Рассказы зверолова - Владимир Алексеевич Панюков

вскочит; злобности звериной в нём ещё нет; к человеку идёт он доверчиво и в неволе совсем не капризный.

Совсем иное дело — большой, да ещё старый медведь. Зверь осторожный, злобный, и такая страшная сила в нём — крепкое деревце валит с корнем, камни ворочает тяжёлые — пудов до пяти. Его и перехитрить нужно, и застать врасплох, и связать так, чтоб не вырвался. Один на один к нему и не подступишься, надо сообща, гуртом, и чтоб помощники были люди не из робкого десятка.

Приходилось мне лавливать таких зверей не один раз. Но про все встречи с топтыгиным я уже и не помню: расскажу, что осталось в памяти.

Случай на пасеке

Я работал тогда во Владивостоке, а в свободные дни ездил на охоту к деду Отрошко.

Дед был дряхлый, глухой. Он заведовал колхозной пасекой, иногда охотился и всегда встречал меня, как самого близкого друга.

Однажды я приехал к нему в конце лета.

— Беда, Алексеич! — сразу же пожаловался дед. — Повадился ко мне медведь ходить. Два улья на пасеке разорил, третий в тайгу отнёс. Пошёл я вчера по следу: улей разбит, пчёлы погибли. Не знаю, что и делать: зверь ходит ночью, а я уж больно слаб глазами стал, не пойму — где медведь, а где куст густой.

— Что-нибудь придумаю, — успокоил я старика. — Горю твоему надо помочь!

— Вот бы дело! — обрадовался дед и стал разводить самовар.

Попили мы чайку с мёдом, легли спать, а утром пошли поглядеть, где озоровал медведь.

Прямо возле пасеки протекала речка, на её берегу росли липы, орешник. За поляной начинался большой хвойный лес, в нём — высокая, немятая трава. Местечко красивое! Но медведь не красоту здесь искал, а где-то тропку нашёл, по которой ходил на пасеку воровать. А воры крадутся тихо, по кустам прячутся. И выходило, что к деду Отрошко медведь мог добираться только берегом речки, сквозь густой орешник.

Я всё это обдумал и спросил:

— Есть у тебя большая липовка, в которую мёд сливаешь?

— Есть.

— Где она?

— Пойдём! — И дед повёл меня в омшаник.

Я выбрал новую липовку, широкую, как бочка. Она была сделана из толстого обрезка очень старой липы, но продолблена не насквозь: дно у неё было отличное, крепкое. Я смастерил крышку, чтобы можно было захлопнуть эту бочку-липовку, и приделал затвор, чтобы крышка запиралась. А около дна просверлил три круглые дырки, чтоб в закрытую бочку проходил воздух.

Мы с дедом перенесли липовку на берег речки и положили на поляне возле орешника. А поперёк тропы, где мог пройти зверь, перекинули длинную жердь — от бочки до самой речки. Жердь смазали мёдом и на дно бочки положили пчелиные соты.

Дед помогал мне и всё делал так, как я ему велел, но в затею мою не верил:

— Мудришь, Алексеич! Да нешто можно такой штукой обдурить медведя?

— Поживём — увидим!

Пока мы возились с бочкой да обедали, наступил вечер. А когда село солнце и начало темнеть, мы взяли ружья и спрятались в кустах.

Прошло минут тридцать, и я услыхал чьи-то осторожные шаги.

— Слышишь, вроде идёт кто-то? — громко шепнул я старику в самое ухо.

— Чего? — спросил он. А потом догадался, о чём речь, и тихо ответил: — Может, Никита идёт.

Был у старика дружок Никита, рыбак, так он ходил иногда на пасеку, в гости к Отрошко.

Я напряг зрение и увидел медведя. Видно, заметил его и старик: он схватил меня за плечо, рука у него дрожала.

Медведь был небольшой, но шёл он осторожно, обнюхивал наши следы возле жерди. Постоял, послушал, встал на задние лапы… И хоть страшными казались ему наши следы, запах мёда влёк его с неудержимой силой вперёд. Он приблизился к жерди, начал слизывать мёд. Дошёл до липовки, глянул в круглую чёрную дыру, но не полез туда, а огляделся и пошёл к речке. Там напился… И показалось мне, что не вернётся он к бочке, уйдёт.

Я уже поднял ружьё и накинул стволы на зверя. Но он не ушёл, вернулся к бочке, где так вкусно пахло мёдом. Покрутился у входа и даже рявкнул для храбрости. А потом нагнул голову и полез в липовку.

Как только медведь скрылся там, я дёрнул за верёвку, крышка захлопнулась и закрылась на щеколду. Я выскочил из кустов, подбежал к липовке и обвязал её верёвкой, чтобы медведь не вырвался.

Дед Отрошко осмелел, подбежал ко мне и залился смехом:

— Вот леший! Ну и хитёр же ты, Алексеич, — как медведя обдурил! Гляди-ка, липовка ходуном ходит!

Действительно, медведь так вертелся в бочке, что она шевелилась. Но я знал, что он не вырвется, и решил оставить его здесь до утра.

По дороге к избушке дед Отрошко всё выпытывал у меня:

— А куда мы медведя денем?

— Во Владивосток, в комбинат отправим. А оттуда — за границу. И будет жить наш медведь во Франции или в Греции.

— А как же на станцию повезём?

— Лошадь достанем.

— Эх, лошади нет! Придётся к Никите идти, он даст.

Утром, когда я ещё спал, дед Отрошко приехал на телеге. С большим трудом мы вкатили на неё липовку с медведем и поехали на станцию.

С первым же поездом наш пленник отправился во Владивосток.

Как заснул злой Красавец

Я приехал на Камчатку заготовить куниц и соболей и познакомился со старым охотником Третьяковым, который жил в деревне Сероглазки.

Ивану Сидоровичу шёл тогда сто третий год. Волосы и длинная борода были у него белы как снег, но держался он бодро.

В избе у старика сидели ещё два деда, тоже седые, но коренастые, крепкие. Я думал, что это соседи Третьякова, но оказалось, что я ошибся.

— Сыновья мои, — сказал Иван Сидорович. — Андрюшке — семьдесят восьмой, а Петька совсем ещё молодой: ему в позапрошлом году только восьмой десяток пошёл!

Семейка у Третьякова была обширная: четыре дочери, почти два десятка внуков и правнуков. Многие из них охотники, и я заключил с ними договор — ловить для нашего комбината во Владивостоке куниц и соболей.

Когда Иван Сидорович провожал меня до калитки, во дворе я увидел группу ребятишек. Подталкивая друг друга, они с любопытством глядели через щель в сарай.

— Там медвежонок, — сказал Иван Сидорович. — Хотите взглянуть?

Старик открыл ворота. С радостным визгом бросился к его ногам маленький медвежонок.

Я его взял за загривок; он был совсем ручной. Шерсть у него, мягкая и серебристая, была