Собрание сочинений в десяти томах. Том 3 - Юзеф Игнаций Крашевский

весною 1272 года опять пришлось либо вырвать Санток из германских рук, чтобы они в нем не уселись основательно, либо по меньшей мере не давать им ни минуты покоя.

Князь Болеслав собрался было лично в поход, как вдруг в утро сырого мая схватил лихорадку. Сейчас созвали баб, они давали ему зелья, горькие до отвращения, отгоняли лихо крестным знамением, ксендз отслужил молебен, однако лихорадка упорствовала и не уходила. Всегда легче схватить ее, чем от нее избавиться.

Князь, хотя и выносливый вообще, ходил печальный и терял терпение, так как болезнь случилась ужасно не вовремя. Кончалось лучшее время для похода, высоко росли травы, погода для воинства ни жаркая, ни холодная. Послать же дружину без себя князь не решался, так как некому было его заменить. Когда ему приходилось громко и весело распорядиться, рыцари мчались за ним, не разбирая.

Как бы то ни было, во второй половине мая князь готов был даже идти в поход несмотря на болезнь. По его словам, однажды он уже после хорошей встряски верхом и вспотев, избавился на войне от лихорадки.

Княгиня Иолянта, никогда ни в чем ему не перечившая, не сопротивлялась и теперь, но все-таки беспокоилась.

Однажды в прелестный майский вечер князь Болеслав, Иолянта и их младшая дочь сидели на крыльце калишского замка. Город, хотя и достаточно укрепленный для того времени, все-таки не блистал роскошью. Дома в большинстве были деревянные и низкие.

Князь в куртке, сидя за столом, потягивал теплое вино с пряностями, чтобы его теплом прогнать лихорадку; княгиня тихо разговаривала с дочерью, сидящей поодаль. Вдруг паж вбежал с радостной вестью, что из Познани едут гости.

А так как Пшемка-Сироту все любили, то кругом обрадовались.

— Говори: гость, а не гости! — закричал князь пажу, который стоял с веселыми глазами, ожидая благодарности за приятную новость. И поставил кубок на стол.

— Но ведь гости, ваша милость, — возразил паж, — так как не один лишь князь Пшемко, но и еще с ним много рыцарей.

Княгиня поднялась, беспокойно поглядывая на мужа.

— Ба, Пшемко любит, — ответил князь, — чтобы кругом него был блеск, много народа, должен был поэтому нарядить придворных, а вот этому показалось, что он едет не один.

Говоря это, князь пошел к дверям, ведущим на двор, встретить гостей, как раз слезавших с лошадей.

Действительно, отряд был многочисленный и блестящий. Во главе ехал юный, шестнадцатилетний, высокий, с длинными золотистыми кудрями, голубыми глазами, ловкий, гибкий, сильный, гордо и властолюбиво посматривавший Пшемко.

Его можно было принять за более взрослого, чем он был в действительности. Уже пробились бородка и усы, и — нетронутые еще сталью — как бы пухом золотистым покрывали его весело улыбающееся личико.

Хотя и в дороге, князь был в стальной кольчуге, красиво отделанной драгоценностями, в плотно облегающем фигуру платье с блестящим поясом, у которого болтался элегантный кинжал, на ногах золоченые шпоры, а на плечо накинут легкий темно-красный с золотой стрелкой плащ.

Видно было, что он любил прифрантиться и обращал внимание, что на себя надеть. Его шлем, в золотых полосках, сиял покрытыми драгоценностями крылышками.

Пшемко выглядел таким красавцем, таким барином, что, посмотрев на него, дядя поднял руки и весело воскликнул:

— Ну и пан! Ну и красавец!

И, взглянув на стоящих кругом, увидел, что паж был прав, так как Пшемко приехал не один, а торжественно, и в обществе почтенных мужей, словно с посольством.

Рядом на убранной лошади ехал серьезный муж, тоже приодетый и вооруженный, как на бал, Пшедпелк, воевода Познанский, за ним Мсцибур, каштелян, и трое старших рыцарей, дальше Павлик Налэнч и Заремба, по прозвищу Монах, воспитывавшиеся вместе с князем.

Все они прифрантились по примеру князя, так как Пшемко любил, чтобы вокруг него все выглядело красиво.

Он не перенял от дяди его простых привычек, но и от отца не мог унаследовать этого стремления к блеску, так как старик Пшемысль, набожный муж, проводивший ночи в молитве, тоже не любил роскоши; его покойная мать Елисавета равным образом не обращала на это внимания.

Как это нередко случается, Пшемко перенял эту склонность либо от дедов-прадедов, либо она появилась как результат его горячей крови и юношеской фантазии.

Все его окружающее, вплоть до последнего обозного служителя, должны были наряжаться. Лошади тоже поблескивали, позванивали, на их головах торчали султаны, на груди разные побрякушки.

Весь отряд, сопровождавший познанского князя, блестел и сиял. Сам он, спрыгнув с коня, снял шлем и подошел к дяде, смиренно кланяясь и припадая к рукам.

Дядя обнял его за шею и прижимал, как сына; когда же Пшемко выпрямился, князь Болеслав стал наслаждаться его видом.

— Шестнадцать лет! Мальчишка! — смеялся князь. — А вот вырос, возмужал, словно ему двадцать! Куда ты так торопишься?

— Понятно, тороплюсь, дорогой дядя, тороплюсь! — засмеялся Пшемко: — Хочется в поход! Пора! Все мои сверстники уже воевали, а я должен читать с духовником или во дворе бросать копье в щит, когда мои руки чешутся пустить нож в саксонцев или…

— Ох, этого удовольствия еще тебе хватит, — вздохнул Болеслав. — Германцы так скоро не переведутся! Подожди!

Разговор был прерван воеводой Пшедпелком, подошедшим поздороваться.

Болеслав приветливо его встретил, поздоровался с ним, а затем с другими лицами, сопровождавшими племянника, и с улыбкой повел всех старших в замок.

Так как в комнатах было душно, то все уселись снова на крыльце, где уже не было княгини Иолянты. Старик-ксендз Мальхер стоял поодаль. Это был любимец князя и его жены, набожный, ласковый человек, мирного нрава, очень скромный, как говорили тогда — благословенный.

Пшемко подошел к нему и поцеловал ему руку, согласно обычаю, а старик, тронутый, благословил юношу.

Князь Болеслав, вспомнив свое горе, стал жаловаться на лихорадку.

— Если б хоть это зло пристало попозже! — воскликнул он. — Мне необходимо идти в поход на этих проклятых разбойников, на Санток, на Стшельце… а вот никуда не гожусь! Еще пока трясет, ничего — не обратил бы внимания, но как начнется жар да голову ломит — тут человек не владеет собой.

Пшемко посмотрел на своего воеводу, перемигнулись.

— Дорогой дядя, — сказал он, — если б это было не грешно и не так скверно, я бы сказал, что радуюсь этой болезни. Лихорадка пройдет, а теперь она может исходатайствовать у вас разрешение отправиться мне на Санток вместо вас.

Князь Болеслав вскинул руки вверх.

— Не разрешу, — воскликнул, — не разрешу! С этими разбойниками не твое дело возиться; в первый поход я сам тебя поведу.

Пшемко, огорченный, повернулся к воеводе.

— Говорите же вы, поддержите меня! Воевода