Гопники - Владимир Козлов

– Черненко, – подсказывает Цыган.

– Какой на хуй Черненко? Этот умер давно – хуесос паршивый. А, вспомнил. Рыжков! Ну, мужик ему «Джой» заделал – Рыжков посрал, тоже довольный выходит. Потом приходит Горбатый. Мужик думает – а что ему поставить? И поставил ему гимн Советского Союза. Выходит Горбатый злой весь, а мужик спрашивает – что такое, Михаил Сергеевич? А Горбатый ему и говорит: пошел ты на хуй, мудак. Я из-за тебя первый раз в жизни стоя посрал.

Все смеются, кроме Быка.

– Ну, вы ему скажите следующий раз, когда смеяться надо, – говорит Гриб.

Разливаем и допиваем оставшееся «чернило».

– Ну, короче, вы поняли, – говорит Обезьяна. – Готовьтесь на сбор. И когда капуста есть, приходите сюда: бухнем.

Я, Вэк, Клок и Куня пришли на физкультуру раньше всех и стоим в «предбаннике», где двери в спортзал, в нашу и женскую раздевалки. Куня никогда не переодевается на физкультуру в раздевалке – боится, что сделают темную. У него под школьной формой всегда, даже в мае, надет облезлый синий спортивный костюм, и он просто снимает пиджак, рубашку и штаны и бросает на подоконник в «предбаннике». Иногда это его не спасает: все равно затаскивают в раздевалку и мучают.

Дверь женской раздевалки приоткрыта: еще никто не пришел. Вэк выглядывает из двери и говорит нам:

– Жупченко идет. Давай ее защупаем, пока никого нет. Куня, на шухер.

Куня выходит из «предбанника» в коридор, и входит Жупченко – некрасивая и толстая, в тапках со стоптанными задниками и спортивных штанах под платьем. Она идет мимо нас к своей раздевалке, заглядывает туда. Вэк подходит к ней сзади и хватает за жопу.

– Э, ты что, сдурел? – она оборачивается.

Мы с Клоком подскакиваем и все вместе волочем ее в раздевалку. Жупченко брыкается и орет. Вэк двумя руками держит ее за сиськи, я тоже стараюсь схватиться, но не получается, потому что и Клок сует руки, и мы мешаем друг другу. Тогда я задираю ей платье, чтобы залезть в трусы. Она орет еще громче, но моя рука уже у нее в трусах, и я трогаю пизду – сначала волосы, а потом что-то мягкое. В этот момент Куня орет:

– Лиза.

Мы выскакиваем из женской раздевалки в свою, но Жупченко успевает дать мне оплеуху.

В нашей раздевалке я спрашиваю Вэка:

– А она не заложит?

Он хохочет:

– Ну, и что она скажет? Меня пацаны зажимали? За сиськи щупали?

Мы с Клоком тоже хохочем.

Потом я иду в туалет. На этом этаже рядом с нашим и бабским есть специальный, учительский. Он открыт. Я захожу в него и закрываюсь изнутри. Я нюхаю пальцы, которыми трогал Жупченко. Запах немного похож на мазь Вишневского, которой мне мазали нарыв на плече. Или это и была мазь Вишневского, у нее, там? У меня встает, и я начинаю дрочить. Получается очень быстро, и малофья брызгает прямо на стену. Я вытираю хуй носовым платком и выхожу. Возле двери стоит молодая учительница, из первого или второго класса.

– Ты что, не знаешь, что это учительский туалет? – спрашивает она.

Я молча прохожу мимо нее и думаю – интересно, заметит она соплю малофьи на стене или нет?

Всех пацанов забрали с уроков и повезли в военкомат – проходить медкомиссию. Мы стоим в коридоре в очереди к психиатру: все в трусах и с медицинскими картами. Дверь в кабинет открыта, и слышно, как врачиха спрашивает у Быка:

– Что тяжелее, килограмм железа или килограмм ваты?

– Железа.

– Почему?

– Ну, железо тяжелее ваты.

– А сколько будет пятью девять?

– Сорок пять.

– А шестью восемь?

– Сорок восемь.

– А семью девять?

– Шестьдесят четыре… Нет, шестьдесят пять…

– Ладно, можешь идти.

Она что-то пишет в его карте. Покрасневший от натуги Бык выходит из кабинета, и туда заходит Клок.

– Что, засадила тебя на таблице умножения? – спрашивает Вэк. – Покажи, что она написала – что умственно отсталый?

Мы все смеемся, даже Куня – в «семейных» трусах на два размера больше, чем надо, тощий, бледный, с синяками на плечах.

– А ты хули смеешься? – Бык бьет его кулаком в живот. Куня приседает и плачет.

– Мальчики, потише, – говорит врачиха. – Вы же мешаете мне работать. Ведите себя, как следует.

– Деньги есть? – спрашивает у меня Клок после третьего урока.

– Рубль.

– А дома кто?

– Никого.

– Пошли на «точку», купим вина, а потом бухнем у тебя.

– Давай. А геометрия?

– Ну ее на хуй. Не пойдем.

– Ладно.

Забираем куртки в гардеробе и идем сначала в пятиэитажку рядом с моей. Между первым и вторым этажом вся стена в надписях: «Пять лет прошло – немалый срок, вставай за хэви-метал рок», Accept, HMR, AC/DC.

– Что это за «металлисты» такие? – спрашиваю я.

– Не знаю. А тебе что, «металл» нравится?

– Нет.

– И мне нет. Ненавижу весь рок, особенно тяжелый.

Клок звонит в обитую дерматином дверь на третьем этаже. Открывает тетка с седыми растрепанными волосами, в синем грязном халате, из-под которого торчит ночная рубашка.

– Одну «чернила», – Клок дает ей деньги. Тетка уходит и приносит бутылку «Агдама». Я сую ее в сумку, между учебниками и тетрадями.

– А где она берет «чернило»? – спрашиваю я на улице.

– В винно-водочном. Она там всех знает, раньше работала, пока не поперли за пьянку. Дает им рублей двадцать или пятьдесят в месяц.

– А проверки там разные?

– Хули проверки? Дадут проверяющему бутылку шампанского и коньяка какого-нибудь – и все заебись.

Мы курим на крыльце школы, прямо под окнами директорского кабинета. Выскакивает Гнус – директор. Все успеваем затушить сигареты, кроме Вэка. Он особо и не торопится.

– А ну-ка пошли со мной, – говорит ему Гнус.

Вэк нагло улыбается, делает затяжку и бросает бычок под ноги.

– А ну-ка подбери.

Вэк медленно, как старый дед, нагибается и берет бычок двумя пальцами.

– Теперь положи в урну – и со мной.

Вэк возвращается минут через пятнадцать. Мы все это время ждем за углом.

– Ну, что?

– Ничего. Гнус совсем оборзел. Надо ему ебальник разрисовать.

– Что, пиздил тебя? – спрашивает Бык.

– Да.

– По морде?

– По морде и в живот. Потом вытащил ключи и начал сюда совать, типа мучить, – он показывает пальцами под подбородком.

– Ему самому так делали, наверное, – говорю я. – Он же в интернате учился.

– Откуда ты знаешь?

– Так, кто-то говорил.

Я не хочу говорить, что про это мне рассказала мама.

– Ну, что? Отпиздим Гнуса, – Вэк смотрит на всех так, как будто все соссали и только один он смелый.

– А если ментам сдаст? – спрашивает Бык.

– А как он узнает, кто? Мы вечером, когда темно. И переоденемся, чтобы не узнал. Накинем мешок на голову, насуем и съебемся.

Вечером Гнус – в шубе из искусственного меха, черной кроличьей шапке и с обшарпанным дипломатом – идет от школы к остановке. Мы втроем – я, Вэк и Бык – выскакиваем из-за деревьев и сбиваем Гнуса с ног. Дипломат отлетает метров на пять. У всех у нас шапки натянуты до подбородка, чтобы не было видно лиц. Я надеваю Гнусу на голову мешок, и мы втроем начинаем пинать его ногами, стараясь попасть по морде, по яйцам или в живот.

– А-а-а! Помогите! Милиция! – орет Гнус.

Народу вокруг нету, но все равно надо уходить. Я дергаю Быка за рукав – мы договорились не разговаривать, чтобы Гнус не узнал по голосам. Бык толкает Вэка, и мы отваливаем.

На следующий день я и Вэк курим на заднем крыльце и издалека видим, как Гнус идет от остановки. В черных очках. Вэк улыбается:

– Значит, наставили Гнусу «фиников», раз очки надел, да?

– А если узнает?

– Не ссы, не узнает. Ладно, все это херня. Вот сегодня дискотека в клубе. Будет большой сбор. Я пойду, а ты?

– Не знаю.

– Поехали, надо начинать за район лазить. А то познакомишься с бабой, и что ты ей скажешь? Что ты на своем районе «нулевой»? Что за район не ходишь? Что в «основе» друзей нет?

– Ладно.

– Надо Быку сказать и Клоку. А Быру позовем?

– Давай позовем. Только думаешь – он поедет?

Вечером на остановке собралось человек пятьдесят пацанов – от восьмиклассников до «старых», которым уже по восемнадцать и даже больше.

– Короче, едем до площади Гагарина, потом пешком в клуб, – говорит Обезьяна. – Не разделяемся, все вместе.

В троллейбусе становимся сзади, а кто не поместился, толпятся в проходах. Цыган громко пердит и орет:

– Пожар!

Остальные тоже пердят. Какая-то тетка на сиденье зажимает нос.

Потом все закуриваем. Народа, кроме нас, в троллейбусе мало. Некоторые оборачиваются, но рыпаться боятся.

– Слушайте анекдот, – говорит Цыган. – Короче, приехал Горбачев в гости к Рейгану, идут они по городу, Рейган все ему показывает, хуе-мое. Тут негритос какой-то стоит, жвачку жует, потом выплюнул, а Рейган ее – в карман. Горбачев спрашивает – нахуя? А Рейган говорит – мы их на гондоны переделываем и к вам отправляем. Потом Рейган приехал к Горбачеву, ну и то же самое, короче. Ходят они, все смотрят. Под кустом мужик с бабой ебутся, мужик гондон выбросил, а Горбачев поднял – и в карман. Рейган, типа, спрашивает – зачем? Как зачем, мы их на жвачки переделываем и к вам в Америку отправляем.