Очень средний кризис. Не очень среднего возраста - Ирина Дорфман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
***
Ехала в субботу рано утром петь утреню с литургией и подумала, что, наверное, я сейчас единственный человек во всем этот поезде, на всей этой станции, который проснулся в такую рань добровольно, а не по необходимости. А, может, и не только в метро, а и во всем городе таких немного наберется. Свободных и счастливых людей, делающих то, что они хотят. Дети не в счет, разумеется.
***
«Претерпевший до конца спасется». Проблема в том, что мало только терпеть. Если бы не дети! Эх, если бы не дети! Как бы было легко жить. Терпи себе, и все дела. А тут надо еще чего-то хотеть, к чему-то стремиться, чего-то добиваться, к чему-то вести и призывать. И вдохновлять. И понукать. И помогать. Тут терпением явно не отделаешься. Но и терпеть тоже!
***
Интересно, когда-нибудь я научусь с первого раза правильно печатать слово «соответственно»? Всегда пропускаю вторую «т». Четыре согласных подряд не укладываются в голове.
***
Апостол Павел предупреждает нас: «Никакое гнилое слово да не исходит из уст ваших» (Послание к Ефесянам, 4.29). Как это правильно! И как трудно этому следовать.
***
При всем моем равнодушии к вещной стороне действительности, какие-то простейшие бытовые предметы иногда вдруг глубоко проникают в душу и цепляют там какими-то неведомыми крючочками какие-то потайные струны. Вот, например, вешалка с уточками. Плечики для детской одежды, и там внутри, между верхней и нижней палками, вырезана утка с утятами. И столько вдруг она вызывает в памяти всего! Пионерское детство. Утро, в шкафу на вешалке коричневая колючая форма, а на ней еще черный фартук и красный галстук. Впрочем, галстук, кажется, на специальной палочке на дверце шкафа. Непередаваемая смесь ощущения начала жизни, радостности этого начала, и унылости этой жизни – школа, уроки, однообразное томление и скука, а с другой стороны, вдруг спросят на уроке – вообще ужас. В общем, детство то самое, золотое, о котором столько всего написали другие, и о котором я стараюсь не вспоминать. Но вот так взглянешь на вешалку – и невольно все вспомнишь. Нет, я ни за что ее не выкину. Как хотите, ни за что.
***
Слово «вечный» обычно ассоциируется со словом «бесконечный», «тот, который никогда не кончится» (вечная любовь, вечные разговоры, вечные муки), и от этого в сочетании «вечная жизнь» слышится какая-то обреченность. И только в некоторых словосочетаниях появляется такой смысл: «крепкий, надежный, который никогда не сломается» (вечное перо, например). И этот оттенок гораздо лучше подходит к словам «вечная жизнь» – жизнь настоящая, подлинная, такая, какой должна быть. А ее протяженность во времени не так уж важна на самом деле.
***
Ребенок категорически отказывается играть по правилам. Я тоже не то чтобы так уж люблю правила, а уж тем более по ним играть. В целом я предпочитаю действовать по-своему. Но чтобы вот так, совсем? Кто бы мне сказал лет 25 назад, что я буду расстраиваться от того, что мои дети недостаточно нормальные, ни за что бы не поверила. Может, их и вовсе не существует, этих нормальных людей? Так, очередная фикция, мечта…
***
Диалог из фильма «Эта прекрасная жизнь»:
– Знаешь, какие три самых волнующих звука на свете?
– Сигнал на завтрак, на обед и на ужин?
– Нет. Рев самолетного мотора, звон якорных цепей и свисток паровоза.
***
Зачем мы наблюдаем чужие жизни, если мы все равно не можем их правильно понять? Видим поступки, но не знаем их причин. Видим наказание, но не знаем, за что оно. Завидуем хорошему, но не догадываемся о плохом. Зачем нам все это, если мы не можем этого понять, не можем получить никакой пользы от этого? Если хорошо разглядеть мы можем только свою собственную жизнь, да и то понять ее сможем, дай Бог, только тогда, когда она подойдет к концу? Для соблазна нам это? Или все же для смирения? Может, только жития святых читать, а остальное – от лукавого? И ходят вокруг люди-загадки. Как книги на непонятном языке. Картинки красивые, а о чем речь – не разберешь. Как говорил лев у Люьиса: «Я рассказываю каждому только его историю».
***
После нескольких дней, проведенных в гастроэнтерологическом отделении детской больницы, начинаешь относиться к работе пищеварения у ребенка со священным трепетом.
***
Почему-то с возрастом различия между людьми начинают восприниматься более драматично. Раньше как-то не так сильно поражало, до чего же все люди разные. Я ощущала, что большинство людей вокруг не такие, как я. Но при этом чувствовала принадлежность хоть к какой-то группе. Пусть к меньшинству, но к группе. Верила в то, что я не одна такая. В свою принадлежность к интеллигенции, к евреям, к пионерам, к школьникам, к студентам. К тем, кто любит читать. Кто любит музыку. Любит детей и зверей.
А сейчас, даже когда я общаюсь с некогда близкими людьми, меня не покидает ощущение, что все мы живем на разных планетах. Вот планета тех, кто против прививок и детских садов. Планета тех, кто ходит каждый день на работу. Планета бездетных. Планета тех, у кого Бог в душе. Планета автомобилистов. Планета жителей Подмосковья. Рядом с ней огромная планета тех, кто любит жить на даче. Далекая планета тех, кто вообще готов жить за пределами России. Маленькая планетка людей, у которых нет ЖЖ и фейсбука. Вот еще вымирающая планета – ее обитатели пишут ручкой на бумаге, а потом набирают это на компьютере.
И за всей этой астрономией я не могу разглядеть жителей своей собственной планеты. Казалось бы, я принадлежу к куче множеств, каждое из которых очень многочисленно. Православные христиане. Многодетные матери. Домохозяйки. Замужние женщины. Графоманы. Книголюбы. Москвички. Любители путешествий. И даже любители церковного пения. Но где же, где же еще люди, находящиеся на пересечении этих огромных множеств? Почему я не вижу ни одного вокруг себя?
***
Ура! Вечер без мультиков. Мальчик весь вечер нанизывал на нитку бусы.
***
И эту кофту в шкаф, и эти носки в ящик, и эту ветровку подальше на зиму. Три – ноль в мою пользу. У одежды нет никаких шансов.
***
Идем из детского сада вечером. Темно, как зимой, но при этом тепло, как в середине осени. В общем-то, это и есть середина осени, просто время только что перевели, и поэтому непривычно темно вечером. Сухие листья на ветках, вдалеке луна. Ребенок что-то изображает в области звуков, минут через пять я понимаю, что он марширует, а звуки – это «труба, играющая марш», «ту – ту-ту-ту-ту – ту-ту-ту!». А ведь могла бы сейчас идти домой из какой-нибудь редакции. А дома бы никто не ждал. Если бы не вышла в свое время по глупости замуж. Вот где ужас-то настоящий!
***
У дедушки в мемуарах упоминается его бывший коллега, который умер в 97 лет, и то не от старости, а от травмы (упал на улице), и успел отметить со своей женой «Благодатную» свадьбу – 70 лет совместной жизни. Не знаю, может, это я так по молодости рассуждаю, но как-то не могу им позавидовать. Все-таки жизнь слишком тяжелая вещь, чтобы хотеть ее продлить. Я не понимаю этого пафоса – «жизнь прекрасна, жить бы еще и жить, хоть до 100 лет». Бывают, конечно, отдельные прекрасные мгновенья, но не так они прекрасны и не так часто бывают, чтобы ради них стоило мучиться. Наверное, это не правильный и тем более не христианский подход, какое-то искажение христианского стремления к вечному загробному блаженству, но у меня все-таки такое чувство, что тут мы какой-то срок отбываем. Можно, конечно, как-то скрасить это время, постараться сделать его менее ужасным, чем могло бы быть, постараться потратить его с максимальной пользой для себя и для других, но сути это не меняет – настоящая жизнь и настоящая свобода ждет нас только после выхода из этой темницы, за пределами земной жизни. А пока мы можем на эту волю только в окно смотреть, или даже в щелочку. Только свет к нам проникает через форточку зарешеченную. Только звуки какие-то отдаленные и приглушенные, только запахи долетают. И мечтать продлить дни этого заключения или радоваться за кого-то, что ему это удалось, кажется мне безумием. То есть можно порадоваться, что для стариков это не так, и жизнь им не в тягость, что они смогли найти в ней что-то хорошее. Может, она и правда потом как-то легче становится? Может, как в названии советского фильма, «трудно первые 100 лет»? То есть не сто все-таки, ну, лет 50—60, а потом выходишь на пенсию, и, как Печкин, «жить начинаешь»? Не знаю, верится с трудом.
***
Интересно, наверное, быть представителем какого-нибудь очень маленького народа. Особенно выдающимся представителем. Вот, например, единственный нивхский писатель Владимир Санги. Жил себе в Москве, писал книжки. Потом вдруг стал вождем каких-то родов.
«Вернулся на Сахалин, в 1993 избран вождем родов Кет (Кетнивгун) Восточнобережного Сахалина и бассейна реки Тыми. Член Международной Лиги защиты прав и свобод человека при Экономическом и социальном Совете ООН».
