Огонь и сера - Линкольн Чайлд

– По-моему, это старый друг Гроува. Лет тридцать – сорок назад они поссорились, и больше Гроув с Каппи не общались. Собственно, и сейчас Гроув довольствовался беседой с автоответчиком.

– Предоставьте мне копию сообщения.

– Да, разумеется. На пленке слышно, как Гроув в истерике просит отца Каппи приехать.

– А прихватить с собой Библию, крест и святую воду не просит?

– Так вы уже знаете?!

– Только предполагаю.

– Отец Каппи прибыл в восемь утра – сразу, как только прослушал сообщение. Естественно, он опоздал и смог только соборовать Гроува.

– Вы опросили гостей?

– Есть предварительные показания. Так, мы узнали, во сколько завершилась вечеринка. А еще – что Гроув, похоже, был не в духе, беспрестанно и возбужденно говорил. Некоторые гости утверждают, будто он чего-то боялся.

– Из них кто-то мог остаться или проникнуть в дом, когда ушли остальные?

– Эту версию мы прорабатываем. Мистер Гроув, видите ли, имел извращенные сексуальные наклонности.

– То есть?

– Ему нравились мужчины и женщины.

– При чем же здесь извращения?

– Так я же говорю: мужчины. И женщины.

– То есть он был бисексуалом? Насколько я знаю, подобные склонности проявляют тридцать процентов мужчин.

– Только не в Саутгемптоне.

Д'Агоста изобразил приступ кашля, чтобы скрыть смех.

– Лейтенант, вы отлично поработали. Не покажете мне место преступления?

Браски повел их наверх. Слабый душок сгоревших петард сделался намного сильнее, теперь к нему примешался запах горелого дерева и жареной дичи. Это напомнило д'Агосте, как он однажды пробовал во дворе дома готовить шашлык из медвежатины. Тогда на запах выбежала жена и устроила ему разнос. Пришлось ограничиться заказанной пиццей.

Они поднялись на второй этаж, попетляли по извилистому коридору и вышли к лестнице на чердак.

– Дверь была заперта, – пояснил Браски. – Ее открыла домработница.

По узеньким скрипучим ступенькам они поднялись на третий этаж. Стараясь дышать через нос, д'Агоста шел по длинной анфиладе к последней двери, из которой лился яркий свет.

– Дверь в ту комнату тоже была заперта. Внутри есть окно – его не открывали, – продолжал Браски. – За десять лет там выросла настоящая баррикада из мебели.

Следом за Браски Пендергаст с д'Агостой переступили порог.

Зловоние в маленькой спальне под самой крышей одуряло. Единственное слуховое окошко выходило на Дюн-роуд. Джереми Гроув лежал на кровати в дальнем конце комнаты. Дабы произвести необходимые изыскания, патологоанатом уже разрезал на нем одежду. Сейчас, однако, эксперт стоял чуть поодаль, спиной к вошедшим, и делал записи.

Д'Агоста утер пот со лба. Жар от нагретой крыши и вонь делали пребывание в комнате невозможным.

Пендергаст вертелся у трупа. И так и эдак, он подходил к телу с разных сторон. Д'Агоста нервничал – похоже, ему передались исходящие от фэбээровца мощные флюиды напряжения.

Выпученные глаза мертвеца налились кровью, пальцы были стиснуты в кулаки. Неестественно лоснящаяся кожа как бы отслаивалась. Рот, да и все лицо искривила гримаса столь сильного ужаса и боли, что д'Агоста, не выдержав, отвернулся. За долгие годы работы в Нью-Йорке он составил и хранил в уме небольшую картотеку образов смерти. Сегодня коллекция пополнилась еще одним файлом, который вместе с другими сохранится навсегда.

Патологоанатом собирал инструменты, а двое ассистентов готовились упаковать труп в мешок. Еще один полицейский брал образцы прожженного напольного покрытия.

– Доктор! – позвал Пендергаст.

– Да?

К удивлению д'Агосты, эксперт оказался молодой привлекательной блондинкой, которая просто-напросто спрятала волосы под форменной кепкой.

– ФБР. – Пендергаст предъявил жетон. – Не ответите на несколько вопросов?

Женщина кивнула.

– Время смерти установлено?

– Нет, и даже не знаю, что делать.

– То есть? – приподнял бровь Пендергаст.

– Когда термометр показал сорок два градуса по Цельсию, мы поняли, что оказались там же, где и градусник. А температуру мы замеряли через анус.

– Вот именно это я собирался сказать, – подал голос Браски. – Тело каким-то образом поджарили.

– Именно, – подтвердила доктор. – И по большей части его поджарили изнутри.

– Изнутри? – недоверчиво переспросил Пендергаст.

– Да. Как будто... как будто его прожгли насквозь.

Пендергаст посмотрел на доктора в упор:

– Есть какие-нибудь следы горения на теле? На коже?

– Нет, видимых повреждений мы не нашли. Даже на одежде. Разве что странный ожог на шее, но кожа там почти цела.

На мгновение Пендергаст задумался.

– Как такое может быть? Приступ лихорадки?

– Нет. До того температура была сорок девять градусов – слишком высокая для естественной. При такой температуре плоть частично обваривается. Все признаки, по которым обычно устанавливают время смерти, полностью уничтожены. Кровь затвердела, мышечный белок изменил свойства, а следовательно, нет и трупного окоченения. Жар уничтожил большую часть микрофлоры, так что о разложении говорить не приходится. А когда ферменты не активны, нет и саморазрушения клеток. Могу лишь сказать, что жертва умерла между тремя десятью, когда был предположительно сделан телефонный звонок, и семью тридцатью, когда погибшего обнаружили. Но такое заключение, сами понимаете, имеет мало общего с медициной.

– А это, – Пендергаст указал на грудь Гроува, – как я понимаю, тот самый ожог?

В желтом узоре, похожем на клеймо, безошибочно угадывалась форма распятия.

– По всей видимости, он носил очень дорогой крест. Металл расплавился частично, а дерево сгорело полностью, однако в золе мы нашли алмазы и рубины.

Задумчиво кивнув, Пендергаст поблагодарил доктора и обратился к офицеру, собиравшему частицы с пола:

– Можно?

Офицер подвинулся, позволяя Пендергасту опуститься рядом на колени.

– Сержант!

Д'Агоста направился к нему, и Браски двинулся следом.

– Что вы об этом думаете?

Д'Агоста присмотрелся к выжженным на полу глубоким отметинам. Полированное покрытие потрескалось и расщепилось, но следы больших раздвоенных копыт не узнать было невозможно.

– Думаю, – пробормотал д'Агоста, – убийца не лишен чувства юмора.

– Дорогой Винсент, вы действительно полагаете, что это шутка?

– А вы – нет?

– Я – нет.

Д'Агоста поймал на себе пристальный взгляд Браски. «Дорогой Винсент» явно не прошел незамеченным.

Пендергаст тем временем, совсем как собака, ползал на четвереньках вокруг следов. Наконец из карманов шортов он достал пробирку и пинцет, щипцами подцепил коричневатую крупицу, обнюхал и протянул лейтенанту.

– Что это? – нахмурился Браски.

– Сера, лейтенант. Ветхий Завет может быть ветхим, но про Содом и Гоморру, надеюсь, вы помните?

Глава 5

Ресторанчик «Шантеклер» на шесть столиков приткнулся в одном из закоулков Амагансетта, между Блафф-роуд и главной дорогой. Д'Агоста сидел на узкой деревянной скамеечке и щурился по сторонам. Больше всего это миниатюрное заведение походило на одну из тех восьмиугольных французских тарелочек, за которые люди с непонятной радостью выкладывают бешеные деньги только потому, что посуда французская. Д'Агоста на мгновение зажмурился. После затхлого сумрака на чердаке Гроува желтые ящички с нарциссами и желтые тафтовые занавески на желтых разрисованных окнах и скатерти из желтого шелка – все это казалось нестерпимо жизнерадостным. Взгляд сам собой цеплялся за спасительные островки зеленых и красных пятнышек.

Хозяйка – невысокая румяная женщина средних лет – поспешила к их столику.

– А, мсье Пендергаст! Comment cava?[1]

– Bien, madame[2].

– Вам как обычно, мсье?

– Oui, merci[3].

– А вам, офицер? – обратилась она к д'Агосте.

Д'Агоста покосился на исписанную мелом грифельную доску у входа. Половина меню была ему незнакома, вторая половина не вызывала аппетита. Словно запах немытого тела, д'Агосту преследовал смрад горелой плоти.

– Спасибо, ничего.

– Что-нибудь выпить?

– Пиво «Бад», охлажденное.

– К сожалению, мсье, спиртное мы не подаем. Нет лицензии.

Д'Агоста облизнул губы.

– Тогда чаю со льдом, пожалуйста.

Приняв заказ, хозяйка удалилась, и д'Агоста перевел взгляд на Пендергаста, который успел переодеться в обычный для себя черный костюм. Все еще под впечатлением от неожиданной встречи, д'Агоста заметил, что за пять лет фэбээровец ни капли не изменился. Эх, жизнь, нормальные люди за это время идут в рост по работе, а сам д'Агоста идет только вширь. Останься он в Нью-Йорке, и за десять лет бы так не раздался!