Иногда корабли - Аля Кудряшева

Посвящение

Сион со всех четырёх сторон окружён долинами:

на западе – долиной Гихон, на юге – Гинном,

на севере и востоке – Тиропеон. ©

Поднималось солнце, безлучное и большое,И не то чтобы не было лучшего за душою,Ты и с худшим был бы рад, говорлив, смирен,Но, зовя его, ты не слышал в тоске ответа,На песке появлялись рисунки такого цвета,Что на счастье не увидишь в календаре.Поднималось солнце разлучное, но разлукаНе бывает без цвета, вкуса, хотя бы звука.Пусть и горечь в ней, но и горечь имеет вес,Не имеет его лишь плоскость, вершина, точка.Только время уходит в песок, только камень точит,Только время ни грамма не весит в той синеве.Но ведь это и есть то счастье, в котором страшно,Где нельзя случиться умным, хорошим, старшим,Где ты есть единственный, то есть наутро вставший,То есть тот, кто ответит раньше, чем тот, другой,Золотой рассвет скользит невесомой ширмой,Здесь исчезла вершина, поскольку ты стал вершиной,Самый первый, самый нежный, самый нагой.Как сказать им, тем, кто остался, кто остается,Как испуганное сердце под горлом бьется,Как ты стал другим, никем для других не став.Как шуршит клинок, с утра возвратившись в ножны,Как скользит изумрудная ящерица в подножье,Как уходит в песок, как служит ему, как сложенСамый маленькийРастрескавшийсяПьедестал.

Про ангелов

Восьмого мая они просыпаются среди ночи.Старший из них говорит: «Черемуха зацветает».Средний из них говорит: «Чепуху ты мелешь».Младший шепчет: «Мама моя святая,Защити нас всех, пока ты еще умеешь,Неприкаянных одиночек».

Она говорит: «Всё хорошо, сыночек».

Девятого старший под вечер приходит черный,Говорит: «Там толпа, шли по головам, топтались по душам».Показывает ушибы и умирает.Средний будто кожу с себя сдирает,Воет волком, уткнувшись в его подушку.Младший плачет: «Папенька, ты ученый,Куда мы теперь без старшего?Ведь нам и не снился ни опыт его, ни стаж его».

Отец отвечает ему: «Ничего страшного,Если что – спрашивай».

Среднего ищут весь день и находят к вечеру,Во временном котлеВ ременной петле.Над его кроватью солнечный теплый след еще.Младший смотрит безвыходно и доверчиво,Спрашивает: «Мама, я буду следующим?»

Одиннадцатого он просыпается, думает: «поглядим-ка»,бережно сдувает с цветов пыльцу,что у нас нынче слышно?Завтра в прошлом году погибает Димка,Прямо в подъезде, лезвием по лицу.Завтра в прошлом году зацветает вишня.А сегодня солнце взойдет, солнце зайдетИ ничего не произойдет.

Двенадцатого он просыпается ровно в семь.Улыбается, ставит чай, начинает бриться.

Успевает увидеть, как черемуха серебрится.Утро пахнет поджаристыми коржами,Отец выходит из спальни в одной пижаме.Мать говорит: «Не бойся, я тебе новеньких нарожаю».

Входишь в тапки, выходя из-под одеяла,Что-то в этом есть от классических тех деяний,О которых так много было говорено.Если рано встаёшь, то в полдень бывает полдник.То есть речь становится чистой, почти не подлой.

Я встаю в семь утра. И это, конечно, подвиг,Пусть не подвиг-подвиг, но в общем-то всё равно.Я встаю в семь утра. Это время начала света,Бог сказал Адаму: «Придумай, чем будет это»,И Адам, не проснувшись, сказал: «Это будет слон».Он придумал слона разнеженными руками,Так спросонья и нас родители нарекали,Так случилась вода водой или камнем камень,

Потому что чувство бывает первее слов.Потому что и слон есть слон, да и роза – роза,Это не грамматика, это метаморфоза,—Поджидая рассвет, придумать, как их зовут:Малыша и слона, асфальт, магазин у дома,Темный хвостик перезрелого помидора,Эту девочку с оборками у подола,Имена городов, котят, голубей, зануд.

Если солнце еще не взошло – то остались шансы,Но уже розовеет небо, пора решаться,Называть имена – и растаять в себе дневномНо еще важнее сейчас, до конца недели,Сделать так, чтобы рельсы звенели, а мы гудели,Чтобы что-то стало красивее в самом деле,И чтоб роза осталась розой, а не слоном.

«…»

Я встаю в семь утра – и это, конечно, поздно,За окном февраль пахнет хлебом, бензином, розой,Пахнет гель для душа – мята и лемонграсс,Бесконечный будильник заходится нервным тикомРасступается снег под огромным моим ботинком.Это час до рассвета, большая земная стирка,Постирался, отжался от пола двенадцать раз.

Вот двенадцать людей для меня – и часов не боле,И двенадцать разных названий для слёз и боли,И четырнадцать слов «люблю», и тринадцать «нет».Просыпается слон, просыпаешься ты, пока чтоНе имеющий имени, пахнет горелой кашей,Просыпается на столе порошок от кашля,Тает розовый снег на сыром до бровей окне.

Входишь в тапки, потом одеваешься и выходишь,Думал, всё для тебя придумано, но ведь вот лишьТридцать метров пустой дороги, а дальше самСочиняешь, страдаешь, придумываешь, стираешь,Выжимаешь ненужное, нужных случайно ранишь,Нужно было всё же вставать хоть немного раньше,Над тобой расцветает рассветная полоса.

Но единственное, что с Адамом, со мной и с ними —Это вдруг замереть у двери, придумать имяДля слона и розы, для тех, кто нами крещен.

«…»

Вот Адам просыпается. Клен нарекает кленом,А рябину – рябиной, а лист он зовёт зелёным,Ну а девочку, конечно, зовут Алёной,А котенка, конечно, Иосифом, как еще.

Всё об одном

Словами тяжко – получится не любыми.Мне страшно нужно, чтобы меня любили.Не чтобы рыдали, мучались и страдали,А чтобы где-то пели и где-то ждали.Не чтобы, меня кляня, из окон бросались,Не чтобы писали, а чтобы со мной спасалисьОт страшного сна, от горести и от боли,От ссоры с собою, от чьей-то чужой любови.Я слабых утешу, бальзам нацежу ранимым,Мне страшно нужно, чтобы меня хранили,Хвалили за дело, ругали бы за обновки,Чтоб рядом со мной стояли на остановке,Не чтобы бледнели, видя меня не с теми,Не чтобы в постели, ведь я же не о постели,Не чтобы меня пластали на покрывале,А чтобы со мною яблоки воровали.Храни меня, славный Бог, от любой печалиМне страшно нужно, чтобы меня встречалиС работы, чтоб на ночь ласково целовали,Чтоб рано утром дверь за мной закрывали.Я вряд ли стану лучше, исправлю что-то,Я вряд ли буду готовить, стирать и штопать,Я буду бояться мышей, темноты и крови,Но если нас поймают, то я прикрою.Господь придумал летать воробью, оленюПридумал бежать, огню – пожирать поленья,Сосне – расти, вцепляясь корнями в землю,Змее – ползти, хвостом раздвигая зелень.Меня – хорошими снами служить твоими,Хранить твое имя, красивое твое имя.Я знаю это, не знаю только, зачем мнеТакое простое это предназначенье.Я выйду из дома, руки в карманы суну,Мороз рисует на лужах смешной рисунок.Распахнуто утро створками голубымиИ мне так нужно, чтобы меня любили.

Нет сил. Нет сил. Нет сил. Нет сил.Я бы сдох сейчас, пожалуй, если б кто-то попросил.Я бы рад, но ведь не просят,Ветер ост, а время осень,Юго-юг, востоко-запад, это древо Игдрасиль.

Нет слов. Нет слов. Нет слов. Нет слов.Я вишу на тонкой леске, я дневной ее улов.Сеньке – шапка, волку – рыбка,Я – дурацкая открытка:Текст, написанный вслепую, и замятый уголок.

Сто дел. Сто дел. Сто дел. Сто дел.Я сижу на этом месте, будто вечно тут сидел.Книжку в зубы, морду в книжку,Нет меня и ты мне снишься,Даже в вечном механизме есть понятие «предел».

Есть дом. В нем кот. Он не спит, он пол скребет,Я плыву ему навстречу, мне навстречу мир гребет,Кот голодный и когтистый.Пищу – греть, кота – затискать,Больше я не представляю на сегодня фронт работ.

Тик-так. Тик-так. Тик-так. Тик-так.Я пытаюсь жить иначе, а выходит всё вот так.Инь длиннее, ян короче,То есть день короче ночи,За рубашкой в шкаф полезешь – вот тебе и гутен таг.

Жди, верь, лезь сквозь. Не выходит – значит, брось,Жили вместе, жили рядом, жили плохо, жили врозь,Обломали, покосилиВетки в нашем Игдрасиле,А осенние остатки обовьет Уроборос.

Я сир. Мир синь. Колкий воздух, сладкий сидр,Каждый день богат на встречи, о которых не просил.Игдрасили, Игдрасили,Выйду на Электросиле,Может, там еще осталось для меня электросил.

Я был плохим. А теперь я мал и хил.Запоздалый одуванчик, здравствуй, Осовиахим,Ярко светят окна-ниши,Нет меня и ты мне снишься.Капли падают так редко, что домой пришел сухим.

Детское