Заначка на черный день - Сергей Лавров

Она разохалась, расквохталась, пошла в ванну за мокрым полотенцем, обвязала голову, прилегла на диванчик и сделалась такой бессильной, такой несчастной, что я и думать забыла про свою тюрьму. Жалко мне ее стало — и неловко за эту чертову розетку. Дети ее в ссоре между собой — второй год таскаются по судам, делят отцовскую дачу и развалюху-автомобиль…

— Ну, не стони, не стони, квашня… — виновато сказала я. — Где у тебя отвертка? Я поправлю. Тут дела на три минуты. Это нас мужики всегда дурачат, будто работы невпроворот!

— Оставь, оставь! — замахала она руками, быстро-быстро, точно наседка крыльями. — Еще убьет тебя током — отвечать потом! Ты же не умеешь!

— Не боись! — сказала я уже почти трезвым голосом, чувствуя небывалый прилив энергии и энтузиазма. — Все могут короли… но королевы могут больше! У тебя, как и положено гуманитарию, патологический ужас перед техникой и раболепное преклонение перед мужчиной! Давай молоток, отвертку — и я тебе покажу, что такое инструмент в руках настоящей женщины. Запомни на всю жизнь: шуруп, забитый молотком, держится лучше, чем гвоздь, закрученный отверткой! А отчего это у тебя голова так разболелась?

— У соседа опять всю ночь музыка… — кисло кивнула Маргарита на стенку с вываленной розеткой. — А я весь день хожу, как пыльным мешком ушибленная…

— Так сказала бы ему! Чего же не сказала? Эй! — потеребила я Марго за ногу.

Но она только хлюпнула носом, сморщилась и отвернулась к старому гобелену на стене.

— Эй! Да ты, никак, его боишься?!

— Не боюсь я никого…

— Боишься!

— Не боюсь! Я говорила… два раза…

— А он?

— А он мне пообещал костыли подарить… и первую группу инвалидности на всю оставшуюся жизнь. Такой хам… не знаю просто, откуда такие берутся.

— Бабы их рожают! — решительно сказала я, поднимаясь с дивана и направляясь к двери.

— Не смей! — испуганно охнула Маргарита. — Это подонок отпетый! Он у Кузьмича собачку убил… просто взял за ноги и об угол! Тявкнула она на него! Он и тебя так же точно…

— Кишка тонка! — зарычала я и несколько раз постучала кулаком в стену, предупреждая врага, что мы идем.

Очень кстати он мне подвернулся — а то мне оттянуться не на ком было. Не очень соображая, что делаю, повинуясь одному могучему порыву праведного гнева, я, прихватив по пути молоток, вышла на лестничную клетку, неумолимая, как Немезида. Марго пришлепывала за мной, шаркая тапками, и по-бабьи причитала:

— Господи, хоть бы его дома не было, Господи, хоть бы только его дома не было…

— Ничего! — утешила ее я, яростно вдавливая кнопку звонка. — Тогда дверь молотком покурочу! Хамов надо учить! Молоток — оружие пролетариата! Знаешь, какая это серьезная вещь… в руках разъяренной женщины! Выходи, подлый трус!

Очень мне хотелось оторваться на ком-нибудь за нашу с Марго безоблачную старость.

За дверью происходило нечто странное, только я спьяну не сразу сообразила, что там не все чисто. Сначала долго никто не подходил, и я даже разок-другой припечатала молотком по дерматину так, что железо под ним прогнулось и загудело. Оценив мой решительный настрой, кто-то осторожно подошел и заглянул в глазок, изучил наши искаженные физиономии — мою от злости, а Маргариты от испуга, — и так же на цыпочках удалился. Уже тогда можно было «просечь фишку», как говорит молодежь. Слух у меня чуткий, просто звериный, и я слышала, что человек за дверью ходит в тяжелой обуви. Не в тапочках, не босиком, а именно в тяжелых ботинках на толстой грубой подошве. Странно это для спящего хозяина… если, конечно, он с бодуна не заснул в этих самых ботинках.

— Выходи! — снова завопила я, размахнувшись молотком так, что Маргарита едва успела увернуться. — Открой дверь, если ты мужчина! Я тебе покажу кузькину мать!

За дверью шептались. Кто-то виновато и горячо оправдывался. Я продолжала трезвонить, и уже соседи по площадке выглянули и предложили вызвать милицию. Маргарита их успокоила. После слов о милиции в квартире соседа произошли какие-то движения, замок щелкнул, и дверь осторожно приоткрылась. В узенькую щель просунулась весьма широкая морда — типичный уличный «биток», с толстой золотой цепью на неохватной шее, только без привычной наглой мины. В серых бесцветных глазках, затерявшихся где-то под покатым лбом, я неожиданно для себя увидала слезы — и даже опешила от неожиданности. Неужто у меня провалы в памяти, и я уже успела садануть его молотком?

Пока я, опустив взгляд, недоуменно разглядывала свое орудие, «биток» странно дернул головой, точно кто-то невидимый за дверью наподдал ему в загривок, сглотнул слюну, обозрел нас умоляюще и обратился к Маргарите, которую узнал.

— Я понял… я все просек… — промямлил он. — Не надо шума…

— Это вам не надо шуметь, молодой человек! — решительно, но недостаточно грозно сказала я. — У вас соседка — пожилая женщина, уважайте ее покой!

— Я усек, тетка… — снова глотая слюну, забормотал «брателло». — Все путем будет…

— И попросите прощения за свое поведение!

Тут его блеклые гляделки полыхнули вдруг лютой злобой, он рыпнулся было что-то ответить, но тотчас сник, опустил голову, покраснел, как невеста, и с навыками матерого второгодника промычал в пол:

— Извините… я больше не буду…

— То-то же! — торжествуя, крикнула я, но он уже закрыл дверь. Я обернулась к перепуганной Маргарите. — Видала? Вот так с ними надо! Если еще будет шуметь, скажи, что меня позовешь!

Мы с победой вернулись в квартирку Марго; подруга преданно дышала мне в макушку.

Она безропотно принесла отвертку, уверовав в мои неисчерпаемые таланты. Я присела, приноровилась у вырванной розетки — но тут как раз и подстерегали меня некоторые трудности. Оказывается, для того, чтобы починить розетку, мало быть настоящей женщиной и слона на скаку останавливать. Эти увертливые проводочки с маленькими винтиками никак не давались мне в руки. Ругнувшись и уронив отвертку на пол, я попробовала покрутить винт ногтем, но только ободрала маникюр. Вдобавок меня ощутимо тряхнуло током!

— Да, с молотком я куда лучше управляюсь, — задумчиво сообщила я Маргарите, расположившейся у меня за спиной на маленьком детском табурете.

Наступила тишина, и из вывернутого розеточного гнезда до нас донеслись глухие мужские голоса.

4

Кто-то очень энергичный, сдерживая распирающую его ярость, щеголяя выдержкой, с наигранной вежливостью произнес:

— А ты еще раз расскажи. Я хочу, чтобы все здесь знали, с каким мудлоном мы имеем дело. Чтобы не жалели тебя, когда ляжешь в круглую яму!

Последовал глухой удар и сухой стук — жертва ударилась затылком о стену рядом с тем местом, где притаились мы с Маргаритой. Видимо, хозяин квартиры сидел или полулежал, привалившись спиной к стене. Маргарита испугалась, широко открыла было рот, чтобы что-то вякнуть. Я успела показать ей кулак и покрутила пальцем у виска.

— Я же не знал… — с неподдельным ужасом в голосе говорил за стенкой «биток» своему палачу. — Я же не знал, что такая сучка попадется!.. Братва!.. Падлой буду, не знал! Дури накачала в стакан! Не помню ничего, Ладо!..

— Кто смотрящий на перекрестке? — рыкнул тигром тот, кого «биток» называл Ладо. — Почему опять курвы клофелинят?!

— Ты туда Пашу-слесаря поставил… — с осторожным почтением ответили ему из глубины комнаты. — С ним перебазарили уже… Это не его сучки. Он своих перед выходом шмонает, как опер. Залетная попалась, не наша.

— Как выглядит?!

— Я же говорю — не помню! — в отчаянии простонал «биток» и завыл: — Не помню я-а-а!..

Но поканючить ему не дали. Ладо, судя по звукам, принялся бить его ногами.

— Вызывай милицию! — еле слышно прошептала я Маргарите. — Они его убьют! Только не говори, откуда звонишь! Скажи — из окна соседнего дома тебе видно! Только тихо!

Маргарита, округлив в ужасе глаза, часто закивала, с грацией бегемота сползла с табуреточки на пол и на карачках двинулась на кухню, отставив громадный зад, стуча локтями и коленками по полу, точно лошадь Буденного по булыжнику Красной площади. Тапки с нее слетели. Левой ступней она зацепилась за провод телевизора и потянула его за собой, угрожая своротить доисторическую «Радугу» с тумбочки на пол. Я метнулась к устремившемуся за хозяйкой телевизору, обняла его, точно родного, и припала к экрану всем телом, удерживая чертов ящик на месте, а ногой, вытянувшись, пребольно пнула Маргариту в то самое откляченное место, которым она обычно думает, когда не преподает свой «великий, могучий и свободный».

— Ой! — воскликнула эта пугливая отрыжка коммунизма в голос, растянулась на полу во весь рост и оглянулась на меня виновато, точно нашкодивший щенок сенбернара на строгую хозяйку.

Я обмерла, вся обратившись в слух. На наше счастье Ладо и его помощники трудились над хамоватым соседом и ничего не слышали. Утомившись, они сделали перерыв в этом полезном упражнении, и тут Ладо сказал фразу, от которой весь мир в моих глазах перевернулся.