Триумф зла - Стенбок Эрик

Нет, так не пойдет, это разрушит его жизнь. Я должен во что бы то ни стало спасти его. Возможно, я ошибался все это время, я держал его в стеклянном ящике; будь у него больше опыта, она бы не вскружила ему голову так нежданно. Как это бессовестно с ее стороны! Я бушевал и скрежетал зубами. Неужели у нее нет более легкой добычи, чем этот бедный мальчуган? Что он ей? Но ведь она, возможно, и не подозревает, какой вред наносит. Я пойду и объяснюсь с ней самолично; сколько я знал ее, бессердечной ее было не назвать.

Так что на следующий день я напросился к ней с визитом и несколько невоспитанно тотчас же явился.

— Почему, — задал я вопрос, — вы разрушаете жизнь бедному мальчугану? Вы знаете, о ком я говорю, — Лайонел. Ведь вам ничего не стоило его завоевать?

Я говорил со злостью, она ответила спокойно:

— Вы хотите знать, почему? Причина довольно проста: во-первых, потому что я ревную его; во-вторых, потому, что я считала, что я не безразлична вам, и решила внушить вам ревность ко мне; и, наконец, потому что я люблю вас.

Я был совершенно ошеломлен; некоторое время я не мог вымолвить ни слова. Потом произнес:

— Если это правда, если, как вы говорите, вы любите меня, сделайте для меня одно — пощадите его.

Она ответила тем же спокойным тоном:

— Есть лишь один способ преодолеть это препятствие.

Я вышел, не сказав ни слова.

Всю ночь я лежал без сна, обдумывая ее слова. «Есть лишь один способ преодолеть это препятствие». Я говорил, что спасу его во что бы то ни стало, и цена этому — самопожертвование. Но какими бы бескорыстными ни были побуждения, корысть в них всегда закрадывается. Я думал, что, в конце концов, жертва не так уж велика, способ преодолеть препятствие довольно прост — мне она определенно нравилась, а теперь, когда вечеринки в моей студии участились, было бы довольно удобно иметь женщину в доме. И потом, думал я, пытаясь вновь перейти на позиции бескорыстия, я окажу ей добрую услугу; с моим именем ее репутация будет восстановлена, и люди быстро забудут, была ли ее фамилия Гор или Вир… Лайонел вскоре осознает всю абсурдность своего положения и, разумеется, не станет думать о том, чтобы ухаживать за моей женой.

Поэтому следующим утром я написал леди Джулии, не согласится ли она сменить свое двусмысленное имя Гор Вир на Глайнд. Она ответила в том смысле, что была бы счастлива принять мое предложение, однако ожидала, что я сформулирую его в более подобающих словах.

К счастью, Лайонел в тот день отправился на пешую прогулку (он обожал их), ведь тогда я был бы просто не в состоянии обо всем ему рассказать, пока все не закончится. Причин откладывать дело не было, поэтому мы договорились тихо заключить брак в парижской мэрии, поскольку по понятным причинам лучше было не делать этого в Лондоне. После всего я, наконец, собрался написать Лайонелу. Я порвал несколько писем, написанных в разных тонах; тон, избранный мной под конец, был шутливолегкомысленным: «Я в Париже, и представь, кто мой спутник? В жизни не догадаешься — леди Джулия Гор Вир, только теперь ее имя уже не Гор Вир, а Глайнд, потому что я на ней женился; но разницы никакой нет, ты все равно можешь ее называть леди Джулия».

Это письмо осталось без ответа, чему я не придал особого значения. «Конечно, — подумал я, — сначала он немного надуется, но вскоре отойдет; природное чувство юмора подскажет ему, как он был безрассуден».

Что бы ни говорили люди о моей жене, невозможно представить себе более приятного спутника, всегда занимательного и готового занять, всегда рассудительно-критичного; право, если бы не постоянные мысли о Лайонеле, я бы сказал, что поездка доставила нам большое удовольствие.

Поймете ли вы меня, если я скажу, что испытал сожаление, узнав, что прошлое моей жены совсем не такое черное, каким его рисовали? Она была скорее неприступна, чем преступница. Полагаю, это такой перевернутый эгоизм; ведь это роскошь — вставать в позу героя. Чем обернулось мое героическое самопожертвование? Я просто взял себе в жены очаровательную женщину, по-настоящему любившую меня и никого больше. Я написал Лайонелу еще раз — длинное, подробное письмо с описаниями всех мест, где мы побывали, украшенное рисунками людей и городов. Ответа я опять не получил. Однако поскольку я отправил его по тому адресу, где Лайонел жил в последнее время, я пришел к заключению, что он просто не получил его, переехав в другое место.

Наконец, мы прибыли домой; я узнал, что Лайонел живет там же, у отца. Я послал записку: «Настаиваю на встрече. Приходи сегодня вечером. Жду ответа».

Но ответа не было; вечером же явился Лайонел.

Лайонел? Был ли это он? С ним произошла полная перемена. Юность и жизнерадостность совершенно покинули его; он скорее влачился, чем шел; он был бледен и выглядел абсолютно подавленно. Я попытался притвориться, что ничего не замечаю.

— Ну, Лайонел, — произнес я с притворным радушием, — чем ты занимался это время?

Он ответил без выражения, апатично:

— Писал картину.

— Картину? Какую же?

— Вы получите ее послезавтра, — отвечал он.

— Дитя, что с тобой случилось? Почему ты избегаешь меня? Отчего ты не отвечал на мои письма?

— Думаю, вам нет нужды задавать этот вопрос, — сказал он.

— Нет, ответь мне — объясни, — закричал я, протягивая к нему руки. Он отошел в другой конец комнаты и сказал дрожащим от слез голосом:

— Вы отняли у меня все, что я любил; я бы никогда не подумал, что вы на это способны. Разумеется, у вас было право на это, но можно было бы сначала рассказать обо всем мне.

— Все, что я любил? — переспросил я.

— Да! Все, кроме вас самого, но вы убили мою любовь к вам, — почти что прорыдал он.

— Но, Лайонел, послушай; я не люблю ее.

— Вы думаете, это вас извиняет? — спросил он с яростью. — Если бы любили, я бы простил вас; но сейчас — не могу.

— Но послушай, — вскричал я, — выслушай меня; я не ее любил, — тебя; я женился на ней, потому что думал, что спасу тебя.

— Странный способ доказывать свою любовь, разбивая мне сердце, — сказал он прежним безжизненным голосом. — Прощайте, — и он повернулся и протянул левую руку — она была холодна и висела как плеть; открывая дверь, он обернулся еще раз, и на лице его было выражение немого укора, которого мне не забыть вовеки.

Через два дня в утренней газете мне попалась следующая заметка:

ТРАГИЧЕСКИЙ СЛУЧАЙ ВО ВРЕМЯ КУПАНИЯ

Возле острова N <там я впервые встретил Лайонела> обнаружено тело молодого человека. В нем без труда опознали мистера Лайонела Лэнгтона, молодого, многообещающего художника, чья одежда лежала на берегу, причем в кармане пиджака нашелся бумажник с фотографиями и письмами, к тому же мистер Лэнгтон, хорошо известный в окрестностях, любил купаться в этом самом месте. Его смерть вызвала большое удивление, ибо он был известен как отменный пловец. Несчастный случай приписан внезапной судороге. Его отцу, профессору Лэнгтону, была сразу же послана телеграмма, ввергнувшая его в скорбь. Он поведал, что в последнее время сын огорчал его; он был нездоров и уныл, странно себя вел, чему он, его отец, не мог найти никакой причины.

Едва я прочел это, как раздался сильный стук в дверь, и два человека внесли в комнату картину. Никогда не доводилось мне видеть чего-либо равного, выходящего из-под кисти Лайонела; это была изумительная работа. На холсте был изображен Гилас, лежащий на дне реки и видимый сквозь воду. И на этот раз это был автопортрет Лайонела, но ему как-то удалось запечатлеть на этом лице, в закрытых глазах, то выражение, какое было на нем, когда он выходил от меня. В воде отражалось мое склоненное лицо. Вскочив, я увидел отражение его в зеркале; но как же мог он предвидеть, что на моем лице отразится именно это выражение при вести о его смерти?

НАРЦИСС

Мой отец умер до того, как я родился, а мать — производя меня на свет, так что с рождения мне достались сразу и титул, и состояние. Я упоминаю об этом, просто чтобы показать, что Фортуна с самых первых моих шагов улыбалась мне. Красота была единственной страстью моей жизни, и я сознавал свою удачливость особенно остро потому, что мой идеал воплотился во мне самом. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, я оглядываю комнату и вижу портреты себя самого на разных этапах моей жизни: в детстве, в отрочестве, в юности. Лица такой красоты я больше ни у кого не встречал. Эти великолепные, классические черты, эти огромные сияющие, синие глаза, вьющиеся золотистые волосы, точно соткавшиеся солнечные лучи, этот божественный изгиб рта, изящество губ, изумительная осанка! Я не был тщеславен в обычном понимании, ибо тщеславие подразумевает жажду одобрения другими, подделку под их желания. Наоборот, меня мало волновало, что думают другие; я часами просиживал перед зеркалом в некоем экстазе. Нет! ни одна картина, которую я когда-либо видел, не могла сравниться со мной!