Мой дорогой Густав. Пьеса в двух действиях с эпилогом - Андрей Владимирович Поцелуев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
АДЕЛЬ. Я видела многие ваши картины. Хотелось бы больше ясности.
ГУСТАВ. Вы думаете, что художник должен разъяснять всем свои картины? Но если можно объяснить каждую картину, возможно, это уже не искусство. Живопись требует небольшой тайны, некоторой фантазии. Когда вы вкладываете в картину понятное значение, людям становится неинтересно. Я пытаюсь придать своим картинам глубокий философский и психологический подтекст. К сожалению, наша публика совершенно невежественна в искусстве. Она любит пошлое и заурядное, потому что лишь пошлое и заурядное она в состоянии понять.
АДЕЛЬ. А я женщина, которая интересуется всем. Мне интересны медицина, психология, коллекционирование, взаимоотношения людей, динамика жизни.
Я хочу организовать женские марши, печатать в газетах статьи об эмансипации женщин. Но мне не дают. К сожалению, и мой муж не понимает моих устремлений. Его больше интересует доход от сахарных заводов и охота, хотя он тоже неравнодушен к живописи. Я очень часто остаюсь дома одна.
ГУСТАВ. Мы с вами похожи, мои картины тоже не хотят выставлять на выставках и покупать музеи.
АДЕЛЬ. Моя истинная любовь — это искусство. Искусство уникально, неповторимо и поэтому интересно.
ГУСТАВ. Искусство смягчает серьёзность обстоятельств нашей жизни и разгоняет скуку наших праздных дней. Главное преимущество занятий любым искусством в том, что оно позволяет возвышать собственную душу. Можно лгать в политике, в медицине, можно обманывать людей. Но в искусстве обмануть нельзя.
АДЕЛЬ (смотрит на него с интересом). А в любви?
ГУСТАВ (чувственно). Любовь? Дружба гораздо лучше любви. Любовь включает в себя страдание, и оно неизбежно, хотя бы при расставании. Любовь может быть неразделённой, преисполненной гордыней, эгоизмом, неблагодарностью. Дружба всегда равноценна.
АДЕЛЬ. А я думаю, что на свете только две вещи оправдывают человеческое существование — любовь и искусство.
Пауза.
У меня будет к вам просьба.
ГУСТАВ. Да, конечно, слушаю. Чем я могу быть полезен?
АДЕЛЬ. Я неплохо рисую карандашом. Но я была бы вам благодарна, если вы дадите мне несколько своих уроков.
ГУСТАВ. Охотно. Рисование карандашом — младший брат живописи. Несите бумагу и карандаши. Начнём первый урок прямо сейчас.
Адель встаёт с кресла, идёт к шкафу и достаёт оттуда бумагу и карандаши. Она всё кладёт на журнальный столик.
ГУСТАВ. Давайте сядем рядом. На диван.
Они усаживаются рядом на диван, и Адель берёт в руки карандаш.
ГУСТАВ. Вы неправильно держите карандаш. Надо вот так.
Густав берёт в руки карандаш, оборачивается лицом к Адель и страстно целует её в губы. Она отвечает ему взаимностью.
Затемнение
Сцена 3
Кабинет в доме Фердинанда Блох-Бауэра. Горит настольная лампа. Фердинанд сидит за письменным столом и работает с документами. У него хорошее настроение, видно, что он очень доволен. Входит Фриц Крейслер. В руках у него мокрый от дождя зонт.
ФРИЦ (недовольно). Дождь как из ведра, еле до тебя добрался.
Вешает зонт на вешалку и садится в кожаное кресло рядом с Фердинандом.
Чем занимаешься?
ФЕРДИНАНД (шутливо). Пишу письмо папе римскому.
ФРИЦ. Только не забудь в конце написать: «Ваш собрат во Христе».
ФЕРДИНАНД. Зачем?
ФРИЦ. Так принято заканчивать письма к папе римскому. Как дела?
ФЕРДИНАНД. Великолепно. Мои сахарные заводы приносят неплохую прибыль. Я как раз изучал бухгалтерские книги.
ФРИЦ. А по-моему, твои дела идут очень плохо.
ФЕРДИНАНД (удивлённо). Это почему?
ФРИЦ. Всё светское общество обсуждает любовную связь твоей жены и Густава Климта.
ФЕРДИНАНД. Ну, венцы любят посудачить.
ФРИЦ. Боюсь, что это правда. Я слышал это от людей, которые даже незнакомы друг с другом.
Пауза. Молчание. Фердинанд отложил бумаги. У него сразу испортилось настроение.
ФЕРДИНАНД (огорчённо). Я подозревал что-то такое, но думал, что ошибаюсь.
Он встаёт с кресла и начинает возбуждённо ходить по кабинету.
Нет, ну мерзавец, негодяй, подлец, как он мог так поступить с моей Аделькой.
Пригрел змею в доме! И эта тоже хороша. Феминистка! Мне говорила, что он даёт ей уроки рисования.
Пауза. Обращается к Фрицу.
И что же мне теперь делать?
ФРИЦ. Не знаю, это твоя жена, ты и решай.
Пауза. Фриц встаёт, достаёт из футляра скрипку и играет грустную мелодию.
ФЕРДИНАНД. Перестань, я себя отвратительно чувствую.
Фриц прекращает играть и опять садится в кресло.
Что же мне её, убить? Но в таких семьях, как наша, не принято убивать жён за измену.
Продолжает ходить по кабинету. Пауза.
Развестись я тоже не могу. Ты же знаешь, что её отец Мориц Бауэр, генеральный директор Венского банковского союза и председатель Восточных железных дорог. Через него я получаю весьма льготные кредиты. Мы элитная семья австрийской еврейской диаспоры. В таких семьях брачные союзы заключаются навечно. Деньги должны идти к деньгам. Капитал к капиталу. Этот брак одобрен нашими родителями с обеих сторон.
ФРИЦ (гневно). Ну каков сукин сын! Мне тоже нравится твоя жена, но я даже подумать о близости с ней не могу, настолько это неблагородно и бесчестно.
ФЕРДИНАНД. Что это всем моя жена стала нравиться? Аделька навеки только моя. Так что же делать?.. Как же мне им отомстить?
ФРИЦ (немного смущённо). У меня есть некоторые связи в криминальном мире. Его могут, например, избить.
ФЕРДИНАНД. У скрипача есть связи в криминальном мире? Оригинально. Я, оказывается, тебя совсем не знаю. А Адель? Мне что, её тоже немножко отлупить? Нет, это исключено. Надо придумать наказание более изысканное.
А что, Климт так популярен сейчас в Вене?
ФРИЦ. Климт модный, но скандальный художник. Он выполнял ряд заказов даже для императорской фамилии, член нескольких академий. Он сейчас, бесспорно, художественный бог Вены, как в своё время Ханс Макарт. Вена — это Климт, а Климт — это Вена.
ФЕРДИНАНД. Я слышал, что у него сейчас конфликт с венской аристократией.
ФРИЦ. Да, это так. Ты же знаешь, он отошёл от историзма и всецело отдался модерну. Он оказался слишком современным, свободным, откровенным. Не все принимают его творчество. Полагаю, что у Климта невероятный талант обнаруживать новые тенденции в искусстве, тут же их усваивать и претворять в творчество.
ФЕРДИНАНД. Я видел его три факультетские картины. На мой взгляд, философия заводит в аллегорический туман, медицина равнодушно отворачивается от толпы умирающих, а юриспруденция в лице трёх фурий вообще непонятно, что
