Алые пилотки - Иван Васильев

На этого корреспондента я сильно обиделся.

Дружина построилась на линейку, и представители начали говорить речи. В речах ничего нового не было, всё то же: хлеб вырастить нелегко и его надо беречь. Это мы уже знали. А не знали мы вот чего: как назвать нашу затею? Представители тоже не знали.

Инспекторша сказала:

— Пожалуй, подойдёт — «Пионерский патруль».

— Нет, что-нибудь конкретней надо, — возразил ей секретарь райкома. — Например, «Хлебный патруль».

Корреспонденту не понравилось.

— Не то. «Патруль «Хлеб-83». Это звучит!

А инспекторша — ни в какую.

— Эта мода оскомину набила: «Спорт-83», «Урожай-83», «Мебель-83»…

Они спорят, а мы молчим. Нас не спрашивают. Наконец договорились: «Патруль «Хлебное поле». Мы дружно проголосовали. Тогда начали выбирать штаб и отдельно — начальника штаба. Корреспондент взял слово.

— Ребятишки, вожака надо выбрать настоящего. Не мямлю какого-нибудь, хотя у него и пятёрок целая сумка, а отчаянного парнюгу, самого что ни есть хулиганистого…

Он, наверно, оговорился, уж больно горячий. Наверно, хотел сказать «самого боевого», а сказал «хулиганистого». Но — вылетело, не поймаешь. Ребята закричали:

— Стрельцова! Стрельцова!..

И — выбрали. Мне даже пикнуть не дали. А что хорошего? Не за какие-то заслуги возвысили, а потому, что «хулиганистей» во всей школе не нашлось. А по совести сказать, никакой я не хулиган. У меня характер такой: не люблю несправедливостей. И ещё — зазнаек, выскочек… Дашь такому тычка — и сразу крик: «Стрельцов дерётся! Хулиган!»

В общем, я обиделся на корреспондента и не хотел приступать к исполнению обязанностей. Целую неделю дулся, а потом вижу, дело хромает, никто ни за что не берётся, все ждут команды, ну и… согласился.

Так я стал начальником.

2

Пришла весна. Снег согнало рано, но тепла не было, лес не просыпался от зимней спячки, по ночам почву прихватывало заморозками.

— Нехорошая нынче весна, племяш, — сокрушался дядя Юра, когда они с Женей шли в Успенское: старший — в мастерские, младший — в школу. — Как бы нам со своим обязательством в лужу не сесть.

Опасения дяди Юры не были зряшными. В поле выехали только 23 апреля, а в обычные вёсны к этому времени успевали отсеяться.

Телегин и его трактористы ходили хмурые, ругали погоду. Настроение взрослых передавалось ребятам. Женя Стрельцов по пустякам придирался к командирам постов.

Вся дружина добровольцев была разбита на посты: сколько деревень, столько и постов. Зимой в ателье заказали алые пилотки и зелёные нарукавные повязки. Шитьё — золотой колос на пилотках и слова «Патруль «Хлебное поле» на повязках — делали девочки. Мальчикам было поручено сколачивать дощатые щиты и писать на них надписи: «Берегите хлеб — богатство колхоза», «Раз по полю пройдёшь — килограмм хлеба украдёшь». Начальнику штаба Стрельцову не нравилось то одно, то другое. Один раз он даже отстранил от работы Колю Пономарёва, командира поста в Игнатовке, за то, что тот коряво написал буквы.

— Подумаешь, — сказал Пономарёв, — всё равно вороны грамоты не понимают.

— Ещё каркнешь — сниму с командиров! — пригрозил Женя.

Рассудительный Толя Башкин уговаривал приятеля:

— Не горячись, Стрелец. Надоело ждать, вот и балуются. Скорее бы сеять выезжали, что ли.

Наконец настал долгожданный день. Вся дружина под знаменем и с барабанами направилась в поле — на первую борозду. Пять мощных «дэтэшников», каждый с пятикорпусным плугом, выстроились в ряд, уступом влево, как танки перед атакой. Секретарь колхозного парткома произнёс речь. Он напутствовал трактористов на «битву за хлеб», а ребятам сказал: «Пройдёт немного времени, вы сядете за штурвалы тракторов и комбайнов, станете хозяевами самого большого наследства — вот этой земли. А пока…»

Секретарь парткома достал из кармана двое ножниц и вручил одни Телегину, другие Стрельцову. Бригадир и начальник патруля пошли к красной ленте, которая перегораживала путь тракторам. Ножницы взблеснули на солнце, лента упала на землю, и тотчас гулко ударили пять пускачей. Потом утробно заработали моторы, трактористы вскочили в кабины, опустили плуги, и машины тронулись. Девочки запели «Ой вы, кони, вы кони стальные…», мальчики подхватили, кричали что есть мочи, а ничего не было слышно: такой стоял гул.

У Николая Алексеевича Телегина осветилось лицо.

— Есть упоение в бою! А, Стрельцов?

— Есть, товарищ Телегин! Кровь из носу, а тридцать центнеров возьмём!

— Возьмём, брат. Вырвем у царь-природы.

Бригадир завёл мотоцикл и помчался на другие поля. Теперь ему не будет ни сна, ни отдыха, покуда не отсеется. Страда остаётся страдой и в машинный век.

Приказ пришлось сочинять на уроке, другого времени не было. Сочинил и велел Ведерниковой переписать красивым почерком и повесить в коридоре, чтобы все читали и исполняли. Приказ гласил:

«Поля засеяны!

Семена брошены в землю!

Из них вырастет стопудовый урожай!

Чья нога затопчет этот хлеб, тот будет преступником!

Бригада товарища Телегина может не выполнить обязательства и сядет в лужу!

Приказываю не допустить позора!

Всем постам завтра вкопать на дорогах и тропинках предупредительные щиты!»

Танька прочитала и говорит мне:

— Жень, зачем столько восклицательных знаков наставил? Лучше — точки. Восклицательный знак в конце предложения ставится… — и начала учить меня грамматике.

Я взбеленился:

— «Точка»! Вот ты и есть точка. Точка — это мямля, размазня. А нам надо железо, сталь! Поняла? И не учи меня грамматике. Грамматика тут не подходит. Раз хлеба касается, должно быть восклицание.

Ведерникову я живо привёл в повиновение. Только Анне Васильевне не мог доказать. Ей не понравилось про преступника и про лужу.

— Это лишнее, Стрельцов. И не совсем культурно.

Я начал возражать, но она сказала:

— К документу должно быть уважение. Сила приказа не в крикливости, а в убедительности.

Это правда. Сам не люблю, когда на меня кричат. Скажи спокойно и вежливо — сделаю, а начни кричать или грозить — упрусь как бык и ни с места. Пришлось «преступников» и «лужу» вычеркнуть. Всё равно приказ получился внушительный, и к концу занятий командиры доложили, что у них всё готово.

Назавтра было воскресенье. С утра я отправился на шестой пост — в Игнатовку. Командиром там Колька Пономарёв, а уполномоченным штаба был назначен Башкин.

Когда я пришёл на поле, ребята копали яму под столб. Место хорошее выбрали, со всех сторон видать, и как раз на тропинке. Тропинка шла от деревни пожнями и у поля обрывалась: тут её перепахали. Ни единого следочка на ниве ещё не было, но с часу на час надо было кого-нибудь ждать: пойдут либо в магазин, либо в контору.

Раньше я не задумывался, кто торит тропинки. Мне казалось, что они существовали всегда. Бывало, как рано ни встанешь, на рыбалку или ещё по каким делам, поглядишь — кто-то до тебя уже прошёл. И топаешь по готовому следу. Теперь мне интересно стало: кто первый. По готовому всё-таки идти не так совестно. Думаешь: другие прошли и тебе можно. А вот что первый думает, это интересно.

Вкопали мы столб, прибили щит с надписью и сели передохнуть. Башкин говорит:

— Маленько не додумали. Надо было столбы полосатыми покрасить. Красным и белым. Как на границе.

— Кто тебе на ерунду краски даст? Целый пуд краски надо, — сказал Пономарёв.

Башкин придрался к слову.

— Ага, наша работа — ерунда? Может, мы ошибку сделали, что тебя командиром поставили?

— Конечно, ерунда. Посмеются и будут ходить, как ходили.

— Ну, этого я не оставлю! Как представитель штаба, обязан вправить мозги нытику.

Башкин кинулся на Кольку, и они завозились, катаясь по траве. В это время от деревни показался дед Никита. В руке палочка, на плечах коромысло — чего-то в вёдрах несёт. Катит прямо по тропинке. Неужели дед будет первым, подумал я и велел всем притаиться.

— Моё доказательство идёт, — смеялся Пономарёв.

Тропинка вывела деда Никиту прямо на столб. Он, видать, очень удивился. Стал и читает: «Кто по полю пойдёт, килограмм хлеба украдёт». Я даже дыхание затаил: повернёт на дорогу или не повернёт? А дед потоптался, ушанку облезлую на глаза надвинул и… пошёл напрямик.

Пономарёв катался по траве и хохотал как сумасшедший.

— Полосатый… Как на границе… Ой, лихо мне!..

Башкин тигром кинулся вдогонку деду:

— Стой! Ни с места!

Мы всем постом обступили деда Никиту. Он опустил вёдра на землю, разогнулся, руки на тросточке сложил и говорит:

— Ай, молодцы, ребятушки! Горазд умные слова на доске написали. Наши батьки, бывало, крапивой нас драли, если в рожь забежим.

Мы не знали, что и сказать. Чудно, сам хлеб топчет и говорит, что это плохо. Мы, когда набедокурим, отпираемся, прикидываемся неразумными. А дед Никита сам себя бранит.