Том 1. Стихотворения 1906-1920 - Марина Цветаева

Расставание

Твой конь, как прежде, вихрем скачетПо парку позднею порой…Но в сердце тень, и сердце плачет,Мой принц, мой мальчик, мой герой.

Мне шепчет голос без названья:— «Ах, гнета грезы — не снести!»Пред вечной тайной расставаньяПрими, о принц, мое прости.

О сыне Божьем эти строфы:Он, вечно-светел, вечно-юн,Купил бессмертье днем Голгофы,Твоей Голгофой был Шенбрунн.

Звучали мне призывом БогаТвоих крестин колокола…Я отдала тебе — так много!Я слишком много отдала!

Теперь мой дух почти спокоен,Его укором не смущай…Прощай, тоской сраженный воин,Орленок раненый, прощай!

Ты был мой бред светло-немудрый,Ты сон, каких не будет вновь…Прощай, мой герцог светлокудрый,Моя великая любовь!

Молитва

Христос и Бог! Я жажду чудаТеперь, сейчас, в начале дня!О, дай мне умереть, покудаВся жизнь как книга для меня.

Ты мудрый, ты не скажешь строго:— «Терпи, еще не кончен срок».Ты сам мне подал — слишком много!Я жажду сразу — всех дорог!

Всего хочу: с душой цыганаИдти под песни на разбой,За всех страдать под звук органаИ амазонкой мчаться в бой;

Гадать по звездам в черной башне,Вести детей вперед, сквозь тень…Чтоб был легендой — день вчерашний,Чтоб был безумьем — каждый день!

Люблю и крест, и шелк, и каски,Моя душа мгновений след…Ты дал мне детство — лучше сказкиИ дай мне смерть — в семнадцать лет!

Таруса, 26 сентября 1909

Колдунья

Я — Эва, и страсти мои велики:Вся жизнь моя страстная дрожь!Глаза у меня огоньки-угольки,А волосы спелая рожь,И тянутся к ним из хлебов васильки.Загадочный век мой — хорош.

Видал ли ты эльфов в полночную тьмуСквозь дым лиловатый костра?Звенящих монет от тебя не возьму, —Я призрачных эльфов сестра…А если забросишь колдунью в тюрьму,То гибель в неволе быстра!

Ты рыцарь, ты смелый, твой голос ручей,С утеса стремящийся вниз.От глаз моих темных, от дерзких речейК невесте любимой вернись!Я, Эва, как ветер, а ветер — ничей…Я сон твой. О, рыцарь, проснись!

Аббаты, свершая полночный дозор,Сказали: «Закрой свою дверьБезумной колдунье, чьи речи позор.Колдунья лукава, как зверь!»— Быть может и правда, но темен мой взор,Я тайна, а тайному верь!

В чем грех мой? Что в церкви слезам не учусь,Смеясь наяву и во сне?Поверь мне: я смехом от боли лечусь,Но в смехе не радостно мне!Прощай же, мой рыцарь, я в небо умчусьСегодня на лунном коне!

Асе («Гул предвечерний в заре догорающей…»)

Гул предвечерний в заре догорающейВ сумерках зимнего дня.Третий звонок. Торопись, отъезжающий,Помни меня!Ждет тебя моря волна изумрудная,Всплеск голубого весла,Жить нашей жизнью подпольною, трудноюТы не смогла.Что же, иди, коль борьба наша мрачнаяВ наши ряды не зовет,Если заманчивей влага прозрачная,Чаек сребристых полет!Солнцу горячему, светлому, жаркомуТы передай мой привет.Ставь свой вопрос всему сильному, яркомуБудет ответ!Гул предвечерний в заре догорающейВ сумерках зимнего дня.Третий звонок. Торопись, отъезжающий,Помни меня!

<Шуточное стихотворение>

Придет весна и вновь заглянетМне в душу милыми очами,Опять на сердце легче станет,Нахлынет счастие — волнами.

Как змейки быстро зазмеятсяВсе ручейки вдоль грязных улицев,Опять захочется смеятьсяНад глупым видом сытых курицев.

А сыты курицы — те люди,Которым дела нет до солнца,Сидят, как лавочники — пудыИ смотрят в грязное оконце.

Шарманка весной

— «Herr Володя, глядите в тетрадь!»— «Ты опять не читаешь, обманщик?Погоди, не посмеет игратьNimmer mehr[2] этот гадкий шарманщик!»

Золотые дневные лучиТеплой ласкою травку согрели.— «Гадкий мальчик, глаголы учи!»— О, как трудно учиться в апреле!..

Наклонившись, глядит из окнаГувернантка в накидке лиловой.Fräulein Else[3] сегодня грустна,Хоть и хочет казаться суровой.

В ней минувшие грезы свежатЭти отклики давних мелодий,И давно уж слезинки дрожатНа ресницах больного Володи.

Инструмент неуклюж, неказист:Ведь оплачен сумой небогатой!Все на воле: жилец-гимназист,И Наташа, и Дорик с лопатой,

И разносчик с тяжелым лотком,Что торгует внизу пирожками…Fräulein Else закрыла платкомИ очки, и глаза под очками.

Не уходит шарманщик слепой,Легким ветром колеблется штора,И сменяется: «Пой, птичка, пой»Дерзким вызовом Тореадора.

Fräulein плачет: волнует игра!Водит мальчик пером по бювару.— «Не грусти, lieber Junge,[4] — пораНам гулять по Тверскому бульвару.

Ты тетрадки и книжечки спрячь!»— «Я конфет попрошу у Алеши!Fräulein Else, где черненький мяч?Где мои, Fräulein Else, калоши?»

Не осилить тоске леденца!О великая жизни приманка!На дворе без надежд, без концаЗаунывно играет шарманка.

Людовик XVII

Отцам из роз венец, тебе из терний,Отцам — вино, тебе — пустой графин.За их грехи ты жертвой пал вечерней,О на заре замученный дофин!

Не сгнивший плод — цветок неживше-свежийВтоптала в грязь народная гроза.У всех детей глаза одни и те же:Невыразимо-нежные глаза!

Наследный принц, ты стал курить из трубки,В твоих кудрях мятежников колпак,Вином сквернили розовые губки,Дофина бил сапожника кулак.

Где гордый блеск прославленных столетий?Исчезло все, развеялось во прах!За все терпели маленькие дети:Малютка-принц и девочка в кудрях.

Но вот настал последний миг разлуки.Чу! Чья-то песнь! Так ангелы поют…И ты простер слабеющие рукиТуда наверх, где странникам — приют.

На дальний путь доверчиво вступая,Ты понял, принц, зачем мы слезы льем,И знал, под песнь родную засыпая,Что в небесах проснешься — королем.

На скалах

Он был синеглазый и рыжий,(Как порох во время игры!)Лукавый и ласковый. Мы жеДве маленьких русых сестры.

Уж ночь опустилась на скалы,Дымится над морем костер,И клонит Володя усталыйГоловку на плечи сестер.

А сестры уж ссорятся в злобе:«Он — мой!» — «Нет — он мой!» — «Почему ж?»Володя решает: «Вы обе!Вы — жены, я — турок, ваш муж».

Забыто, что в платьицах дыры,Что новый костюмчик измят.Как скалы заманчиво-сыры!Как радостно пиньи шумят!

Обрывки каких-то мелодийИ шепот сквозь сон: «Нет, он мой!»— «(Домой! Ася, Муся, Володя!»)— Нет, лучше в костер, чем домой!

За скалы цепляются юбки,От камешков рвется карман.Мы курим — как взрослые — трубки,Мы — воры, а он атаман.

Ну, как его вспомнишь без боли,Товарища стольких побед?Теперь мы большие и болеНе мальчики в юбках, — о нет!

Но память о нем мы уносимНа целую жизнь. Почему?— Мне десять лет было, ей восемь,Одиннадцать ровно ему.

Дама в голубом