Фотография на память - Андрей Кокоулин

Вадим в профиль: рот набит картофелем фри, три ломтика, желтея, еще торчат, щека порозовела и округлилась, руки, будто лапки, поджаты к подбородку, а глаз, тоже округлившийся, косящий в объектив, полон испуга — дожевать, пока не отняли, дожевать во что бы то ни стало. Хомяк же ж, бог ты мой!

Он едва не расхохотался.

— Ну, я же говорю, классно! — обрадовался фотограф. — Иду, а тут ты! Знаешь, такой кадр невозможно пропустить.

Серые глаза поймали его в себя.

Он вдруг обнаружил под капюшоном тонкое женское лицо, бледное, с красноватым задорным носом, с ямочками на щеках, с высветленными бровями.

Водолазка под горло. А голос похрипывает. Курит? Или замерзла?

— Есть хочешь? — неожиданно для себя спросил он.

Девушка коротко кивнула и подала руку:

— Алька.

— А я это, хо… то есть, Вадим.

Тогда он, наверное, впервые не считал, на сколько ест человек, за которого он платит. Просто смотрел, влюбляясь.

И влюбился…

Вадим мотнул головой — хватит уже, хватит, надо бы встать. Он тяжело поднялся, одна из фотографий прилипла к плечу — ничего особенного, весенняя лужица с тоскливо приткнувшимся к берегу бумажным корабликом.

Куда сойти с него?

Берега Стикса… Пустынные берега, мертвые тропы, высохшие тени…

Он потер лицо. Недельная щетина уколола кожу. Побриться? Странная мысль. А зачем? Для кого? Смысл жизни — в чем?

Вопрос вогнал его в ступор.

Я ведь жил, подумалось ему. Жизнь — это же протяженность во времени. А если завис в безвременье? Если смысл, он в человеке, другом человеке был?

Как тогда? Что тогда? А вы — бриться…

Он смотрел на фотографии, на застывший, пойманный в рамки взгляд Альки, на улицы, вещи, людей, небо, ограниченных мгновением, и думал: все это еще есть, стоит, ходит, светит, носится, а Алька…

Я виноват, Алька! — крикнул он молча. Я — виноват!

Несколько секунд казалось, будто пустая комната звенит от этого крика. Дергалось горло. Боль покусывала сердце. И ничего.

Ладно.

Вадим сходил в туалет, потом на кухню, вынял из пакета тушенку и поставил в холодильник. На полку с йогуртом.

Если подумать, он — это консервы, а Алька — йогурт.

Он сполоснул чашку из-под чая, долго тер губкой ложку, пена плюхалась в раковину белыми хлопьями с запахом лимона. Так, с губкой в руке, молния и поразила его прямо в мозг. Фотографии! За двадцать пятое!

Это же чудо! — подумалось ему на бегу в комнату. Настоящее чудо. А там, где одно чудо, может же быть и второе…

Только какое, нельзя говорить.

Он не сразу нашел снимки. Ни на кровати, ни на столике их не было. Заметавшись, испугался так, что прихваченная губка, безотчетно сжимаемая, вся изошла пеной.

Где же, где? Были в руке. Он точно помнил. Значит, выпали, когда уснул. Или он бредит и их не было никогда?

Но магазин, почтовый ящик… Конверт!

Пол, подоконник, чертова губка, да отцепись уже! Полки… Да нет, какие полки! Не вставал он к полкам! А куда вставал?

Алька, помоги, а?

Он сел на кровать, чувствуя, как в горькой усмешке ползут губы. Как там фамилия была у пожилого? Слонимский? Сибурский?

Рука еще пахла ароматизатором, он опустил ее, потер о матрас и обмер. Пальцы наткнулись на острый уголок.

Идиот! Придурок!

Он едва не захохотал в голос. Убрал! Спрятал! Так, чтобы никто не догадался! Сам втиснул фотографии между матрасом и деревянной боковиной, сам же и забыл.

Первая, вторая, третья…

Двадцать пятое число, вот оно, родное, куда ему деться?

Скобарский (Скобарский!) смотрел, казалось, с неким укором. Что ж вы, молодой человек, совсем?

Так… Вадим подхватил телефон с тумбочки, торопливыми пальцами заправил в него батарею, защелкнул крышку.

Ну же!

Несколько томительных секунд он держал кнопку включения. Телефон, помедлив, вздрогнул в руке, осветился и спросил пин-код.

Два-шесть… Ах, черт!

Вадим полез в ящик серванта за записной книжкой. На пол посыпались квитанции, какие-то буклеты, рецепты, инструкции, чеки, старое фото на паспорт.

Второй ящик.

Книжка была вырвана из его пасти с рассыпанием пуговиц из жестяной коробки и торжествующим воплем.

Два-шесть-четыре-четыре!

Телефон посоображал и разродился простеньким рисунком и значками даты (двадцать первое), дня недели и сети. Вадим — пальцем по клавишам — побежал по контактам. Где-то здесь…

Вика, Андрей Диц, Леха к., Суров, Аль…

Его на мгновение скрючило от боли, но он взял себя в руки. Дальше… Аль… Алька, Ли, авто, Димка прог.

После набранного номера в телефоне долгих десять секунд что-то потрескивало и попискивало. Вадим обкусал губы.

Фотографии, все пять, лежали на расчищенном крае кровати.

— Да, — наконец ответила трубка.

— Димон! Привет, Димон! Это я, — зачастил Вадим.

— Не ори, у меня высветилось, — сонно ответила трубка.

— Димон, у тебя база адресов, кажется, была…

— Т-с-с, — испугалась трубка, — не открытым текстом же.

— Можешь мне посмотреть?

— Срочно? — уныло спросила трубка.

— Сейчас.

— Всем сейчас, всем… Что есть?

— Фамилия. Скобарский.

В глазах у Скобарского на фотографии будто бы мелькнул опасливый интерес. Такой, что за сердце, и руку прижать…

— Скобарский? — переспросила трубка. — Две эс? С-кобар-с-кий?

— Да.

— Через десять минут позвони.

Телефон дал короткие гудки.

Вот, Алька, подумал Вадим, я скоро все выясню. Ты бы, конечно, расхохоталась: кто ж чуду проверки устраивает! Без чуда останешься!

Он грустно улыбнулся.

Может и так. Только какая разница?

Лихорадочное волнение, охватившее его при поиске снимков и звонке, схлынуло, сменившись угрюмой апатией. Он достал из-под подушки фото улыбающейся Альки и долго смотрел в серые глаза. Погладил морщинку.

Раньше не замечал, а вот — морщинка. Коротенькая.

Чтобы чем-то занять руки и голову в эти десять минут, он собрал фото с пола, с кровати, вывалил все это на стол, памиром, монбланом, глянцевой фудзиямой, и стянул с полки стопку прозрачных голубоватых файлов.

Проспект, стрелой уходящий вдаль, в клубящееся на горизонте небо — в первый файл. Кошачий хвост, выглядывающий из кустов, — во второй. Грозные заросли крапивы — в третий. Гелиевый шар с надписью "Поздравляю!", зацепившийся нитью за фонарный столб, — в четвертый. "Поздравляю!" было полно иронии. Не летится, мол? Поздравляю. Дальше — в пятый, в первый, в третий, опять в первый, потому как городские виды.

Опомнился он через полчаса.

— Димка!

— Вот что ты кричишь? — сказала еле пойманная телефонная трубка ему в ухо. — Я прекрасно тебя слышу.