Гомункул - Блэйлок Джеймс

Кракен встретил его с нетерпением во взгляде и, почти сразу управившись с половиной своей пинты, отер пену с губ рукавом рубашки. Сент-Ив терпеливо ждал.

— Нет, сэр, — наконец ответил Кракен. — Не о тетрадях я сожалею, говорю вам.

Тут он смолк.

— Не о них? — с интересом переспросил Сент-Ив.

— Нет, сэр. Не о паскудных бумажках. Будь прокляты его бумажки. Они писаны кровью, каждая из них. Пропади они пропадом.

Сент-Ив усердно закивал, подбадривая его.

Кракен перегнулся через стол, тыча пальцем в Сент-Ива; коробчонка с приправами болтается у лица, словно гондола полуспущенного воздушного шара.

— Та самая штуковина, — прошептал Кракен, — вот с нею бы я точно покончил.

— Штуковина? — подался вперед Сент-Ив.

— Та штука, в коробке. Я своими глазами видал, как она подняла дохлую собаку с пола и заставила плясать на потолке. Но это еще не все… — Кракен говорил так тихо, что Сент-Ив едва улавливал смысл его слов за галдежом паба. — Мертвецы, которых мы привозили с Тьюи Шортом. Они не раз и не два выходили оттуда на собственных ногах.

Кракен помолчал для пущего эффекта и, опрокинув в себя оставшиеся полдюйма эля, со стуком вернул бокал на дубовую столешницу.

— Нет, сэр. Бумажек мне ничуть не жаль. Вот спроси меня кто, я бы ответил, что Нелл безвинна, как фарфоровая кукла. Я всем сердцем любил молодого хозяина, и слезы лью, как помыслю, что его сынишка остался в итоге без отца, но, богом поклянусь, вся заваруха шла супротив природы, так? Стыд и позор, что Нелл не шлепнула треклятого доктора, как только застрелила братца. Вот о чем я сожалею, короче.

Кракен уже было привстал, покончив с речами, но Сент-Ив, хотя и потрясенный кое-какими деталями рассказа, вцепился ему в руку.

— У меня записка от капитана Пауэрса, — произнес Сент-Ив, пододвигая Кракену скомканное послание, — где он просит меня встретиться с кем-то на Лестер-сквер сегодня, в половине девятого.

Кракен заморгал, через плечо оглянулся на дверь и обвел паб настороженным взглядом, прислушиваясь к общему гулу.

— Все так и есть, — сказал он, усаживаясь. И снова подался вперед, к Сент-Иву. — Я тут налетел на капитанова приятеля, там, на Ковент-Гарден, у рынка это было, дня три тому. Тогда-то он и помянул…

Замолчав, Кракен многозначительно сощурил глаз.

— Машину?

— В самую точку. Машину. Не буду прикидываться, будто мне известно, где она теперь, понимаете, но разговоры о ней я слыхал. Так что капитан вывел меня на вас, если угодно, и сказал, что вдвоем мы сможем договориться, вы да я.

Сент-Ив кивнул, уже чувствуя, как зачастил пульс. Рассеянно охлопал карманы и обнаружил сигару.

— Слыхал разговоры? — он чиркнул спичкой, подержал ее у кончика сигары и с силой втянул в себя дым. — Чьи разговоры?

— Келсо Дрейк, — шепнул Кракен. — Уже с месяц тому вроде. Может, недель шесть.

Опешив, Сент-Ив откинулся на спинку стула.

— Миллионер?

— Он самый. Из его уст и слыхал. Работал на него, смекаете? Ну и услышал лишнего. Больше, чем мне самому бы хотелось. Грязный народец миллионеры эти, сплошной разврат да коррупция. Но они еще насытятся хлебом печали[10], аминь.

— Еще как насытятся, — подтвердил Сент-Ив. — Так что там насчет машины… корабля?

— В борделе где-то, вроде как в Вест-Энде. Все, что знаю. У Дрейка их куча целая, борделей этих. Нет такого скотства, куда бы он не запустил руку по самый локоть. Держит мыловарню в Клингфорде. Не буду и говорить, из чего там мыло варят, с ума еще сойдете.

— Бордель, значит? Где-то в Вест-Энде… Это все?

— До крошечки.

Сент-Ив взвесил ценность этого откровения. Не слишком густо. А может статься, и вовсе ничего.

— По-прежнему работаешь на Дрейка? — с надеждой спросил он.

Кракен помотал головой.

— Получил под зад коленом. Дрейк меня побаивался, больно я на остальных не похож, — он выпрямился на своем стуле и вперил в Сент-Ива твердый взгляд. — Но разве мне претит провернуть небольшое дельце на пару с давним другом? О нет, сэр. Отнюдь не претит.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Продолжая говорить, Кракен не отводил глаз от погруженного в раздумья Сент-Ива.

— Билл Кракен не считает себя выше этого. Только не он, сэр. Если я решаю оказать кому услугу — хоть через весь город, хоть под дождем, стоит заметить… Что ж, я говорю себе: «Выше нос, пусть себе льет!» Таков мой девиз, когда я берусь за подобное предприятие.

Очнувшись, Сент-Ив не без труда уяснил для себя суть разглагольствований Кракена. Передал ему две фунтовые банкноты, пожал руку:

— Прими благодарность, дружище. Если дело выгорит, заработаешь еще. В четверг вечером подходи в лавку капитана на Джермин-стрит, там все и встретимся. А если выйдет разузнать еще хоть что-то, я тебя не обижу.

— Так точно, сэр, — кивнул Кракен, поднялся сам и бережно поднял котелок. Потуже затянув тряпицу, он аккуратно подвязал ее под крышкой. — Я приду.

Сложив две полученные банкноты, он запихнул их за отворот башмака, молча повернулся и поспешил прочь.

Упрямая сигара никак не желала раскуриваться. Сент-Ив пристально разглядывал ее некоторое время, прежде чем признал в ней ту самую, отсыревшую, которую метнул в Кракена полтора часа назад. Она будто преследовала его. Инвалид-попрошайка без большого пальца придвинулся ближе, и Сент-Ив вручил ему сигару и шиллинг. Отыскал на вешалке свой плащ, проверил, цел ли пакет во внутреннем кармане — на деле просто сложенная стопа бумаги, — и вышел в ночь.

Торговавшая табаком и курительными трубками лавка Пауэрса стояла на пересечении Джермин и Споуд, и ее вытянутые трехчастные окна в южной и восточной стенах позволяли любому — тому же капитану Пауэрсу, к примеру, — восседать за прилавком в мягком кресле и, поворачивая голову всего на несколько градусов, видеть, кто проходит по каждой из улиц. Однако в туманную и дождливую ночь на пятое апреля разглядеть хоть что-то в кромешной тьме за стеклами было маловероятно. Слабым мерцанием двух газовых фонарей на Джермин-стрит можно пренебречь. Лампы же, наблюдаемые в окнах там и сям вдоль улицы, явно страдали антипатией к сырости и, опасаясь промозглой ночи, не рассеивали свои отсветы далеко.

Капитан Пауэрс слышал звук приближающихся шагов на мостовой задолго до того, как путник возникал в одном из двух желтых кругов под фонарями, чтобы так же внезапно сгинуть затем в ночи в сопровождении затихающего щелканья подошв.

Дома через улицу от лавки были населены благородным сословием, большая часть которого заходила в лавку за кисетом табаку или сигарой. Тем не менее, капитану приходилось бы перебиваться с воды на хлеб, если бы не его пенсия. На море он служил с двенадцати лет и правую ногу потерял в стычке за полсотни миль южнее Александрии, когда его шлюп затонул в Ниле, расстрелянный из пушек рыскавшими по пустыням бандитами. Из всех добытых диковин он сохранил лишь слоновий бивень, из которого двадцать лет спустя Уильям Кибл, мастер-игрушечник, выточил ему искусственную ногу, лучшую из всех, что ему приходилось носить. Она не только сидела как влитая на уцелевшей части конечности, но к тому же была полой и вмещала пинту крепкого и две унции табаку. При нужде он мог без труда выкурить хоть все содержимое ноги: кнопочка на конце протеза открывала пластину с монетку в полкроны величиной, за которой пряталась чашечка трубки. Длинный мундштук, скрытый под брючиной и сюртуком, позволял владельцу протеза шагать и покуривать одновременно.

Но такой эксперимент капитан поставил лишь однажды, уступив странному желанию проверить, сработает ли замысел Кибла. Изумленные взгляды прохожих не позволили ему и дальше пользоваться чудным устройством на людях.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Поседевший на морских ветрах и превратившийся в стоика после тридцати лет суровой муштры у подножия мачты, капитан Пауэрс по натуре своей был убежденным консерватором. Свое достоинство он ставил превыше всего, и лишь старинная дружба, связывавшая капитана с Киблом, мешала ему признаться в отсутствии всякого желания быть увиденным за курением собственного протеза.