«Дней Александровых прекрасное начало…»: Внутренняя политика Александра I в 1801–1805 гг. - Андрей Дёмкин

Настоящей отдушиной для нашего героя стал кружок молодых людей, в котором помимо самого близкого из них – князя А. Чарторыйского состояли граф Павел Александрович Строганов и Николай Николаевич Новосильцов. Все они были старше Александра Павловича (Новосильцов – на пятнадцать, Чарторыйский – на семь, а Строганов – на пять лет). А. Чарторыйский сообщает, что их окончательное сближение произошло в Москве, во время коронационных торжеств (март – апрель 1797 г.). Все они получили прекрасное образование и являлись сторонниками осторожного обновления России, используя опыт революционной Франции и английской парламентской монархии. Александр же как самый молодой из «кружковцев» был нетерпелив: он всерьез обсуждал планы дарования России после своего восшествия на престол конституции и объявления республики. Сам же цесаревич предполагал отречься от престола и удалиться в частную жизнь. Чарторыйский даже составил по просьбе Александра проект соответствующего манифеста. Друзья, с одной стороны, старались охладить республиканский пыл цесаревича, а с другой – отговорить его от мечтаний о частной жизни, находя их «эгоистическими».

Конечно, сближение четырех молодых людей не могло долго оставаться тайной. Об их встречах было доложено Павлу I. Высказывавшиеся друзьями идеи были чужды государю, а друзей сына-цесаревича он считал чуть ли не якобинцами (П. А. Строганов, как известно, будучи в Париже, посещал заседания якобинского клуба). Предваряя возможные гонения, друзья решили, что Новосильцову, состоявшему у начальства «на дурном счету», следует покинуть Россию, – и он уехал в Англию. Строганову было не привыкать коротать дни в своем имении (его за «якобинство» туда ссылали еще при Екатерине II). С Чарторыйским поступили иначе: в 1798 г. он получил назначение послом от русского двора при сардинском короле и отбыл в Италию. Этому предшествовала придворная интрига, во главе которой стояла императрица-мать Мария Федоровна. Она убедила Павла I, что отцом только что родившейся у Елизаветы Алексеевны дочери (вскоре умершей) является князь Адам, а не цесаревич Александр. Удаление Чарторыйского из Петербурга можно рассматривать как почетную ссылку.

В 1798 г. в столицу вернулся из Константинополя давний знакомый и корреспондент Александра Павловича – Виктор Павлович Кочубей (был старше нашего героя на девять лет). Кочубей являлся племянником А. А. Безбородко, и поэтому Павел I встретил его милостиво, назначил вице-канцлером, даровал графский титул, но в 1799 г. отстранил от дел, и Виктор Павлович отправился за границу. Так в 1799 г. Александр Павлович лишился общества близких ему людей. Лишь жена, Елизавета Алексеевна, оставалась единственной близкой по духу собеседницей наследника престола[19].

Мы не станем подробно останавливаться на деталях подготовки и осуществления антипавловского дворцового переворота. Тем более что никто из мемуаристов и исследователей не называет Александра Павловича в числе деятельных участников и того, и другого. На ранних этапах оформления заговора главную роль играл граф Н. П. Панин (племянник почитаемого Павлом I воспитателя Н. И. Панина). Панин характеризуется как «англоман», он состоял в связи с английским послом Уитвортом (после разрыва Павлом I в 1800 г. отношений с Англией англичане реально поддерживали заговорщиков, прежде всего финансами). Но в декабре 1800 г. Панин был отстранен государем от службы в Коллегии иностранных дел и сослан в свое имение. На первые роли выдвинулся граф П. А. Пален, который и довел дело до конца. Он смог заручиться полным доверием императора и по должности петербургского военного губернатора являлся самым влиятельным лицом среди заговорщиков. Именно Пален убедил Павла I вернуть из ссылки братьев Зубовых, вокруг которых также начали сосредотачиваться недовольные государем.

С Александром Павловичем заговорщики беседовали уже на ранних этапах своего предприятия. Есть сведения, что граф Панин даже обсуждал с цесаревичем необходимость ограничить самодержавие посредством конституционных мер после вступления на престол. Почему Александр Павлович, как утверждают и мемуаристы, и историки, дал согласие на отстранение отца от престола? Его положение наследника царствующего императора становилось все более шатким. Павел проявлял все большую подозрительность. Он не мог не знать, что недовольных его распоряжениями среди высшего дворянства и гвардейского офицерства много. С другой стороны, мнительность государя имела причину и в состоянии его психики (некоторые утверждали, что он близок к помешательству). У императора окрепла мысль, что во главе заговора против него стоят самые близкие ему люди: супруга и оба старших сына. В разговорах со своими доверенными людьми он начал рассуждать, что может приказать посадить в крепость Александра и Константина, а жену, Марию Федоровну, заточить в монастырь. Возможно, Павел I обдумывал и такой ход: объявить своим наследником племянника супруги – принца Евгения Вюртембергского. Неслучайно тот в 1800 г. прибыл в Петербург и был обласкан государем.

Вообще же отец как будто специально вызывал в душе сына Александра сомнения по поводу своего положения наследника престола. В 1799 г., после возвращения Константина Павловича из армии А. В. Суворова, с которой тот участвовал в Итальянской кампании, Павел I объявил своего второго сына также цесаревичем. То есть Константин по статусу наследника престола сравнялся с Александром. Видимо, Павел желал вызвать соперничество между сыновьями. Но Константин не включился в эту игру и не дал повода старшему брату подозревать себя. К 1800 г. Александр Павлович уже стал реально опасаться за свою судьбу, кроме того, его окружение и заговорщики постоянно говорили, что оставить Россию под управлением Павла I – значит погубить страну.

В литературе высказываются два основных мнения о роли Александра Павловича в событиях ночи 12 марта 1801 г. Одни авторы утверждают, что наш герой в конце концов согласился занять престол в случае отречения отца и сохранения ему жизни. При этом часто ссылаются на то, что хитрый и коварный Пален показал Александру подписанный императором указ об аресте членов своей семьи. Тут уж цесаревич вынужден был решиться, но по свойственным ему мягкости и беспечности не думал о последствиях и дождался в своих покоях завершения действий заговорщиков.

Другая версия предполагает иную характеристику личности нашего героя. Александр, как мы уже отмечали, отличался честолюбием и скрытностью. Он был способен изображать мягкость и уступчивость, но при этом твердо идти к намеченной цели. Решение сместить отца с престола пришло к нему не в последний момент, а задолго до 11 марта 1801 г. Сам граф П. А. Пален позднее сообщал: Александр потребовал от него поклясться, что отец останется в живых. Но тут же Пален признался в обмане, поскольку не верил в возможность сохранить жизнь свергнутому императору. Это было опасно: ведь в гвардии служили и преданные Павлу офицеры, а среди солдат он пользовался популярностью. Вряд ли Александр был столь наивен, что твердо верил в обещание Палена (все помнили судьбу Петра III). Кроме того, приводятся известия, что именно Александр Павлович посоветовал Палену осуществить намеченное в день, когда на главный караул в Михайловском дворце заступит третий батальон Семеновского полка, на чью преданность цесаревич мог рассчитывать. По нашему мнению, вторая версия ближе к истине[20].

В первом часу ночи 12 марта 1801 г. граф П. А. Пален появился в аппартаментах Александра Павловича в Михайловском дворце и сообщил о кончине Павла I. Сюда же пригласили и Константина Павловича. Александр с женой не спали и были одеты для соответствующего моменту выхода на люди. То есть о беспечности цесаревича говорить не приходится. Он заранее готовился к важным событиям. Слова Палена привели Александра в «неописанную горесть»: он рыдал. Наконец глава заговорщиков произнес по-французски фразу, ставшую хрестоматийной. В вольном русском переводе она звучит так: «Хватит ребячиться, идите царствовать!». Такое не забывается! Политическая судьба графа П. А. Палена решилась в ту же минуту. Александр Павлович вышел на балкон, чтобы показаться войскам (графиня С. Шуазель-Гуфье утверждала, что он «лишился сознания» и его «пронесли среди рядов солдат»). Известна еще одна хрестоматийная фраза, произнесенная Александром по-русски, когда он обратился к солдатам: «Батюшка скончался апоплексическим ударом. Все при мне будет, как при бабушке». Мы полагаем, что наш герой вполне мог допускать гибель «батюшки» в ходе переворота. Однако относить его бурную трагическую реакцию на это только к игре, к его способности лицемерить мы не стали бы. Как ни крути, но считать себя причастным к насильственной смерти отца, хотя бы и косвенно, Александр мог. А по христианским заповедям это смертный грех. Даже в наше время подобное расценивается в общественном мнении как тягчайшее преступление, что уж говорить о том времени, когда христианским ценностям следовали строже. Александр Павлович мог действительно искренне скорбеть о гибели отца.