялась картинно,

Вся в мелких колтунах редеющих волос.

За холкой жирною воздвигнулись лопатки,

Увалистый крестец, бугристая спина,

Что окорок, бедро; с отвислого гузна,

Как со свечи оплыв, сползают сала складки.

Вдоль впадины хребта алеют лишаи.

И чтобы сей кошмар вложить в слова свои,

Понять и разглядеть – не хватит глазомера;

Прекрасножуткий зад на створки развело;

Меж буквиц врезанных – «Ярчайшая Венера» —

Пылает язвою исходное жерло.

Первый вечер

Она была почти нагою.

Деревья, пробудясь от сна,

Смотрели с миной плутовскою

В проем окна, в проем окна.

Был абрис тела в тусклом свете

Так непорочно-белокож.

Изящной ножки на паркете

Я видел дрожь, я видел дрожь.

И я, от ревности бледнея,

Смотрел, и не смотреть не мог,

Как луч порхал по нежной шее,

Груди – нахальный мотылек!

Я целовал ее лодыжки

И смехом был вознагражден;

В нем страстных молний били вспышки,

И хрусталя струился звон…

Тут, спрятав ноги под сорочку,

«Довольно!» – вскрикнула она,

Но покрывал румянец щечку.

Я понял: дерзость прощена.

Ресницы черные всплеснули,

Мой поцелуй коснулся глаз;

Она откинулась на стуле:

«Вот так-то лучше, но сейчас

Послушай…» – прошептало эхо,

А я молчал, целуя грудь,

И был наградой приступ смеха,

Не возражавший мне ничуть…

Она была почти нагою.

Деревья, пробудясь от сна,

Смотрели с миной плутовскою

В проем окна, в проем окна.

Ответ Нины

ОН: – Что медлим – грудью в грудь

                                       с тобой мы?

А? Нам пора

Туда, где в луговые поймы

Скользят ветра,

Где синее вино рассвета

Омоет нас;

Там рощу повергает лето

В немой экстаз;

Капель с росистых веток плещет,

Чиста, легка,

И плоть взволнованно трепещет

От ветерка;

В медунку платье скинь с охоткой

И в час любви

Свой черный, с голубой обводкой,

Зрачок яви.

И ты расслабишься, пьянея, —

О, хлынь, поток,

Искрящийся, как шампанея, —

Твой хохоток;

О, смейся, знай, что друг твой станет

Внезапно груб,

Вот так! – Мне разум затуманит

Испитый с губ

Малины вкус и земляники, —

О, успокой,

О, высмей поцелуй мой дикий

И воровской —

Ведь ласки по́росли шиповной

Столь горячи, —

Над яростью моей любовной

Захохочи!..

Семнадцать лет! Благая доля!

Чист окоём,

Любовью дышит зелень поля.

Идем! Вдвоем!

Что медлим – грудью в грудь с тобой мы?

Под разговор

Через урочища и поймы

Мы вступим в бор,

И ты устанешь неизбежно,

Бредя в лесу,

И на руках тебя так нежно

Я понесу…

Пойду так медленно, так чинно,

Душою чист,

Внимая птичье андантино:

«Орешный лист…»

Я брел бы, чуждый резких звуков,

В тени густой.

Тебя уютно убаюкав,

Пьян кровью той,

Что бьется у тебя по жилкам,

Боясь шепнуть

На языке бесстыдно-пылком:

Да-да… Чуть-чуть…

И солнце ниспошлет, пожалуй,

Свои лучи

Златые – для зелено-алой

Лесной парчи.

Под вечер нам добраться надо

До большака,

Что долго тащится, как стадо

Гуртовщика.

Деревья в гроздьях алых пятен,

Стволы – в смолье,

И запах яблок сладко внятен

За много лье.

Придем в село при первых звездах

Мы прямиком,

И будет хлебом пахнуть воздух

И молоком;

И будет слышен запах хлева,

Шаги коров,

Бредущих на ночь для сугрева

Под низкий кров;

И там, внутри, сольется стадо

В массив один,

И будут гордо класть говяда

За блином блин…

Очки, молитвенник старушки

Вблизи лица;

По край напененные кружки

И жбан пивца;

Там курят, ожидая пищи,

Копя слюну,

Надув тяжелые губищи

На ветчину,

И ловят вилками добавку:

Дают – бери!

Огонь бросает блик на лавку

И на лари,

На ребятенка-замарашку,

Что вверх задком,

Сопя, вылизывает чашку

Пред камельком,

И тем же озаряем бликом

Мордатый пес,

Что лижет с деликатным рыком

Дитенка в нос…

А в кресле мрачно и надменно

Сидит карга

И что-то вяжет неизменно

У очага;

Найдем, скитаясь по хибаркам,

И стол, и кров,

Увидим жизнь при свете ярком

Горящих дров!

А там, когда сгустятся тени,

Соснуть не грех —

Среди бушующей сирени,

Под чей-то смех…

О, ты придешь, я весь на страже!

О, сей момент

Прекрасен, несравнен, и даже…

ОНА: – А документ?

Обомлевшие

Где снег ночной мерцает ало,

Припав к отдушине подвала,

Задки кружком, —

Пять малышей – бедняги! – жадно

Глядят, как пекарь лепит складно

Из теста ком.

Им видно, как рукой искусной

Он в печку хлеб сажает вкусный,

Желтком облив.

Им слышно: тесто поспевает,

И толстый пекарь напевает

Простой мотив.

Они все съежились в молчанье…

Большой отдушины дыханье

Тепло, как грудь!

Когда же для ночной пирушки

Из печки калачи и плюшки

Начнут тянуть

И запоют у переборок

Ряды душистых сдобных корок

Вслед за сверчком, —

Что за волшебное мгновенье,