Соломантик - Стиг Лейф

Ощущение какой-то правильности момента ошарашило меня, и я, заикаясь, произнес. «Это чертовски красиво, старик. Самый красивый чертов огурец, который я когда-либо видел».

Похлопал его по плечу и обнял за шею. Затем мы просто стояли и придурковато хохотали, толкая друг друга.

Чертов овощ значил больше, чем большинство прочего дерьма, которым занимались люди.

Я заказал два пива на баре и попросил поставить одну порцию за столик соседа. Получив свою, повернулся. Мы подняли бокалы и послали друг другу через весь зал молчаливый тост.

Поставив бокал на стойку, я задумался, а где же мой чертов огурец?

+23:42

Выйдя на улицу, я застегнул куртку и поднял воротник. Старые пабы всегда нагоняли на меня меланхолию. Запах несвежего пива и застарелого дыма, ковер, на котором развелась целая экосистема проспиртованных микроб, и витавшее в воздухе горькое осознание того, что жизнь могла бы быть другой. Обращенные вовнутрь взгляды, перед которыми мелькают картины прошлого в таком блеске и великолепии, которого в действительности там никогда не было. «Старые добрые времена», как старое черно-белое кино, которое позже разукрасили, попутно выдумав хэппи-энд.

Единственной животрепещущей темой сегодняшнего дня оказались разговоры о вчерашней пьянке. И никто не заглядывал в будущее дальше следующей зарплаты.

Я посмотрел в небо – убедиться, что луна сегодня полная – и сделал несколько шагов в сторону центра. Прямо перед мостом подошел к берегу и посмотрел на пару лебедей, медленно плававшую вокруг отражавшихся в цветной воде неоновых рекламных щитов. Я читал где-то, что ставшие парой лебеди остаются вместе до конца своих дней. Вероятно, в конечном счете, не так уж важно, что ты доживаешь годы со своей первой любовью. Я потянулся к паре. Они прервали свое плаванье и направились ко мне, не шевельнув и пером.

Много лет назад здесь жил селезень, белый, словно лебедь. Даже несмотря на то, что тут всегда было полно обычных уток, он неизменно оставался сам по себе. Я почему-то думал, что это был именно селезень.

В один прекрасный день обнаружив его хладный труп, плавающий вдоль кромки воды, я понял, что обращал на птицу больше внимания, чем мне казалось. Таращась на безжизненные останки в особом оперении, я очень надеялся, что он успел взъерошить перышки нескольким уточкам, прежде чем улететь к «большой плотине».

Лебеди проскользили мимо, повернулись ко мне задницами и уплыли прочь к буйству красок, поняв, что у меня нечем поживиться.

Такси целенаправленно спешили через мост в одном направлении. Те, что ехали обратно, двигались более лениво и нерешительно.

На середине моста вяло дул ветерок. Я остановился и уселся на ограду спиной к пролету. Выплюнул старую жвачку в фантик от новой и взглядом проследил летящую белую точку до самой воды.

Втянул носом воздух и повернул голову, ибо мне показалось, что я уловил запах ее духов. Господи!

Иногда мое воображение здорово усложняло жизнь.

Какое-то время я просто сидел. Если бы она была сейчас здесь, легкий ветерок нежно играл бы ее волосами и, возможно, его особо сильный порыв задул бы непослушный локон на лицо. Я бы прижался к ней и глубоко вдыхал ее запах, ткнувшись носом в предплечье. Ощущение ее кожи на щеке стало почти физическим. Это уже слишком! Мимо пронеслась полицейская машина. Голубой свет мигалки разлился по окрестности, на несколько секунд исказив форму и цвет моста. Вытянув ноги, я соскользнул с края ограды и спрыгнул на тротуар. Сунув руки в карманы, продолжил свой путь.

Одинокая телефонная будка с холодным белым освещением стояла, словно маяк, как бы символизируя остров, к которому можно прибиться в безрадостном океане жизни и поговорить с кем-то обезболивающим и ободряющим. Остров, с которого тебя в любой момент может вышвырнуть обратно в океан, навстречу судьбе утопленника, потому что единственный человек, который мог бы тебя спасти, не взял трубку.

Какой-то тип сидел на большой спортивной сумке, прислонившись к будке. Подняв голову, уставился на улицу. По ней брела группа людей, обнимая друг друга за плечи, выкрикивая «киска» и завывая спортивные песнопения друг другу в лицо. От их крутых ветровок и новых джинсов несло пригородом. Кучка подонков с окраин, выбравшаяся в город подальше от уютных жилых кварталов. Посмотреть на что-то, кроме телевизора и соседской девчонки, разгромить что-либо помимо местного гриль-бара. Я отступил в тень на тротуаре через дорогу. Ни к чему давать им повод прицепиться. Мой ботинок пнул бутылку – та со звоном покатилась, но не разбилась. Я посмотрел в сторону хулиганов – никто не среагировал. Уличная вывеска получила неуклюжий пинок с полулета от одного из идиотов. Во время удара дебил уронил свое пиво, которое разлетелось вдребезги с низким приглушенным шлепком. Вероятно, бутылка была почти полной. Один из подонков наорал на парня на спортивной сумке. Тот отвел взгляд. Лишившийся пива дебил прошаркал к нему и оглушительно поинтересовался, не глухой ли тот. Парень что-то промямлил, все еще не глядя на толпу. Дебил пнул его спортивную сумку. Спотыкаясь, к ним приблизился очередной идиот. Я замер в самом темном углу. Ноги начали дрожать, воображение готовило тело драться или удирать. Неудивительно, что оно так распоясалось – подонки представляли собой довольно внушительную толпу и вполне реальную угрозу, потому что могли избить до инвалидного кресла и группы по инвалидности.

Похоже, парень пытался отмахнуться от них бездействием. Я задержал дыхание. Кулак дебила взмыл в воздух. Парень пригнулся, и удар не достиг цели, пролетев мимо.

«Че, проблемы?» спросил второй подошедший идиот, облокотившись на плечо первого.

Дебил ударил еще раз, но снова промахнулся, и его кулак впечатался в стену телефонной будки. Я очень пожалел, что чертов ублюдок не сломал руку! Отступив на пару шагов, схватил за горлышко бутылку, замахнулся и со всей дури отправил ее дебилу в голову – вот теперь было самое время давать деру! Выскочив из тени, я пустился по улице. Бутылка разлетелась, и за звуком бьющегося стекла последовала напряженная тишина.

«Вон он, за ним!» эхом покатилось по улице. Крик заставил меня побежать быстрее. Подошвы цокали по твердой мостовой, затем звук стал еще пронзительнее, ибо я выбежал на тротуар. К цокоту примешивался их топот позади. Я поднял руку и показал средний палец, на что они заорали. «Ты – труп! Ты – труп!» Все это время я бегал по разным улицам в разных направлениях. Почти сразу же их топот позади стих. Выкусите, дебилы! При такой концентрации алкоголя в крови у них не было ни единого шанса догнать меня. Я рассмеялся и погрозил стиснутым кулаком в пространство, но темп все-таки не сбавил, пока не влился в толпу на хорошо освещенной главной улице. Я расслабился и последовал за толпой.

Не так давно здесь заседали ученые и самодовольные, таращась друг на друга, про себя желая пересесть за другой столик. Я остановился в дверях. Теперь в заведении было пусто, как в моем холодильнике, да и градус атмосферы понизился примерно до такой же температуры. Я развернулся и поспешил вон. Полупрозрачное отражение смотрело на меня с витрины магазина. Она непременно останавливалась тут всякий раз, когда мы проходили мимо. Наклонившись вплотную, я прикрыл рукой просвет между лбом и стеклом. Чучело пингвина по-прежнему стояло на своей полке, разглядывая разное барахло, созданное человеком за последние несколько веков в попытке сделать свою жизнь проще и удобнее. У пингвина был отсутствующий вид. Черт, и этому имелось достойное оправдание – тяжело выглядеть присутствующим, когда ты – чучело со стеклянными глазами.

Ей казалось, что животное выглядело страждущим от безответной любви, хотя, конечно, она просто не могла рассуждать трезво из-за той ужасно грустной романтической истории о пингвине из зоопарка. Однажды ей рассказали эту повесть смотрители. Как-то ночью, когда не спалось, она поведала ее мне. Речь там шла о пингвине Гумбольдта – таком маленьком несуразном чучеле в сравнении с большими, внушительными императорскими пингвинами. Оба вида обитали и плавали в одном озере, уживаясь там вполне мирно, без междоусобиц и кровопролития.

Самка пингвина Гумбольдта, как раз высиживавшая яйцо, заболела и умерла. В попытке спасти детеныша, смотритель зоопарка забрал его и подсунул самке императорского пингвина, принявшей его, как родного.

Из яйца вылупился здоровый маленький пингвин Гумбольдта. И все было хорошо, пока детеныш не повзрослел, поскольку, вскормленный императорскими пингвинами, малыш, конечно же, полагал, что является одним из них. Во время первого брачного периода бедняга метался, заигрывая со всеми императорскими пингвинихами. Однако, «императрицы» плевали на него – мелкое, уродливое, наглое недоразумение. С другой стороны, его преследовали пингвинихи Гумбольдта, но он не обращал на них ни малейшего внимания. Не хотел иметь ничего общего с этими мелкими, уродливыми самками. С его точки зрения это было бы почти извращением. Тем временем, первый брачный период подошел к концу, другие пингвины нашли себе пару и создали семьи, и лишь он остался один на пруду.