Рассказы - Виктор Вайнерман

Старичок и старушка на стене подошли к самой кровати Шурика. Встали напротив. Мальчику кажется, что у старичков хищные глаза и загнутые носы, как у злых волшебников на картинках в сказках. Они смотрят по сторонам, словно ищут кого-то. Вот-вот они должны увидеть его. Шурик с головой забирается под одеяло, отчего ему сразу становится спокойнее. Под одеялом не слышны звуки улицы. Не надо прислушиваться, раздаются ли на лестнице знакомые шаги. Можно угреться и сосредоточиться. В воскресенье в Доме офицеров — «Три мушкетёра». Папа обещал сводить Шурика в кино.

Неужели родители и правда больше не придут? И никогда-никогда не надо будет смазывать солидолом папины пуговицы на кителе? Не надо будет, продев их в специальное приспособление, надраивать до блеска маленькой щёточкой? Не надо будет вместе с мамой разглаживать и пришивать белоснежный подворотничок, чтобы папа на дежурстве выглядел бравым офицером? Шурик согласился бы даже пить новые горькие таблетки, о которых мама прочтёт в своей медицинской газете!.. И неужели никогда-никогда не наступят редкие праздники, когда родители оба дома и никуда не спешат. Да как же так?! Почему это должно случиться именно со мной?! Как я останусь один?!!

Душно под одеялом. Он приподнимает краешек и выглядывает наружу. С облегчением вдыхает прохладный воздух. Старички куда-то пропали. Шурик всматривается. Какие-то приглушённые тени всё же мелькают на стене. Вспыхивает неяркий свет то в одном, то в другом месте. Шурик заинтересован. Ему хочется узнать, откуда идёт свет и что это за тени. Он опускает ноги на пол, угодив точно в тапки, кутается в одеяло, выходит в комнату родителей и подходит к окну. Фонарный столб стоит чуть наискось. Лампу в него недавно вкрутили, и теперь фонарь исправно освещает тротуар и деревья, стоящие за оградой под окнами дома. Ветер расчёсывает кроны, а свет фонаря высвечивает каждое движение ветра. Шурик, примериваясь, оглядывается. На стене колеблются причудливые тени. «А! Вот оно что! Это листья и ветки! А я боялся».

Вдруг стену снова ярко осветило. Страшные старички появиться не успели. Ревут двигатели! Шурик оборачивается к окну и видит быстро удаляющуюся машину. «Ага! Свет фар. Понятно». Напряжение немного отпустило. Остались обида и жалость к себе.

Вздохнув, он замечает на полу около шкафа открытую коробку из-под обуви. На дне лежит, завёрнутый во фланельку, папин кортик. Шурик смотрит на коробку. Её надо закрыть и убрать на место. Шурик достаёт кортик, прижимает его к груди, идёт к себе и ложится в кровать. Голова сразу тяжелеет, неудержимо хочется спать. Но едва мальчик закрывает глаза, как сердце снова бешено колотится.

Как теперь пойдут дела в школе? Наверное, придётся перейти в другую — не разрешат, чтобы Вера Павловна преподавала в его классе. Захочет ли она взять Шурика к себе? Она ведь такая красивая! Девчонки в классе без конца спорят, у кого из них глаза такие же голубые, как у Веры Павловны. Глупые! Ни у кого из них нет таких глаз! И волосы у Веры Павловны вовсе и не крашеные, потому что она от природы золотистая!

«Все начнут завидовать и перестанут дружить со мной, — думает Шурик. — И я не смогу быть весёлым рядом с Верой Павловной. Все подумают, что я жестокий и забыл своих родителей». Вдруг в сознании вспыхивает: «Маме, наверное, было очень больно, когда её сбила машина. Папа — мужчина, его, хоть и тоже очень жалко, всё-таки не так, как мамочку!.. А я и не подумал о них, всё о себе, да о себе». Шурику становится стыдно, и слёзы опять жгут щёки, льются и льются без остановки. Мальчик лежит на мокрой подушке и жалобно подвывает, прислушиваясь к самому себе и к тому, что в нём происходит.

Вдруг, как гром среди ясного неба, раздаётся резкий металлический звук. В замочную скважину наружной двери кто-то вставил ключ и дважды его повернул. Шурик вздрогнул. Сердце вот-вот выскочит из груди! Он поднимает голову и насторожённо прислушивается. Ощущение полного одиночества исчезает.

«Т-с-с, тише, тише», — шепчет кто-то в прихожей маминым голосом. «Уснул, наверное», — после паузы добавляет кто-то папиным шёпотом. Шурик всхлипнул и опустил голову на холодную и мокрую подушку. Кошмарные тени, кружившиеся вокруг, растворяются. Комок в горле тут же тает. Мир снова становится тёплым, безопасным и вполне домашним. Хочется вскочить с кровати — и запрыгнуть на неё так, чтобы панцирная сетка зазвенела. И повторить ещё раз. «Пойду посмотрю», — шепчет папа. Шурик зажмуривается. «Сейчас подойдёт и всё поймёт, — думает он. — И про машину, и про Веру Павловну, и про всё остальное». Шурик старается не моргать и дышать ровно. Папа подходит, лёгким ласкающим движением касается его волос, поправляет одеяло. Шурик тихонько, чтобы папа не заметил, с наслаждением вдыхает родной папин запах: приятный стойкий одеколон, приправленный терпкими запахами табачного дыма и вина. «Господи, вспотел-то как, — говорит папа. — Дай-ка я тебя переложу». Одной рукой он приподнимает Шурика, другой быстро переворачивает подушку и… замечает кортик. «Вот чертёнок!» — бормочет папа. Он забирает кортик и аккуратно кладёт сына на подушку. Шурик судорожно вздыхает несколько раз и, почмокав губами, поворачивается к папе спиной.

В соседней комнате родители тихонько хвалят друг другу Шурика за то, что он выдул не всю банку компота, а значит, ночью будет спать спокойно, что съел всё, что ему приготовлено. «И телевизор выключил, вот молодец!» — говорит мама. А папа добавляет: «Я же говорил, что его вполне можно оставить одного. Ты посмотри — он вооружился на всякий случай». Засыпая, Шурик слышит мамин тихий смех, затем лёгкий скрип шифоньер-ной двери и успевает подумать, что мама, наверное, достаёт свой абрикосовый халат.

…Красивая Вера Павловна сидит за столом и что-то пишет в классном журнале. Цветная ткань кофточки поблекла, потускнела, стала простой и невыразительной. Павлины выглядят так, словно кто-то потёр их большой чернильной резинкой. Над голубыми глазами Веры Павловны чётко обозначились густые брови. Они портят её. Золотистые локоны распрямились — теперь заметно, что в основании они совсем тёмные. На лице Веры Павловны написаны огорчение и усталость. Муж вчера приехал из командировки и ничего ей не привёз. Девчонки в классе разочарованно хмыкают и перешёптываются, прикрывая ладошками рты, с насмешкой поглядывая на учительницу. Шурик блаженно улыбается во сне.

Ромка

…Ромка чем-то похож на юного Пушкина. Смуглая кожа, кудрявые волосы. Слегка вывернутые губы и чёрные, масляные глаза.

Мы заканчиваем первый класс. С первого сентября Ромка — мой друг. Правда, нас почти сразу рассадили, потому что мы рисовали друг другу разные картинки, жевали промокашки и щелчками сбивали эти тугие комочки в сторону косичек с пышными бантиками.

За первой партой в нашем классе сидит странный мальчик, Вася Белоусов. Когда учительница делает ему замечание, он не исправляется, а с ещё большим старанием продолжает делать то, что ему запретили. Однажды Валентина Митрофановна сказала Васе, чтобы он не ковырял в носу, — он же сидит на первой парте и все это видят. Услышав замечание, Вася повернулся к нам лицом, запустил щепоть пальцев в ноздрю… и потянул наружу длинную зелёную соплю.

— Фффуууууууу, — пронеслось по классу. Обнаружив столь бурную реакцию, Вася встал из-за парты во весь рост, открыл рот и с хлюпаньем втянул в себя отвратительную зелень.

— Ффуууууууууууууууууу, — на тональность выше пропел класс, сморщившись всеми тридцатью лицами.

Когда мы открыли глаза и перестали корчиться, успели заметить, как Валентина Митрофановна выпроваживает Васю в коридор, брезгливо взяв за край его форменной курточки.

На переменке Рома спрашивает, что я буду кушать. У меня в ранце лежит бутерброд с колбасой. Ещё мама дала мне десять копеек, чтобы в буфете купить маленькую бутылочку сливок. Мама говорит, что нельзя кушать всухомятку — живот будет болеть. Денег должно хватить — сливки стоят десять копеек, а молоко дешевле — восемь… Рома соглашается составить мне компанию.

В буфете все толпятся и лезут к раздаче. Никто не стоит в очереди. Не то что никто не хочет, а просто нас до сих пор не научили. Мне, правда, мама всегда советует никуда не лезть, быть скромным мальчиком, но когда вокруг все орут и давят друг друга, трудно удержаться — останешься ни с чем. Неужели всем остальным мамы ничего такого не говорят?..

Ромка предлагает отдать ему деньги — он сейчас всё раздобудет. Действительно, почти тут же возвращается, держа в руках по маленькой бутылочке.

— Ух ты! — вырывается у меня. — Ну ты даёшь!

— Да пустяки! — скромничает Ромка.

В классе мы садимся за мою парту. Я достаю целлофановый пакет, извлекаю из него завёрнутый в салфетку бутерброд. Два куска батона аккуратно намазаны маслом. Сверху лежат большие пластины розовой колбасы. Ромка сглотнул слюну. Его мама тоже что-то собрала, но, видно, Ромка свой домашний завтрак доставать не хочет.