День святого Антония - Арнон Грюнберг

У нас нет печки СВЧ. Мы пока что на нее откладываем. Мы могли бы взять и в кредит, но Рафаэлла против кредитов. Она считает, что люди, которые что-то покупают в кредит, уже одной ногой в тюрьме.

— Нет, — отозвался мужичок. — Я не размораживал его в СВЧ, оно оттаяло благодаря таким людям, как Рафаэлла.

Он поднял бокал и произнес:

— За Рафаэллу!

Она улыбнулась.

— Выходит, ваше сердце довольно быстро оттаяло, — сказал я.

— Оно не было в глубокой заморозке, — предположил Тито и как бы случайно уронил вилку. Он наклонился ее поднять, а когда выпрямился, состроил гримасу и прошептал:

— Они опять прижались коленями.

— А вот у нас сердца в глубокой заморозке, — объявил я.

Теперь Тито, в свою очередь, начал изображать газонокосилку. «Поработать газонокосилкой» — так мы это называем, когда кто-то из нас сперва обчищает початок от зерен зубами, не разжевывая их.

— Ой! — воскликнул субъект, но ничего, кроме этого, сказать не успел, поскольку Тито с набитым ртом пробормотал:

— Это ничего, что сердца у нас в глубокой заморозке, зато Бог слепил нас на славу.

— Не то слово! — поддакнул я.

Рафаэлла ударила ладонью по столу.

— Поль, Тито! — воскликнула она. — Это обязательно — всем рассказывать, как вы на славу сложены? И разве нельзя есть поаккуратней, хотя бы при гостях?

Мужичок снова наполнил бокалы.

— Я не гость, — сказал он. — Не смотрите на меня, как на гостя, Рафаэлла.

И слегка, совсем невзначай, коснулся ее руки.

— Мы не всегда говорим одно и то же, — сказал Тито. — Мы просто подводим итоги. «Сердце: в глубокой заморозке; сложены: на славу».

— Текст для объявления о знакомстве, — пояснил я.

Теперь я тоже уронил на пол свои приборы. Наклонился их поднять и прошептал:

— Теперь он еще и руку положил ей на ногу.

— На платье или прямо на голую ногу? — спросил Тито.

— На голую ногу, — шепотом ответил я, — у нее платье совсем задралось.

— Черт побери, — прошипел Тито, — это уж совсем ни в какие ворота, и прямо во время ужина! Какой пошляк!

— Вы не должны задираться, — сказала Рафаэлла. — Эвальд очень смешной.

Тито побледнел. Он всегда бледнеет, когда злится, но замечают это лишь те люди, которые хорошо его знают.

— Вот это славно! Тогда расскажите нам что-нибудь смешное.

— Ах, — застеснялся персонаж, — я вовсе не такой уж смешной, ваша мама преувеличивает. Хотя должен сказать, что, когда мы вместе, мы много смеемся, правда ведь, Рафаэлла?

Она кивнула и сказала:

— Я давно так не смеялась.

— Блаженны те, кто смеются, — пробормотал я.

— Поль, одернула Рафаэлла, — ну хватит, надоело! Эвальд не намного вас старше, ему всего двадцать шесть.

— А мне восемнадцать, — сказал я, — и я еще понемногу расту, предупреждаю заранее.

— Без них я бы тут не выжила, — сказала Рафаэлла, — но порой они приводят меня в отчаяние.

— Так я же понимаю, — сказал мужичок, — я все понимаю! Я сам был точно таким же.

Тут терпение у Тито лопнуло.

— Что вы этим хотите сказать? Что это означает, что вы сами были точно таким же? Какие мы, по-вашему?

Мужик задумался. Мы загнали его в угол. Он вылил остатки из бутылки.

— Ну, положим, вы сердитые.

— Никакие мы не сердитые! — отрезал Тито.

— Значит, вы не сердитые?

Ему явно не было до нас дела. Его интересовало колено Рафаэллы и, скорей всего, ее бедро.

Тито встал и промолвил:

— Как бы ваше сердце не протухло в размороженном виде!

А я добавил:

— Не то не успеете оглянуться, как мы превратим его в корм для рыб.

И с этими словами мы вышли из дому и отправились на детскую площадку.

— Теперь они будут целоваться, — сказал Тито.

— У нее совсем беда с головой, — сказал я, — иначе она бы до этого не дошла.

Так мы и сидели. Курили и подкидывали камешки, пока не убедились, что Эвальд Станислас Криг убрался наконец из нашей квартиры.

Как-то раз после урока хорватка спросила:

— Какое самое вкусное блюдо из всех, что вы когда-либо пробовали?

Это были ее первые слова, обращенные к нам с тех самых пор, как она заявила, что мы не должны к ней клеиться.

— М-м-м… — задумался Тито, а я ответил:

— Пицца, а твое?

— Морковный суп, — сказала она, — горшочек морковного супа, который я приготовила сама, с добавлением ванильного сахара и листика мяты.

У нее был очень мечтательный вид, словно она до сих пор чувствовала аромат этого горшочка.

— Мы его никогда не пробовали, — вздохнул Тито, а я предложил всем пойти попить кофе.

Мы привели ее в кафешку Эндрю. Она заказала к кофе яблочный пирог. А мы просто кофе.

— Это будет стоить нам чаевых пяти щедрых клиентов, — прошептал я, а Тито шепнул:

— Придержи язык.

Она управилась с яблочным пирогом меньше чем за пару минут. Нам нечасто приходилось видеть, чтобы кто-то с таким аппетитом поглощал яблочный пирог. Когда она с ним управилась, она даже облизнула с тарелки взбитые сливки, и губы у нее стали белыми.

— Раньше я часто ела взбитые сливки, — сообщила хорватка, — я их обожала.

Ее звали Кристина Андреа, и она говорила, что ни одно из ее имен нельзя сокращать. Что она терпеть не может сокращенные имена и чтобы никто даже не пытался их сократить.

Она вылила в свою чашку весь молочник. Все молоко из молочника растворилось в ее кофе. Кофе буквально переливался через край. Она стала пить, не отрывая чашку от блюдца, и, пока пила, ни на кого не смотрела. Полностью сосредоточилась на кофе. Придерживала чашку обеими руками, а когда в ней ничего уже не осталось, сказала:

— Неплохой был кофе…

— Ты живешь с родителями? — спросил ее Тито.

— Не твое дело, — сказала она, достала из сумки зеркальце и стала подкрашивать губы. Состроила себе в зеркальце несколько гримасок и добавила:

— Ничего страшного, я привыкла.

Потом встала и одернула юбку. Такая у хорватки была привычка. Она всегда одергивала юбку.

— Мой отец — женатый холостяк, — сказала она, поглядев на нас то ли сердито, то ли недоверчиво.

Она часто так на нас смотрела. Потом бросила: «Ну спасибо и до завтра!» — и ушла.

Я пробежался немного за ней, и, вернувшись, сообщил, что она исчезла в подземке на 34-й улице.

— Ее отец — женатый холостяк, — произнес Тито.

— Да, — подтвердил я, — именно это она и сказала.

Тито немного подумал и вдруг предложил:

— Пожалуй, стоит это где-нибудь записать.

В конце тетради, там, где мы делаем разные заметки по английскому, мы выделили несколько страниц для хорватки.

«Ее отец — женатый холостяк», — записал Тито и поставил рядом дату. После этого мы отправились на работу.

Когда мы вечером вернулись домой, в кресле-качалке, как и вчера вечером, сидел Эвальд Криг. Рядом с ним сидела Рафаэлла. Они слушали музыку.

— Ага, вы опять у нас, — сказал Тито.

— Присаживайтесь, ребята, — пригласила Рафаэлла.

Голос ее звучал как-то странно.

Мужичок налил до краев в две небольшие рюмки какую-то прозрачную жидкость.

— Выпейте с нами, — предложил он, — выпейте с нами! Я так рад, что познакомился с вашей мамой.

Мы молча обменялись взглядами.

— Ребята, — начала Рафаэлла все таким же странным голосом, но больше ничего не смогла сказать, потому что подавилась и закашлялась.

— Крепкий напиток, — пробормотал Эвальд Криг.

— Ребята, послушайте, — сказала Рафаэлла, — Эвальд Криг — знаменитость у себя на родине.

Мужичок довольно кивнул, когда она говорила эти слова. Сразу после этого он резко повернул голову вправо и чихнул так громко, как мы еще в жизни не слыхали. Буквально у нас на глазах у него изо рта вылетела мокрота и в виде жирного плевка приземлилась на наш ковер.

— Будь здоров! — сказала Рафаэлла, после чего мужик быстро обтер рот, невнятно пробормотав что-то насчет сквозняка.

А мы все не могли отвести глаз от его липкой мокроты на ковре. Чего только не вытворяли поклонники у нас дома, но плюнуть на ковер еще не приходило в голову никому.

Все так же не отводя глаз от плевка на ковре, Тито сказал:

— Значит, вы очень знамениты у себя на родине?

— Ну да, — ответил дяденька, — типа того, но это неважно.

— Не скромничай, Эвальд, — сказала Рафаэлла.

Подумаешь, еще один нашелся, знаменитость у себя на родине! Этого добра тут и так хватает.

— И чем же вы прославились? — поинтересовался Тито.

— Книгой, — ответила Рафаэлла, — просто книгой, представьте себе.

— Какой еще книгой? — пробормотал Поль. — Телефонной?

— Романом, — пояснила Рафаэлла.

— Мистер Криг, — обратился к нему Тито, — а на какую тему вы пишете?

— На какую тему? — переспросил мужичок, отбрасывая со лба длинные пряди и украдкой улыбаясь Рафаэлле. — Итак, моя тема. Ну и вопросики у вас!