На суше и на море. Выпуск 12 (1972 г.) - "На суше и на море"

И тут Прохоров швырнул свой черный, похожий на камень предмет прямо в центр огненного листа, одновременно плюхнувшись в болотную грязь. Грохот взрыва ударил в барабанные перепонки. Прохоров уже стоял на лыжах, а пылающего листа словно и не было - только плавали кругом какие-то рыжие тряпки. Но они медленно подтягивались друг к другу. Казалось, их стягивала, точно магнит, какая-то неведомая сила, и с каждой минутой лист постепенно собирался из лохмотьев и вскоре вырос до размера половичка, какой обычно кладут у входной двери в квартиру.

– Это «лимонка», - пояснил Прохоров. - Сберег после войны на всякий случай. Мало ли что на охоте бывает…

– Этого зверя и «лимонка» не берет, - сказал я. - Потопали-ка домой скорее, пока он не склеился. А Славку в больницу придется отправить. Руки здорово обожжены.

Возвращались молча. Углич стонал, то и дело останавливаясь и опуская руки в холодную жижу болота. Шли долго, поминутно оглядываясь, не преследует ли огневка. Но она не появлялась. Наконец добрались и до подводной хребтины тропы. Только тут Прохоров спросил:

– Что ж делать будем?

– Телеграфируем в Новосибирск.

– Там уж знают. Еще до вашего прихода все болота кругом на вертолетах обследовали. Ничего не нашли.

– Теперь уже не искать надо.

– А что? Газом травить?

– Не знаю. Может, и газом.

О клещах мы забыли. Появился враг пострашнее… То он возникал у кромки болота в совхозе «Ермак», то совсем рядом с нашей деревней на лесной пасеке. В совхозе два багровых листа сожгли трактор. Причем, по свидетельству очевидцев, вспышка горючего не принесла им никакого вреда: огневки вынырнули из пламени, как купальщики из бассейна. На авторемонтном дворе, когда они налетели, народу было немного, да и те разбежались кто куда. А непонятные создания, покружившись над ожидавшими ремонта машинами, слизнули на лету дремавшего на солнце пса, кур и скрылись на болоте. На пасеке огневки - их было уже три - учинили форменный разгром. Все ульи были сожжены целиком, а пчелы исчезли, словно их ветром сдуло. Пасечника спасла сетка, коснувшись которой огневки почему-то отступили, только слегка оплавили металлические прутики. Но самого пасечника из-за ожогов на лице вслед за Угличем пришлось отправить в больницу.

Я жил у Прохорова, вместе с ним волнуясь и нервничая в ожидании ответа на мою подробную телеграмму в Новосибирский академгородок. Ответ не заставил себя ждать. Уже на другой день после налета огневок на пасеку на лужайке у сельсовета опустился вертолет со странным грузом - огнетушителями. Груз сопровождал завхоз экспедиции Панкин, обогнавший ученых, застрявших где-то по пути из-за нелетной погоды.

Мы, естественно, заинтересовались.

– Зачем огнетушители?

– Лучший вид оружия. Проверен в Англии. О хейлшемском метеорите слыхали? - И Панкин рассказал нам о судьбе внеземной жизни, погибшей от огнетушителя английского школьника.

– Что же будем делать? - повторил свой вопрос Прохоров.

– Ждать, - решил Панкин.

– Кого?

– Экспедицию. Ученые, думаешь, зря едут?

– Пока ученые едут, нас с тобой эта пакость одолеет. Летит и летит. Управы на нее нет.

– Есть управа, - вмешался я. - Зря, что ли, прислали эту кучу огнетушителей? Знали что делали. Ну, а у нас выхода нет. Чем скорее начнем, тем меньше жертв.

– Не дам, - запротестовал Панкин. - Отвечать будете.

– Ответим, - сказал Прохоров, - а мешкать нельзя. Завтра с утра и начнем. Десяток лыж в деревне найдется. Охотники тоже.

К вечеру, когда на дороге нашли полурасплавленный велосипед Вальки-почтальонши и ее саму в бессознательном состоянии, Панкин капитулировал.

– Ладно. На мой страх и риск. Берите. Только и я с вами.

На рассвете к подводной тропе вышли семеро охотников во главе с Прохоровым. У каждого под локтем болтался на охотничьем ремешке огнетушитель. Кто посильнее, взял два.

– Сафари на Венере, - сострил Панкин.

Никто не откликнулся. Только Прохоров, нащупав ногой тропу в осоке, сурово погрозил пальцем.

– Придержи язык, парень. Не на волка идем.

Болото встретило нас тем же сизоватым туманом, пронизывающей до костей сыростью, ядовитой зеленью осоки и дегтярной водой в широких, как пруды, бочажках. Пахло тиной и тухлыми яйцами.

– Сероводород, - пояснил всезнающий Панкин.

И опять никто не откликнулся. Только чмокали, тяжело разбрасывая грязь, сапоги, осторожно ступавшие по узкой хребтине тропы. Огневки не показывались. Или улетели, или спали где-нибудь в кипящей воде. Мы шарили глазами по сторонам, пытаясь отыскать в рассеивающемся тумане следы этих диковинных гейзеров, пока Прохоров, возглавляющий нашу цепочку, не крикнул:

– Справа кипит!

Я увидел то же самое, что и в первый раз: ржавая вода в бочажке кипела, как в чайнике, а затем что-то свернулось трубкой и двинулось к нам над стрелками опаленной осоки, словно на воздушной подушке.

Прохоров замешкался, но шедший за ним по пятам охотник успел нажать боек огнетушителя. Струя пены ударила прямо в центр огненной трубки. Она съежилась, сморщилась, сломалась, как смятая в руке сигарета. Пена буквально съедала самую ткань огневки. То, что могло стать огненно-багровым листом, потонуло в ржавой воде, словно старая грязная тряпка. Даже вода нигде не вспузырилась.

– Клево, - сказал охотник.

Настроение у всех поднялось. Прошлое ощущение беззащитности как рукой сняло. Уже не подводный горбыль тропы откликался на каждый шаг наш, а прогибавшиеся в холодной грязи самодельные лыжи-плетенки, да и близость острова уже ощущалась и в густоте окружающего тумана, как бы собирающегося сюда со всего болота, и в более частом кустарнике на кочках. Но ничто не выдавало присутствия поджидающего нас зверя. Да и можно ли было назвать это нечто зверем? Кто знает, может быть, на неведомой нам планете то был растительный организм вроде летающего цветка-мухоловки. Огонь внутри? А разве наша крапива» не обжигает? Только природа ожога и его сила сделали эту летающую крапиву смертельно опасной.

Остров на болоте - клочок торфяной суши, окруженный вязкой ржавой топью с проплешинами осоки и ряски, яркой даже в эти белесые утренние часы. Солнце уже взошло, хотя из лесу его видно не было, но в хлопьях тумана на берегу уже проступали переплетения кустарника, почти черного по сравнению с болотной зеленью. Болото мелело, теряло вязкость, плетеные лыжи уходили под воду. Прохоров снял их и стоял по колено в грязи.

– Лыжи оставим вон на той горбинке, - он указал на полосу подсохшей рыжей грязи, полого подымающейся за его спиной к кустам, цеплявшим туман, как новогодняя елка вату.