Везучий Борька - Александр Гиневский

— А теперь поворачивай голову, — шепчу Тюлькину. — Тебя же Серёгой назвали. По имени, а не по-глупому!

А Серёга мой стоит, как вкопанный. И ухом не ведёт. Не слышит, что ли?

— Поворачивай голову, дуралей! — шепчу ему громким шёпотом. — К тебе же по-человечески обращаются! Будь и ты человеком!

— Ну? Чего? — хмуро сказал Серёга и посмотрел на Змея Горыныча.

— Отец твой приехал, — ответили головы и скрылись.

— Ну?.. Как? — говорю. — Понял?..

— Здорово, конечно. Только, знаешь, адское терпение надо иметь.

— А ты как думал! Без терпения он захотел! Видали?!

— Да кто спорит?

— И спорить нечего! Ты погоди. Ещё пару разиков с терпением, и всё будет в порядке. Вот увидишь. Уж это проверено. Думаешь, меня не дразнили? Ого-го как дразнили! Бывало, дразнят, а я почихиваю. Не сразу, конечно, научился. Постепенно. О-отстали! Знаешь почему?

— Потому что почихивал.

— Нет. Потому что языком молоть одно и то же — устать можно. А почихивать легко. Совсем не устаёшь. Только немножко терпения, и всё.

— Ладно, постараюсь с терпением. Пошли.

— Куда пошли?

— Отец приехал.

— Ну и что?

— Он на трейлере. По пути заехал. Перекусит дома и нас с тобой прокатит до проспекта.

— На трейлере?!

— На трейлере. У меня отец шофёр первого класса.

— Первого?! Везёт же людям!.. Эх ты, — говорю, — у тебя такой отец, а ты?!

— А что я?

— А ты за дураками с кулаками как дурак гоняешься! Ладно, на трейлере я никогда не ездил, пошли.

— Газету только сунь в карман, а то опять потеряешь.

Ну и машина у Серёгиного отца! Да на ней не то что бульдозер или экскаватор какой-то поместится! На неё можно три Медных всадника погрузить! Вместе со скалами! Такая огромная и мощная машина.

Мы с Серёгой, наверно, полчаса забирались по лесенке в кабину. Я как глянул с последней ступеньки, с самой верхотуры, так у меня чуть голова не закружилась. Высота!

Пока мы по лесенке поднимались, тут эти дразнильщики поналетели. Взмолились хором:

— Серё-ога!

— Ну, Тю-юлечка!

— Будь другом, прокати!

— Хоть метров десять!..

— Хоть пять!..

— Кыш! Фигушки вам!

— Ну, Тюлька, берегись!..

Серёга захлопнул дверцу.

— Зря ты так, — толкаю его в бок, — зря. Вон же места свободного сколько…

Он что-то буркнул сердито. Машина тронулась, я не расслышал.

Мы сидели с Серёгой, как на балконе пятого этажа. Нет, не так! Мы сидели с Серёгой, как на огромном слоне. Слон осторожненько шёл по улице и всё боялся наступить на какую-нибудь легковушку-муравьишку под ногами.

И Серёгин отец легко управлял такой махиной. Только папироску посасывал. Посасывал и не спеша крутил руль.

Его могучие руки спокойно лежали на баранке трейлера. Посмотришь на такие руки, и сам становишься чуточку могучее…

— Всё, — толкнул меня Серёга. — Вылезай, приехали.

Мы спустились на землю.

— Ну и машина?! — говорю. — Вот это машина!

— Понравилась?

— Спрашиваешь!

— Приходи ещё.

— Возьмёшь?

— Возьму.

— И ребят возьми.

— Больно нужно…

— Так, так… Раз не хочешь брать, — значит, злишься на них. А раз злишься — дразнить будут.

— Думаешь?

— Вот увидишь.

— Ладно, посмотрим.

И мы расстались.

Несколько дней я не видел Серёгу. А вчера иду на боевое задание, вижу — он. И с кем?! С дразнильщиками! О чём-то говорят. Вернее, Серёга говорит, а они слушают. Внимательно так.

«Вот тебе раз, — думаю. — Неужели так быстро научился почихивать?!»

И тут у меня — не знаю, как, зачем и почему, — открывается рот, и я…

— Эй Тюля! — кричу. — Тюля — ржавая кастрюля!

Не успел я рта закрыть, как на меня налетели, повалили, оседлали. Прямо не вздохнуть, не охнуть.

Подходит Серёга.

— Отпустите его, — говорит спокойным, полководческим голосом. — У меня на дурака ноль внимания, фунт презрения.

Сказал и посмотрел в небо.

Везучий Борька, или Два испытателя одного самолёта

У бабушки Оли за домом есть огурцовая грядка. Я её поливаю каждый день. Бабушка Оля говорит, что это мой огуречный урок. А с уроками надо справляться. Вот я и стараюсь. Только это очень трудно. Ещё бы! Вчера их поливай, сегодня поливай, завтра… А они пьют и пьют. И никак им не напиться. Хоть бы они в пустыне росли? А то ведь в нашем мокром климате. У нас ведь какой климат? Одни дожди. А бабушкиным огурцам и этих дождей мало. До того напьются, что у них на спинках пупырышки вскакивают. Я заметил, как это получается. Вот льёшь из лейки на огурец. Вода капельками на нём и остаётся. А ночью, пока мы спим, эти капельки постепенно превращаются в зелёные пупырышки. Вот так всё и выходит.

Только мне уже давно надоели эти огуречные уроки. Прямо во как!..

Вот раз иду от грядки. Иду к колодцу. Усталый. В руке лейка пустая. Вдруг!.. Навстречу мне Борька! Мой друг Борька! С командирской сумкой на боку. На руке — компас. А ведь я его не ждал. Только так… два раза во сне видел. И то не одного, а с Толькой и Вадиком.

— Борька! — кричу. — Приехал! Добрался!

— Подумаешь, в ваши Осельки добираться. Сел в электричку, глянул разок в окно и — приехал. А от станции я дорогу знаю. Да и компас вот… Штука надёжная.

— До чего же здорово! А я тут, понимаешь, один. С этими огуречными уроками. Во как надоело!

— Считай, что кончились твои мучения. Я ведь не просто показаться. С ночёвкой приехал. Так что помогу.

— Молодчина ты, Борька! Бабушка! — кричу. — К нам Борька приехал! С ночёвкой!

— Да знаю я, знаю, — отвечает бабушка с крыльца.

— Вот что, — говорит Борька, — мне бы с дороги умыться и перекусить. Я, понимаешь, провизии с собой не взял. Вот только: сумка, компас и сам. В сумке, между прочим, коробок спичек. Так… на всякий случай. А насчёт подкрепиться, думаю, приеду — так у тебя.

— Конечно! — говорю. — Какие разговоры?! Мы это сейчас, мигом!

Но бабушка Оля разворчалась:

— Перекусы надумали. Ещё не наработали, а уже за перекусы… Обед поспеет, сядете за стол, тогда и будет по-людски.

— Ну, бабушка, — говорю, — человек с дороги ведь! И умылся уже. Что ж он, зря, что ли, умывался?

— Нечего, нечего на дорогу кивать. Тоже мне, не ближний свет… — всё ещё хмурилась бабушка Оля, отрезая от буханки два здоровых ломтя. Она намазала их мёдом. Густо, от души. — Нате, — говорит, — голодающие приезжие. И только посмейте мне потом обед не съесть.

— Знаешь, Вовка, — говорит Борька, — я за город приехал. Так что пошли на улицу дышать загородным воздухом. Чтобы время даром не терять.

— Пошли.

Стоим мы во дворе у колодца. Дышим, жуём хлеб с мёдом.

— Хорошо? — спрашиваю.

— Вкусно, чего там, — отвечает Борька.

— Да-а… хорошо здесь, — говорю. — И хлеб с мёдом вкусно.

— Смотри, Вовка. Муха на мой мёд села. У, противная! Уж точно какую-нибудь болезнь на лапках принесла.

— Какая же это муха? Пчела обыкновенная.

— Пчела? А у вас и пчёлы есть?

— У нас нет. Это у соседей есть. Ты смотри с ней поосторожней.

— Зна-аю. Ишь ты, на спине тельняшечка полосатая. Сидит, подкрепляется. И правильно. Кусок большой, обоим хватит. Пчёлы, Вовка, трудолюбивые. Дай-ка я тебя, трудяга, поглажу за это. Ну-ка, ну-ка…

И Борька осторожно провёл пальцем по спине и крыльям.

Пчеле не понравились эти Борькины нежности. Она сердито зажужжала и отползла в сторону.

— Не трогай ты её, — говорю. — Оставь в покое.

— Что ж я, по-твоему, приехал пчёл обижать? — сказал Борька.

И снова погладил пчелу.

Ей, видно, надоел Борькин палец. Она села ему на лоб. Прямо над бровью.

Борька так и застыл.

— Сидит? — спрашивает.

— Сидит. Мёд кушает. Там у тебя капелька как раз.

— Ну вот! — обрадовался Борька. — Выходит, не зря за город съездил. Дикую пчелу приручил.

Он прошёлся взад-вперёд.

— Ну как? Сидит?

— Сидит.

— Совсем мы с ней подружились. Надо же! Такая маленькая и такая умница.

И тут Борька качнулся, будто его прошили из пулемёта. Но не упал. Даже не вскрикнул. Только выронил кусок хлеба с мёдом.

Лицо его стало белым, как чистая тарелка для супа. А глаза превратились в кружочки. В круглые кнопочки. Как у звонков на дверях. И в этих Борькиных кнопочках не было никакого взгляда.

Я испугался.

— Борька! — кричу. — Ты жив?!

— Не знаю, — отвечает замогильным голосом. — Кажется, укусила она меня…

— Да не укусила, а ужалила! Это собаки кусаются.

— Мне теперь всё равно, — вздохнул Борька. — Лучше всё же бы собака. Потому что кусаются только. злые собаки…

И пока Борька заговаривался, голова у него раздувалась.