Имение Марковых - Иван Бурдуков

из них моё отражение. Говоря о другом, цель нашего пребывания расходилась: я приходил в имение на исповедь, все остальные – в бар. И там у меня не выходило исповеди, покуда я притворялся другим человеком. Так и выходит, что ни единое существо на свете не знает меня настоящего. Даже прекрасная девушка Лера.

IV

Приют дельцов

Испорченная нравственность, обновлённые значение и роль человека приняли своё сегодняшнее место от грубейшего цинизма, впрочем, называемого теперь благоразумием и неотъемлемым качеством преуспевающего человека. Предположим, если бы один отдельный человек поставил себя ко всем так, как себя поставили прихожане дома Марковых, то никто бы не воспротивился выгнать его из нашего существующего общества. Его непременно осудили бы согласно общечеловеческой нравственности и этики. Поэтому данный круг ставил себя значительным образом: авторитетность и само пребывание отдельного человека в доме Марковых определялись законами, требующими обязательного своего соблюдения. Законы эти обсуждались на самом первом собрании в имении Марковых, и с того дня, каждой кандидатуре на вход в этот дом, в письме, помимо приглашения, присылается «Устав имения Марковых».

Главная правда в имении Марковых: все презирают всех, – но это вряд ли кого-то тревожит. Приобретенный опыт жизни этих людей предполагает неуважение к людям вообще – из простых соображений бизнеса и политики. Влиятельных людей принято уважать, не уважая; людей обычных – попросту ни во что не ставить. На этом зиждется общество скупердяев, финансистов и продажных политиков. Живётся же им таким образом комфортно, а совесть не сетует. При малейшем грехе совестливости всегда можно взглянуть на других: «их всё же не мучает совесть – так пускай и меня не мучает», – и всё снимает рукой. От скуки существуют привычные лекарства: похоть и чревоугодие, извращения, алкоголизм и наркотики – но это уже происходит совсем в других местах.

Первая суббота июля означала: сегодня имение Марковых в очередной раз приютит крупнейших дельцов округи. В этот день здесь снова Алла. Её платье сегодня таинственно-чёрного цвета. Меня посетила фантазия о том, как она его одевала, как красилась перед зеркалом, как она мылась в душе и проводила руками по тем местам, о которых мечтают тысячи глаз.

Она заметила мой взгляд и была рада мне. Медленно приближаясь, она наиграно водила бёдрами и её нельзя было в этом упрекнуть. Красивая шея её не нуждалась в аксессуарах, только в поцелуях и ласке, которые медленно бы спускались к её сочной, набухшей от жара возбуждения груди. Тщетно и смешно представлять себе такие подробности; поддаться этому всё же стоит.

– Здравствуйте, Александр Александрович, – обратилась ко мне Алла, проговаривая, как логопед, каждую букву этих трёх слов.

– Здравствуй. Давай, ты будешь звать меня Александр?

– Давай – Саша?

– Ты любишь, когда мужчины предпочитают всем женщинам мира тебя одну?

– Ах! Вот ты как? – засмеялась Алла. – И правильно, отбрось эти сантименты. Да, ты прав, мне нравится радовать мужчин своим видом. Кто-нибудь сегодня насмотрится на меня, поедет в бордель или домой, а я буду продолжать находиться в его памяти. Он будет проводить время с другой женщиной, а мечтать обо мне. Мне нравится так вот думать.

– Веришь что вся твоя власть в красоте?

– Это у тебя надо спросить.

– Увы, Алла. У меня есть два варианта. Либо ты решила наладить со мной отношения по рекомендации, а может и наставлению твоего отца; либо ты всё то же самое решила самостоятельно. Представь, как будет рад папка, узнай он, что его милая Аллочка захомутала такого видного и богатого человека. Это же сразу какое доверие к тебе возникнет: он увидит, что его дочь уже доросла до него, смыслит, что следует делать, а что не следует, без объяснений. И теперь вы смогли бы объединить свои усилия в капиталостроении. Ты станешь для него лучшим открытием, возможно, после золотых приисков.

Каждый раз в общении с женщинами я видел их чище дистиллированной воды. И всегда закрывал на это глаза. Я всегда это знал, и никогда не говорил им правду, иначе разбивается барьер вычурности, а сам экзотичный и уродливый звук правды слышать попросту неприятно. Почему-то именно сейчас я решился на эту циничную выходку. Неужели действительно меня поглощает эта чёрная энергетика дома?

– Ты прав, – не теряя энтузиазма, ответила Алла. – В одном ты ошибся, Саш: я не хочу объединяться с отцом и идти по его стопам. Я хочу как можно скорее уйти из этого семейства.

Я молчал, чувствуя её лукавость.

– А что касается тебя: ты мне приглянулся как человек ближе всего подходящий по духу, как мне показалось. В отличие от этих-то. – Она обвела рукой нескольких людей подле нас. – Прости, если потревожила твою зону комфорта.

В тот момент как Алла подалась уходить, я схватил её за руку. Наши глаза встретились и зафиксировали взаимопонимание. Неужели я ей поверил?

– Нет, я не скажу тебе, что ты красивая и обаятельная. Не дождёшься.

– Ты уже это сказал.

– Будет камень в свой же огород, но я признаюсь: сегодня я пришёл сюда, чтобы увидеть тебя. Ты ни красивая и ни обаятельная, я этого не скажу, ты не привлекательная, ты – занятная. Мне плевать во что ты одета и сколько стоит твоё общество. Мне хочется узнать, что у тебя тут. – Я указал своим пальцем в её солнечное сплетение, и мой палец вонзился между её грудей. Её это не смутило; она продолжала смотреть в мои глаза.

– Раньше мне не приходилось встречать мужчину, который бы вот так просто рассказал мне свои намерения, мужчину, желавшего узнать меня, а не затащить в кровать любыми способами; который бы дотронулся до меня и не причинил душевных мук.

– Алл, не хотелось бы наткнуться на твоего отца. Давай уйдём отсюда.

– Папа меня потеряет.

– Скажешь ему, что ушла со мной. Он не осудит.

Мы ушли из дома, и я попросил её рассказать о себе.

Яблоко Алла далеко упало от яблони Всеволода Дмитриевича, и покатилось по незаезженной тропинке в поиске другого сада. Она говорила правду о желании скорейшего побега из семейства Заблуцких. Редкость или дар – Алла смогла уберечь свою душу от капиталистического мрака, на котором базируется утилитаризм г-на Заблуцкого и г-жи Заблуцкой. По-прежнему Алла не отсекла у себя привычки шикарно одеваться, жеманничать, находиться в центре внимания, ослеплять мужчин красотой и забавляться ими. Оставаясь наедине с собой, приходила меланхолия, понимание своей низости и осуждение нравственной деградации родителей; она не могла избавиться от преследующего её образа, как её родители безумно хохочут на фоне миллионов страдающих. Родители казались ей замочной скважиной,