Парламент Её Величества - Евгений Шалашов

– Катька, то есть Катерина Лексеевна, у тела покойного императора причитать изволит, – шмыгнул носом Долгоруков-младший.

– Бедная девочка, – искренне вздохнул генерал-фельдмаршал Дмитрий Михайлович Голицын, а сидевший напротив него другой фельдмаршал, из Долгоруковых, Василий Владимирович, печально вымолвил:

– А ведь сегодня свадьбу должны были играть… Не к добру корона-то слетела[5].

– Ваньк, а кто там еще у государева тела? – поинтересовался отец, лукаво посмотрев на вздыхающих родичей.

Иван сосредоточенно нахмурил густые брови, силясь припомнить, кто уже подошел попрощаться. Понятное дело, что спрашивают его не о дворцовых холопах или гвардейских офицерах, а о сильных людях.

– Видел я там князя Трубецкого, Ивана Юрьевича, – начал перечислять Иван. – Ягужинский стоял. Вроде из попов только владыка Феофан прибыл.

– Может, стоит и их к нам позвать? – спросил Василий Лукич. – Все-таки князь Иван – генерал-фельдмаршал, а владыка Феофан – первенствующий член Синода. Все попы у него чуть ли не с рук едят[6].

Предложение Василия Лукича не нашло одобрения.

– Владыка Феофан, он закон престолонаследия нарушил, – с чувством произнес князь Алексей Григорьевич. – После смерти Петра Алексеевича, императора нашего, супругу его беззаконную, Катьку, на престол благословил, в обход внука законного, царевича Петра.

– Фельдмаршал Трубецкой! – фыркнул генерал-фельдмаршал Долгоруков. – Воевода запечный… Князь Иван осьмнадцать лет в плену у шведа просидел, а генерал-фельдмаршала с «кавалерией» отхватил.

Еще два фельдмаршала, сидевшие за столом, – братья Голицыны – ничего не сказали. Старший, Дмитрий Михайлович, из-за природной сдержанности, а младший, Михаил Михайлович-старший[7], – из уважения к брату. Однако же защищать Трубецкого не стали. В отличие от князя Ивана, получившего высшее воинское звание невесть за какие заслуги, братья Голицыны с Василием Владимировичем Долгоруким свои жезлы заработали честно.

– А Ягужинский? Павел Иванович хоть и не генерал-прокурор нынче, но все равно – сенатор и генерал-аншеф, – спросил Василий Лукич, посмотрев на канцлера. Верно, не хотелось бывалому дипломату брать ответственность только на Верховный совет.

– Павла Ивановича мы потом позовем, когда сами все порешаем, – высказал свое мнение канцлер Головкин, которому Ягужинский доводился зятем. – Он малый честный, но очень уж на язык не сдержан. Да и пьян он, скорее всего.

– Пьян, – кивнул Иван Долгоруков. – Когда в залу входил, меня по матушке обозвал. Мол – что же ты, сукин кот, Ванька, за императором худо глядел?

Долгоруковы дружно скривились. То, что Иван, приставленный отцом к Петру, смотрел за государем худо, было чистейшей правдой. Вместо государственных дел таскал его по гулящим бабам, вином поил. А уж на охоте, в которой юный император души не чаял, Ванька был ему первейший помощник. Зато – пока молодой Долгоруков развлекал царя, старшие правили…

– А ты чего? – нахмурился отец. – От какого-то худородного Ягужинского, органиста литовского, хулу стерпел? Да Ягужинский-то этот…

– Кхе-кхе, – предостерегающе кашлянул дипломат Василий Лукич, косясь на канцлера. Как-никак, князь Алексей начал охаивать его родного зятя.

– Так не буду же я при покойнике драться, – принялся оправдываться Иван, а фельдмаршал Долгоруков густо заржал:

– Пашка Ягужинский – это тебе не Никитка Трубецкой. Ягужинский сам кого хошь из окна выкинет.

– Да я… – начал заводиться Иван, но был остановлен старшими.

– Не надобно щас старое ворошить, – опасливо косясь на канцлера Головкина, сказал дипломат Василий Лукич.

Генерал-фельдмаршал Долгоруков прикусил язык, в который раз коря себя за болтливость. История-то препаскудная. Ванька, сукин сын, жил с любовницей едва ли не на глазах у ее мужа – генерал-интенданта Никиты Юрьевича Трубецкого. И, мало этого, так повадился наезжать и бить князя, а однажды чуть не выкинул рогоносца в окно. А тот лишь терпел и плакал тайком. А куда денешься? Фаворит государя, как-никак! Начнешь ругаться, мигом в ссылке окажешься. Ванька, правда, как с Наташкой Шереметевой познакомился, остепенился, свадьбу собрался играть, но Никита Юрьевич, как и прочие Трубецкие, такого не забудут! Да и канцлеру, графу Головкину, о Ванькиной выходке лучше лишний раз не напоминать. Как-никак, неверная супруга Никиты Трубецкого, Анастасия Гавриловна, доводилась Гавриилу Ивановичу младшей дочерью. Покамест канцлер числился союзником Долгоруких и Голицыных и, стало быть, сумеет повлиять на своих зятьев, а как он себя дальше поведет?

Гаврила Иванович, старый и мудрый, сделал вид, что ничего не слышал, и перевел разговор на другое:

– Иван Алексеевич, а ты барона Остермана не видел?

– На носилках несли. Говорят, болен совсем, – доложил Долгоруков-младший.

– Вот ведь немец хитрожопый! – стукнул кулаком по столу фельдмаршал Долгоруков, заработав укоризненные взгляды от родственников. – Всегда так. Как чего важное решать, так он в кусты. Сума переметная – и вашим и нашим.

– Звал я его, – сумрачно сказал Алексей Григорьевич. – А он говорит – я, мол, иноземец, а такие дела русские должны решать.

– Ишь ты, иноземец хренов! – опять не сдержался фельдмаршал Долгоруков. – Как прожект сочинить, чтобы тетку с племянником окрутить, – так он здоров[8], а как дело важное решить, так болен.

– Ну, нет так нет. Без вице-канцлера все решим, – сказал Алексей Григорьевич, опасаясь, что фельдмаршал сейчас начнет орать, привлекая ненужное внимание. Посмотрев на сына, качнул париком на дверь: – Иван Алексеевич, давай-ка, ступай себе с Богом. Ты ж у нас обер-камергер, тебе о похоронах заботиться надо. Мы тут посоветуемся чуток да и придем. Поможем, подскажем.

Генерал Долгоруков, чтя традиции даже в такой нелегкий миг, по-старинному поклонился старшим в пояс и подошел к двери.

– Иван, постой-ка, – остановил его старый фельдмаршал Долгоруков. – Ты за гробом-то уже послал?

– Щас людишек отряжу, – сообщил Иван.

– Ты, Иван Алексееич, вели, чтобы сразу два гроба делали. Один поменьше, другой побольше. Да благовоний каких-нить пущай положит. Побольше да попахучее. Ну, гробовщику-то чего объяснять, сам все знает…

Иван только недоуменно пожал плечами, не понимая – зачем нужно два гроба, но переспрашивать не стал. Два так два. Дядьке виднее, он старый, сколько похорон повидал на своем веку – не счесть. А пожилые вельможи лишь горестно закивали. Они-то знали, что после смерти от оспы тело течет на следующий же день. А уж запах будет! Смерти-то все равно – царь ты али подлый мужик. Будь то простой человек, закопали бы, как положено, на третий день, а императору надобно недельку-другую выстояться, пока высокородные да шляхта с телом простятся, да и подлый народ подтянется. Ну да зима нынче, постоит гроб где-нить в холодке…