Иногда корабли - Аля Кудряшева

Детское

Не признаться не могу, а признаться тяжко,Я б себе зашила рот, если бы смогла.Я украла у тебя маленькое счастьеСамый крохотный флакон синего стекла.

Это счастье у тебя пряталось на полкеПокрывалось чешуей пыли и обид,Ты его когда-то взял, доверху наполнил,Надписал и позабыл – шкаф и так набит.

Я наткнулась на него, встав на табуретку,Шаря в темной тишине в поисках сластей,А оно блеснуло мне сказочно и редко,Отразилось в потолке, брызнуло от стен,

И забилось под рукой, ласково запело —Вот и не смогла уйти, не смогла не взять,Там под самым колпачком голубая пена,И такая синева – рассказать нельзя.

У тебя таких чудес – воз и два вагона,Свежих счастий всех цветов закрома полны,У тебя в окне живет майский птичий гомон,У тебя в комоде есть плеск морской волны,У тебя растут цветы и смеются дети,У тебя так хорошо спорятся дела,У тебя, наверно, есть всё, что есть на свете —Ну, подумаешь, флакон синего стекла.

Самый крохотный, поверь, самый завалящий,Может, там и вовсе чушь, талая вода.Ты бы вовсе не полез в этот долгий ящик,Ты б не вспомнил про него вовсе никогда.

Но сегодня ты с утра пел, готовил бигос,Ты был весел, мир был мил, крепок был союз,Но морщинка на щеке – та, что я влюбилась,Превратилась в тонкий шрам, в тот, что я боюсь.

Ты поцеловал меня: приходи почаще,Как всегда, на букве «о» губы округлив.Я украла у тебя маленькое счастье,И открыла за дверьми, вызывая лифт.

И такой открылся мир нежный и безумный,И сирень, жасмин, весна, мед и пастила,И такой прозрачный свет, что заныли зубы,Этот крохотный секрет синего стекла.

Ты б не вспомнил про него, никогда не вспомнил,Ты таких еще сто штук можешь сохранить.Ты любой сосуд готов радостью наполнить,Ты заставишь петь струной паутины нить,Ты б не вспомнил про него средь других флаконов,Золотится на заре фонарей слюда.

Смотрит грустно на меня профиль заоконный,Верно, больше мне нельзя приходить сюда.

Все вокруг меня поет, будто птицы в чащеВсе внутри меня грустит не пойми о чем.Я сжимаю в кулаке краденое счастье,Слезы капают в него тоненьким ручьем.

Зарисовка

Вот выпал снег. Но говорят о немВполголоса, как говорят о мертвых.Вот двор, белесой полосой обметан,Вот рядом дом с завешенным окном.

Когда-нибудь ты приходил сюда,Стоял, боялся, как всегда, нарушить,Переступить, хоть чем-то обнаружитьИ оправдать присутствие себя

В той тишине, которую растятТростник и камень, хлеб и позолота,Чуть хриплый вдох замерзшего болота,Взгляд искоса на строчку в новостях,

Потом поверх. Потом начать с утра,Перечитать и вспомнить, забываясь,Сухой березы мокрая кривая,Перечеркнула выход из двора.

Соседская машина у ларькаМигает позабытой аварийкой,Так, говорили, нет, не говорили,Горит во сне разбитая щека,

Во сне, как на дороге, как в пути,В котором нет краев и горизонта,Выходишь в эту боль, и даже зол, чтоОпять не дали никуда уйти.

Щека болит и пятый класс, зимой,И расшатался зуб – и не молочный,Порой бывает тяжелей, но ловче,А тут – легко и страшно, боже мой.

Вот выпал снег и он не говорит.Стоите ты и он – посерединеТого двора, на непослушной льдине,Не зная шага. Понимая ритм.

Ты, как всегда, не вовремя устал.Под снегом позолота старых листьев,Всё то, чего боятся журналисты, —Простор простого белого листа.

Горит щека и фонари горят,Он говорит с тобой, поскольку не с кем.Вот выпал снег тяжелой занавеской.Вот выпал снег.О нем не говорят.

Read more

Мы ходили по пляжу,Немножко молчалиИ немножко кричали,Чтоб слышало эхо.Мы на мокром пескеВсе следы отмечали,В каждом следеДоехал! Доехал! Доехал!

Мы ходили по пляжуИ видели чаек:Принесите-мне-чаекИ необычаек.И инструкторы намБезнадёжно ворчалиНо мы видели чаек,Морчаек, молчаек.

У меня был купальникОтличной расцветки,Чтобы стать, будто этот закатИли ветка,Быть в прибойном пескеИли крышечной стали,Чтоб меня не поймалиИ не посчитали,

А потом мы считалиНаборы ступенек,И родители сталиЦвета ветра и денег,Тёмно-карих монет,Светло-серых соседейВ каждом вздохе:Уедем! Уедем! Уедем!

Чтобы снова летатьБесконечной подёнкойИ купальник ониВыбирали с издёвкой.Но пока я следыНа песке отмечаю,Я почти среди техКовыляющих чаек.

Самолёт не взлетит —Я не зря себя мучаю,Набрала себе ракушек целую кучу.Я брала их специальноС песком и стекляшкой,Чтоб взлетать было тяжче,Внутри было слаще.

Вот пилот подойдёт,Седовласый и строгий —Я уверен, что вам будет сложно в дороге.Вас не пустит граница,Вам нужно спуститься.Подберите нас,Лёгкие чаячьи птицы,Я хочу здесь остаться,Расти и раститься,Я хочу прямо здесь навсегда очутиться.

Там метро наполняетЖелудочки станций,Там любой, кто стал старше,Становится старцем,Я уже проучилась,Пять лет – будто валиком,И меня проучитьЗдесь способен едва ли кто.

И родители – будто им что-то не дали тут —Выгребают песок из промокших сандаликов.

И идут по тропической маленькой улице.И ещё – не смотрю я! – немножко целуются.

Пристань

Не отчаялись здесь, где под утро всегда встречались,Не проходим там, где вчера навсегда расстались,Помоги мне, светлое сердце моей печали,Не трави мне душу тем, чем тогда не стали.

Слушай музыку подворотен и колоколен,Разбирай слова, не сказанные иконой,Заходи в тот вечер, который всегда спокоен,Вне созвездий полумрака и вне законов,

Приходи, как всегда, на заснеженный пирс, на пристань,Мимо всех чужих, что в отчаянье в стекла дышат.Что-то снова звучит неистовым тонким свистом,От босых ушей – до затянутых в шерсть лодыжек,

Я опять живу, я не знаю, как быть иначе,Как меняться – змеей в полнолуние сбросив кожу,Я опять появляюсь там же, а это значит,Что, когда мы не вместе, мы больше всего похожи

На разрозненные безумные шестерни, на кассеты, что мыПереслушивали, от радости замирая,Я стою на пристани, море готово к шторму,К небывалой весне, к тоске на посту тирана,Нас меняли на тех, кто хуже, и тех, кто краше,Кто умеет закрыть глаза, чтобы быть всесильным,Кто умеет не зарыдать, обращаясь к нашейНевозможности не вспомнить, что нас просили

Отвечать на письма, прикидываться готовым,Раздраженным, безвыходным, злым, но всегда ранимым.Приходи на пристань, ищи неизбежность тона,Обращайся к каждому, кто не проходит мимо,

Этот голос – сухими губами, в изгибах трещин,Что он просит тебя – прикурить, или ждать почаще,Этот голос, звучащий тем тяжелей и резче,Чем бессмысленней слово исповеди, звучащей

На пустом берегу, на шипенье морского днища,На горячем песке, хароньем несовершенстве.Посмотри на меня, вот я, вот бездарный, нищий,Собирающий ракушки, гладящий против шерсти.

Значит, каждый из нас, умеющий множить сущность,Разбираться в материях тоньше, чем старый призракВсё же воет в этот белый, матерый, сучийНесомненный лунный сумрак, в безумный призвук,

Слушай музыку, слабая, нежная, слушай голос,Слушай звук, который исходит из душ, из недр,Слушай голос, который нас собирает, голых,Теплых, плачущих всё о том, что никто нам не дал

Ни готовых схем, ни возможности быть покрепче,Ни способности совершать и не быть свершимым,Слушай то, что царапает из совершенья речи,Из подснежного захлебыванья под шиной,

Мы когда-то умрем, дай нам Бог умереть без боли,Без улыбки на устах, без тоски на лицах.Мы когда-то умрем, дай нам Бог умереть без Бога,Не равняя счет, отмеченный на таблицах.

Не отчаялись там, где под утро всегда встречались,В удивительно голом молчании декораций,Заполняющими отсутствие чувств речами:Где ты был, любимый, и как до тебя добраться,

Слушай море, ведь пока мы не верим в море,Море лижет ступни, под ногами лежит бугристо,Хорошо бы закончить типа «memento mori»,Но, пока я не так мудра,Приходи на пристань.

Брызги

Сладкие дни крошатся в руке, как коржик, сонное море дремлет в объятьях тени,берег роскошен, зелен и непокошен, пыльное лето в городе тощих кошек плещетсяв складках юбок и полотенец. Мертвая зыбь, но что может быть живее? Солнцелюдей сгоняет с себя щипками. В этот букет (я знаю, что позже – веник)я собираю мяту и можжевельник, в колкие лапы втискиваюсь щеками. Милый,я позабыла, что я с тобою, бывший, я позабыла, кто с кем скандалил.Ноги, исцарапанные в прибое, четко отображают узор сандалий.

Тощие кошки, кошек никто не кормит, кошки крикливы, наглы и голоштанны.Я растворяюсь, нет, я пускаю корни, утро приходит, если на подоконник падаютвиноградины и каштаны. Я не войду наверх, я пристроюсь возле, где бирюзовый медобнимает скалы. Губы хватают пряный горячий воздух. Осень, моя возлюбленная,стервозна, больше, чем на неделю, не отпускает.Господи, кто там лечит и кто там хнычет, чье там движенье крыл ли, шуршанье лапли, кто там дыханье ночи в карманах нычит?В море луна замочила подол и нынче хмуро роняет с него золотые капли.

Плечи алеют смугло и нос лупится, кожу забраковал бы любой сапожник.Время смеется, осень рыдает в Битце. Мы в свои двадцать выучились любиться,только бояться будем учиться позже. Эти песчинки оспинками на пальцах, ветерс открытки – сухо, протяжно, хрипко. Краб из-под камня греет блестящий панцирь.Я не люблю английский и просыпаться, и обожаю яблоки, дождь и скрипку.Дождь задремал в коляске, смешной и близкий, яблоком круглым мокро ладоньнаполнить.Я ухожу стремительно по-английски, чтобы, проснувшись, что-нибудь всё жевспомнить.

Боже, я не надеюсь – что толку в бредеЭтой редиски, дурочки, пародистки,В этом ее безвыходном danse macabre.Но если когда-нибудь всё же меня апгрейдишь,То сохрани эти папки на жестком диске.Там для тебя оставлена пара кадров.

Школьный курс