Мой дорогой Густав. Пьеса в двух действиях с эпилогом - Андрей Владимирович Поцелуев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
АДЕЛЬ. Да, страдания не облагораживают, это удаётся только счастью. Я росла в другой атмосфере.
ГУСТАВ. Не сомневаюсь.
АДЕЛЬ. Интересно, какую картину может написать пятилетний ребёнок?
ГУСТАВ. Очень простую: солнце, трава, голубое небо и папа с мамой рядом. Мир кажется ему таким.
АДЕЛЬ. Скажи, почему ты не напишешь свой автопортрет?
ГУСТАВ. Я никогда не писал автопортретов. Моя собственная личность как объект творчества мне совершенно неинтересна. Меня интересуют другие, особенно женщины. Рыжие, черноволосые, блондинки, брюнетки. Их тела, настоящие, живые, мягкие, тёплые, дышащие, трепещущие. Ведь душу не пишут, пишут тело. И когда тело написано хорошо, то и душа будет проявляться в нём.
АДЕЛЬ. А почему Рубенс рисовал таких полных женщин?
ГУСТАВ. Мода была такая. Если дама полная, значит, во-первых, она здорова и может иметь много детей, которых выкормит без особых проблем. А во-вторых, она богата, раз может позволить себе есть много калорийной и дорогой еды. Кстати, обе супруги Рубенса — и Изабелла, и Елена — как раз обладали такими роскошными формами. И, между прочим, в первом браке художник имел троих детей, а во втором пятерых.
Адель поднимается с кресла и садится на кушетку. Она устала позировать.
АДЕЛЬ.У тебя очень душно в мастерской. Я, пожалуй, сниму блузку.
Адель снимает с себя блузку.
Расскажи мне какую-нибудь смешную историю.
ГУСТАВ. Как я тебе рассказывал на уроках рисования, мы раньше работали втроём: Франц Мач, мой брат Эрнест и я. И вот однажды мы получили заказ нарисовать галерею фамильных портретов предков Цоллернов и Гогенцоллернов для замка Пелеш в Карпатах. Надо было нарисовать десять портретов. Румынский король Кароль Первый прислал нам книгу шестнадцатого века с гравюрным изображением своих предков. Надо признать, что эти гравюры были в крайне плохом состоянии и весьма невыразительны. Да и вообще, если честно, эти предки были отнюдь не красавцами. Пришлось привлечь всё своё воображение, и одного предка я срисовал с Франца Мача, а второго с Эрнеста. Соответственно, Франц и Эрнест тоже срисовали с меня и с друг друга. Пару портретов мы просто придумали. Все предки получились просто красавцами. Король ничего не заметил и был очень доволен.
АДЕЛЬ (глядя нежно на Густава). Иди ко мне, садись рядышком.
Густав перестаёт писать портрет и садится рядом с Адель на кушетку. Адель кладёт ему голову на плечо.
Знаешь, о чём я только что подумала. Сейчас мода сбежать на летние месяцы в деревню от гнетущей духоты большого города. Было бы прекрасно провести несколько дней вместе в деревне. Представь себе, только ты и я, где-нибудь на озере, в тени деревьев. Ты с мольбертом на свежем воздухе пишешь пейзажи, я (пауза, она задумалась на несколько секунд) тоже буду что-нибудь делать, например, читать рядом с тобой книгу.
ГУСТАВ. Картинка, конечно, красивая, но ты ведь вроде замужем. Как ты уедешь из дома?
АДЕЛЬ. Фердинанд часто уезжает на свои сахарные заводы и неделями не бывает дома. Кроме того, я всегда чувствовала себя свободной, даже будучи замужем. А свобода для меня никогда не подразумевала верности.
ГУСТАВ. Учти, что эгоизм художника безграничен, ведь весь мир — объект его творчества. Я часто уделяю живописи гораздо больше внимания, чем живым людям.
АДЕЛЬ. Я и буду рядом с тобой и во всём тебя поддерживать. Хотя бы в эти несколько дней.
Она убирает голову с его плеча и прижимается к нему.
ГУСТАВ. Ну и потом, это небезопасно. Ты знаешь, что за мои картины меня предлагали судить, выслать из страны, даже кастрировать. Правда, для них я написал свою картину «Моим критикам». Весь передний план картины занимает роскошный женский зад (показывает его рукой). Интересно, что скажут венцы, когда увидят мои картины с мастурбирующими женщинами, лесбийскими парами, голыми мужчинами и женщинами во время полового акта. Меня, наверное, сразу растерзают на площади.
АДЕЛЬ. Это слишком радикально. Венцы должны постепенно привыкать к твоим картинам. (Мечтательно.) Ах, искусство…
Она встаёт, расставляет руки и смотрит в зал. Говорит с восторгом.
Мне кажется, сливаясь с произведением искусства, я ощущаю примерно то же, что испытывали святые, сливаясь с богом в своих молитвах. Созерцая картины, мы на миг преодолеваем то одиночество, на которое обречены в остальное время. Мы соединяемся с человечеством, со вселенной, с природой.
Она опускает руки.
Да, картинами следует наслаждаться в одиночестве, как любовной связью.
ГУСТАВ (подходит к Адель и обнимает её). Но любовью занимаются вдвоём, а не в одиночестве.
Он подхватывает Адель на руки и относит за ширму.
Слышны стоны и вздохи влюблённых.
Затемнение
Сцена 2
Мастерская Климта. Та же обстановка. Портрет Адель закрыт тканью. На кушетке спиной к залу сидит обнажённая модель и позирует Густаву. Густав стоит за мольбертом и пишет её. Он, как всегда, одет в свою льняную робу. Входит Феликс.
ГУСТАВ (недовольно, рассерженно). Зачем ты пришёл? Ты же знаешь, что я не люблю, когда ко мне приходят в мастерскую. Приходи в кафе «Тиволи». Я там завтракаю каждое утро, там и поговорим.
ФЕЛИКС. Не очень-то ты приветлив.
Он проходит вглубь мастерской, откидывает ткань и смотрит на портрет Адель. Он внимательно его разглядывает.
Это она, Адель?
ГУСТАВ. Да.
ФЕЛИКС. И сколько ты её уже пишешь?
ГУСТАВ. Почти 4 года. Адель часто болеет, и мне приходится делать большие перерывы в работе. Да и у меня были ещё заказы. Я некоторое время работал в Брюсселе, в доме Стокле. Но бросить писать портрет я не могу. Таков контракт.
ФЕЛИКС. Опять золото, похоже на православную икону. Как образ святой.
Феликс продолжает разглядывать картину. Он смеётся.
ГУСТАВ (с обидой). Почему ты смеёшься, тебе не нравится?
ФЕЛИКС (примирительно). Нравится, просто не совсем современно. Твои картины стали одинаковыми.
