Гомункул - Блэйлок Джеймс

В историческом смысле недавние годы были полны бедствий и худых знамений, а последние месяцы мало чем запомнились, не считая коронации королевы как императрицы Индии и роста вялых столкновений в Туркестане. Впрочем, уже в следующем месяце все изменится, это наверняка: перемены сотрясут всю планету, сдвинут ее с привычной оси и, Шилох не сомневался, откроют людям истину о колоссальном значении его прихода в этот мир, поведают им о подлинной, невероятной личности его отца.

Двенадцать лет миновали с того дня, как Шилох предстал в Кингстоне перед Нелвиной Оулсби и плети цветущих вьюнков на балконе позади нее скрыли их обоих от полуденного солнца. В смятенном порыве душевного раскаяния Нелвина поведала пророку о существовании крохотного существа из ларца, о его незавидной судьбе. Но религиозный экстаз длился недолго, и, отрекшись от сказанного, той же ночью она удалилась на Подветренные острова, на целых двенадцать лет оставив Шилоха гадать, насколько правдив был ее рассказ.

Только решающий день уже близок. И в долгой ночи, которая последует за ним, многих будет ждать расплата за грехи их. Проще сосчитать тех, кого не постигнет кара, — рассеянные по всему Лондону, они несут людям слово истины, раздают брошюры, исполняя его волю. Шилох мысленно благословил свою паству, швыряя очередную монету в общую кучу.

«Что посеешь…»[17] — пробормотал он вполголоса.

Более всего на свете он желал бы лицезреть крушение тех, кто воздал его матери хулою, кто диагностировал у нее водянку, когда она точно знала, что носит под сердцем Мессию; тех, кто отрицал самое его существование, кто насмехался над возможностью союза земной женщины и Бога.

Но они были мертвы, эта скверна в человечьем обличье, уже много лет — ему их не достать. А посему Шилох терпеливо продолжал труд своего отца. Ведь крохотный человек в ларце, гомункул во владении Себастьяна Оулсби, был ему отцом. И пускай Фомы неверующие продолжают не верить, в пекле на всех хватит котлов.

Рассеянно срезая заусенцы, потирая шлифованную монету пальцами, он глядел, как по улице ползет туман. Явись хотя бы малейший шанс, самая призрачная надежда, что горбун сумеет воскресить его мать, Джоанну Сауткотт, чье тело лежало под суглинками Хаммерсмитского кладбища, — о, если бы утраченная плоть могла быть обретена вновь, пробуждена к новой жизни… Шилох сжал ручку корзины, захваченный этой мыслью. Такое деяние стоило бы тысячи оживленных Нарбондо трупов, целого миллиона тел. Конечно, они не были подлинными новообращенными, но они безропотно трудились, ничего не требуя взамен и не питая никаких сомнений. Возможно, это и есть идеальная паства? Шилох вздохнул. Последняя монета была очищена.

Он встал, завернулся в темный драный плащ, допил свой кларет и зашагал к расшатанной лестнице, прожигая взглядом всякого, кто осмеливался поднять на него глаза. Этажом выше было темно, лишь единственная сальная свеча горела в загаженной стенной нише. Треугольник черной копоти, расплывавшийся над свечой, отнюдь не был самым густым из всех грязных пятен на штукатурке.

Дверь опять заело; Шилох потянул вверх ручку и пнул ногою в нижнюю часть, где дверь упиралась в пол. Комната за нею выглядела пустой, если не считать кучи тряпок в углу, служивших пророку постелью, колченогого деревянного стула и упертого в стену небольшого складного стола.

Он прошел к стене, за которой гудел ветер, и отдернул завесь. Здесь хранились святыни крошечного алтаря: серебряное распятие, портрет-миниатюра с благородным ликом его матери и карандашный набросок существа, коего Шилох почитал своим отцом; человечек этот мог бы станцевать на ладони проповедника, не питай Шилох стойкого отвращения к пляскам и не обретайся похищенный гомункул уже четырнадцать лет неведомо где.

Рисунок был выполнен Джеймсом Клерком Максвеллом[18] — тем самым, что за месяцы обладания так называемым демоном имел не более понятия о том, кто или что это такое, чем умиравший от неведомой изнурительной хвори абиссинец, продавший человечка восемьдесят два года тому назад Джоанне Сауткотт и приведший тем самым в движение тяжелые, скрипучие жернова апокалипсиса.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Шилох приподнял уставленный святынями алтарь, отодвинул в сторону искусно сокрытое фальшивое днище и опустил внутрь монеты. Из того же тайника он выудил мешочек готовых, уже посеребренных монет, вернул алтарь на место, снова завернулся в свой плащ и вышел. Шествуя к дверям, он ни с кем не заговаривал; улица за порогом встретила его колючим ветром, который яростно свистел и гнал пыль по брусчатке, убедительно призывая всех и каждого не покидать своих теплых жилищ. Единственный прохожий — дородный мужчина с тростью и повязкой на глазу — хромал позади, одной рукой придерживая шляпу, чтобы не позволить ветру унести ее. Спеша попасть в Сохо, Шилох не обращал на него внимания.

Дома, выходившие на узкий отрезок Пратлоу-стрит, втиснутый между Олд Комптон и Шафтсбери-стрит, выглядели жалкими в своей неухоженности.

Порой летящие годы и непогода облагораживают облик зданий, заостряя приметы ушедших времен и превращая их в свидетельства тонкого художества природы, но на Пратлоу-стрит вышло иначе. Повсюду свешивались покореженные ставни вечно темных окон, чьи рамы чудом держались на гвоздях и шурупах, почти обращенных в ржавую пыль. Предпринятая некогда попытка оживить фасады лавок веселенькой краской демонстрировала присущее маляру весьма своеобразное чувство гармонии; к тому же он уже лет двадцать как помер. Его старания сделали улицу разве что уродливее и безрадостнее, даже в сравнении с другими, а серовато-зеленая краска, год за годом облетавшая и вздувавшаяся крокодильей кожей под солнцем, которое нечасто гостило в этом неуютном месте, после каждого дождя грязными ошметками бежала по мостовой.

Пожалуй, найти целое оконное стекло было сложнее, чем обнаружить разбитое, а единственным свидетельством усердия местных жителей оставалось изъятие грязных осколков из рам подвальных окошек с последующим втаптыванием стекла в булыжники мостовой. Целью этих усилий, вероятно, было облегчить жизнь всем тем, кто предпочитал вползать внутрь домов через окна, что вполне понятно, поскольку большинство здешних дверей, пребывавших в мерзком запустении, криво болталось на ржавых петлях, избавляя людей достойных от всякого желания проникать в находящиеся за ними помещения.

Воздействие этого места под покровом дымного тумана было столь невыразимо угнетающим, что человек, свернувший сюда с Шафтсбери, непроизвольно содрогнулся. Он сдвинул глазную повязку поближе к носу, словно то была простая бутафория и ему хотелось видеть только самую малую часть улицы. Он сосредоточенно смотрел на разбитые камни мостовой, игнорируя лопотание оборванного мальчишки и оклики сумрачных фигур, ссутулившихся в тени разбитого крыльца.

Пройдя улицу до середины, человек с повязкой на глазу отомкнул одну из дверей и, шмыгнув внутрь, взбежал по ступеням темного, почти вертикального пролета. Он вступил в комнату с окном, выходившим на пустынный внутренний двор; темноту чуть рассеивали лишь тусклые огни газовых рожков дома напротив.

Туман клубился во дворе, то понемногу рассеиваясь, то закручиваясь и уплотняясь, что лишь изредка давало возможность вглядеться в комнату напротив — комнату, где стоял человек с сильно заметным горбом на спине, разглядывающий настенную карту и держащий в руке скальпель, на лезвии которого играли отсветы ламп.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Игнасио Нарбондо раздумывал о трупе, лежавшем перед ним на столе. Печальное зрелище: две недели как мертв, пол-лица снесены жестоким ударом, лишившим несчастного одного глаза и носа, а челюсть изувечившим так, что пожелтевшие зубы торчали теперь из широкой прорехи в щеке; выставленные напоказ усохшие десна вселяли тревогу.

В оживлении этого экземпляра было мало пользы. Что покойный станет делать, черт возьми, если снова поднимется на ноги? Народ пугать, и только? «Он мог бы просить милостыню», — решил Нарбондо. Вот именно. Никчемный шарлатан Шилох легко выдаст его за раскаявшегося грешника-сифилитика, кому давно следовало бы умереть, если бы не чудо Господне.