Неделя в Патриархии - Елевферий Богоявленский

автокефалии грозит идти экстренным порядком, заявить со своей стороны протест, со ссылкой на вышеупомянутое мое письмо, от 4 янв. за № 29, и с увещанием приостановить дело до получения ответа нашей Патриархии.

В виду чрезвычайной важности Польского вопроса, а также и вообще того, что у нас начинает налаживаться церковно-организационная работа не только для Союза, но и для заграницы, я бы крайне нуждался в личных переговорах с Вашим Высокопреосвященством, и потому решаюсь утруждать Вас просьбой ответить мне, – не можете ли Вы лично прибыть в Москву для доклада в Патриархии о польских церковных делах в возможно непродолжительном времени. К сему считаю долгом присовокупить, что мной уже сделаны сношения с гражданской властью относительно дня Вашего приезда сюда и выезда отсюда, и отказа со стороны гражданской власти в визе не последует».

Чего угодно другого можно было ожидать, только не этого приглашения. Казалось, что между Патриархией и зарубежной церковью лежит такая непроходимая пропасть, что о каком-либо личном общении нельзя и думать. Нам, зарубежным, оставалось довольствоваться только случайными разнообразными вестями, цену которым, быть может, немногие давали применительно к своим убеждениям, чаще всего доверяли им.

В тяжелые годы страданий нашей матери Церкви, когда она, омываясь мученической кровью, на небе обогащалась новыми молитвенниками за нас пред Богом, а здесь на земле, согреваясь и укрепляясь воздыханиями узников и изгнанников за веру, когда не мы русские православные, а инославные церкви, воздавая должное духовным подвигам ее, сблизив ее с первенствующей церковью, назвав ее мученическую страду одиннадцатым гонением на Церковь Христову, и во мне росло все выше и выше чувство благоговения перед страдалицей; где-то в тайниках сердечных нет-нет появится казавшаяся неосуществимой мечта: хотя бы вступить на край родной земли и с поцелуем ее послать глубокий поклон матери-страдалице, а с ним для немногих понятный привет: «Светися, светися, новый Иерусалиме, слава бо Господня на Тебе возсия», а потом, если будет на то воля Божия, можно сказать себе: «Ныне отпущаеши раба твоего, Владыко». В земных условиях приобщился Матери Святой, а больше что? Не пустая мечта. Конечно, ни границы, ни пространство не могут преградить духовного общения детей с матерью, но все же хочется большего. Иерусалим не весь освящен стопами Христа и Голгофа не вся орошена Пречистой Его Кровию, но когда паломник вступает в святой город, и всходит на святую гору, где было совершено искупление мира, то он уже как бы в некоторой реальности входит в общение с великими событиями спасения мира.

Разразилась заграничная церковная смута: одна сторона с ненужной быстротой наносила тяжелые удары другой, в изнеможении защищавшейся от них, и обе стороны старались оправдать свои действия актами воли своей Матери; новая духовная страда, но уже вызванная не внешним гонением, а внутренними погрешностями; не легко она переживалась. А тут, за рубежом неизвестно, знает ли Матерь о ней, и как она смотрит на нее? Вот бы поехать кому-нибудь туда, обо всем рассказать и обо всем узнать. И вдруг я получаю приглашение приехать в Патриархат. Радость и страх сменяли друг друга. Несказанно хотелось побыть в самом сердце нашей церкви, посмотреть исповедников веры, обо всем расспросить, обменяться взаимными рассказами; но неизвестность того, что может ожидать меня там, немного устрашали; однако, это было недолго. Нужно ехать, решил я. Воля Божия. Рубикон воли перейден. Но нужно было обо всем сообщить своему Литовскому Правительству. Я лично дал г. Премьеру проф. Вольдемарасу прочесть письмо митрополита Сергия: «Если Вы желаете поехать, то Правительство со своей стороны окажет Вам всякое содействие», – сказал тот, прочтя письмо. Я поблагодарил его, выразив свое согласие исполнить предложение митрополита Сергия. Министерство Иностранных Дел взяло на себя труд, без малейшего моего участия, в сношении через своего посланника в Москве с Советским Правительством в получении для меня визы. В Москве не сразу решились дать ее. Долго шли прения по этому делу. Наконец, недели через три, по возбуждении вопроса, наше Министерство меня уведомило, что разрешение на въезд мне в Москву дано. Дальнейшее затруднение представлялось в моем выборе спутника. Я хотел иметь при себе местного Протоиерея, но в Москве не согласились, чтобы сопровождающим меня было лицо в духовном сане. Пришлось остановиться на нашем церковном Старосте, Члене Литовского Епархиального Совета А.С. Соколове, которому при хорошем отзыве о нем Литовского Посланника в Москве была выдана проездная виза.

21 ноября н. ст. с ночным скорым поездом, сопутствуемые благожеланиями собравшихся прихожан, мы отправились исполнить волю Божию. На следующий день утром уже в Риге мы пересели на Московский поезд Рига-Москва. С немалым волнением мы ожидали ст. Бигосовой, на которой производится осмотр вещей пассажиров. Около 2-х ч. дня мы подъехали к ней. Взяли у нас паспорта. Кондуктор предложил вещи нести в помещение осмотра. Вошел неторопливо носильщик с предложением услуг. Носильщики там на артельном начале, с оплатой за труд за каждую вещь, будь то хоть палка, 30 к. Станция Бигосово, по-видимому, новая, специально устроенная, как пограничная, для контроля проезжающих иностранцев. Помещение для осмотра довольно просторное. Посредине длинный глаголем прилавок для осматриваемых вещей. Тут же недалеко вправо меняльная касса. Валюту меняют на советские деньги по номинальной ее стоимости и сколько угодно. На обратном пути советские деньги, если кто пожелает получить за них иностранную валюту, оплачиваются по той же стоимости. Пассажиров ехало в Россию человек 15. Не сразу приступили к осмотру. Пришлось томительно обождать около получаса. Осмотр делали два чиновника. Один осматривал вещи, а другой провозимые книги, письма или какие-либо писанные акты. Наши вещи лежали в средине вещей других пассажиров, так что нам возможно было понаблюдать, в каком порядке происходит контрольный экзамен, трудно ли спрашивают экзаменаторы, придираются ли или снисходительны. Осмотр был не особенно тщательный, но по существу основательный. Видимо, ревизоры были люди достаточного в этом опыта и привычным глазом определяли пассажиров. Несколько больше задержались они над небольшими чемоданчиками одного, по-видимому, еврея: нашли лишние новые перчатки и еще какую-то незначительную вещь, отложили в сторону, записали в протокол: «На обратном пути получите». Подошли к нам. Мы раскрыли чемоданы и корзину с продуктами. Корзину даже нисколько не осматривали; да нам еще в Ковне сказали, что провианта можно вести сколько угодно. Поверхностно осмотрели содержимое чемодана, сняли газетную обертку с некоторых вещей; были там Новый Завет и некоторые нужные для ежедневного пользования богослужебные книги, их не осматривали. В портфеле было несколько документов церковного характера, церковный календарь, записные книжки. Несколько заинтересовались документами; медленно перелистав и перебрав их, все оставили при мне.