Это же Пэтти! - Джин Уэбстер

– Но, во всяком случае, Вы не можете позволить, чтобы она страдала…

– О нет, я сделаю все от меня зависящее для примирения. Завтра утром Керен может переехать к Айрин Маккало, а Пэтти, Конни и Присцилла отправятся в свои прежние комнаты в Западном Крыле. Мадмуазель, Вы вроде привыкли…

– Я не возражаю против того, чтобы они были вместе. Просто они, как Вы их называете, жизнерадостны. И верно, очень сложно, когда они рассредоточены.

– Вы хотите сказать, – изумленно воззрилась мисс Лорд, – что собираетесь вознаградить их за недостойное поведение? Но это именно то, ради чего они старались.

– Признайте, – улыбнулась Вдовушка, – что они очень старались. Настойчивость заслуживает успеха.

На следующее утро Пэтти, Конни и Присцилла, руки которых были заняты платьями, шляпками и диванными подушками, весело вышагивали по Райской Аллее в ритме тустепа, а школьные домочадцы с облегчением помогали им переезжать. Заметив мисс Лорд, топтавшуюся неподалеку, они хором затянули популярную школьную песенку:

«Мы любим ходить в церковьИ слушать проповедников, Работа делает нас счастливыми, И мы нежно любим своих учителей. Дочери Святой Ур-су-лы!»

II. Романтическая история Катберта Сент-Джона

ВДОВУШКА придерживалась здравой теории о том, что ученицы средней школы должны оставаться маленькими девочками до тех пор, пока не окончат школу и – дерзкие, энергичные и непосредственные – не шагнут во взрослый мир. «Святая Урсула» как по форме, так и по содержанию была монастырем. Мужскую половину рода человеческого в расчет не брали.

Бывало, новенькая девочка воротила нос от девических забав, которыми довольствовались ее подруги. Но, в конце концов, ее неудержимо затягивало в поток. Она училась прыгать через веревочку и катить обруч, участвовать в погонях по бумажному следу по пересеченной местности, зимой кататься на коньках и с горки, играть в хоккей; наслаждаться леденцовыми тянучками из патоки и попкорном, сидя вокруг большого костра субботними вечерами, или импровизированными маскарадами, когда вся школа в поисках костюмов совершала набеги на дорожные сундуки на чердаке. Через несколько недель самая испорченная юная материалистка больше не чувствовала зов из-за «пределов» и поддавалась молодежному духу сестринской общины.

Но в подростковом возрасте девочки с готовностью отвечают на зов романтики. Время от времени, в сумеречный час между послеобеденными занятиями и звонком к переодеванию, собравшись у окна и обратив свои лица к небу в сторону запада, они заводили разговор о будущем, особенно когда в их группе находилась Розали Пэттон. Хорошенькая, грациозная, непоследовательная малютка Розали была исключительно создана для романтики, которая так и льнула к ее золотистым волосам и смотрела ее глазами. Она могла не быть абсолютно уверенной насчет разницы между причастиями и супинами, могла сомневаться в определении параллелепипеда, но если речь заходила о чувстве, то она говорила с убежденностью. Судя по всему, ее знания были не столько теоретическими, сколько приобретенными на личном опыте. Розали предлагали выйти замуж!

Она поведала подробности своим самым близким друзьям, те поведали их своим самым близким друзьям, пока, наконец, вся школа не узнала ее романтическую историю.

Превосходство Розали в сфере чувств совершенно ей соответствовало. Присцилла могла отличиться в баскетболе, Конни Уайлдер – в актерском мастерстве, Керен Херси – в геометрии, а Пэтти Уайатт – ну, скажем, в дерзости и отваге. А вот Розали была признанным авторитетом в сердечных делах, и пока не появилась Мэй Мертель Ван Арсдейл, никому и в голову не приходило сомневаться в ее статусе.

Мэй Мертель провела неуютный месяц, с трудом вживаясь в школьную жизнь. Ей было привычно выделяться с помощью одежды, но, приехав со своими четырьмя чемоданами, она к своему неудовольствию поняла, что одежда в «Святой Урсуле» бесполезна. В том, что касалось моды, школьная униформа равняла всех под одну гребенку. Была, тем не менее, еще одна сфера, в которой она могла рассчитывать на превосходство. Ее собственная сентиментальная история была яркой в отличие от бесцветного существования большинства, и она принялась отстаивать свои притязания.

В одну октябрьскую субботу в комнате Розали собралось с полдюжины девочек, которые расселись на брошенных в кучу диванных подушках, прикрутив газовые рожки и пользуясь струившимся в окно светом первой после осеннего равноденствия полной луны. Они тихо пели в минорной тональности, но постепенно перешли на разговоры. Учитывая лунный свет и парящие облака, беседа развивалась в сентиментальном духе и, естественно, закончилась Великим Опытом Розали. Лавируя между девическими сомнениями и множеством подсказок, она пересказала историю – новенькие девочки ни разу ее не слышали, а для стареньких она всегда была свежей.

Сцена была бесподобна – залитый лунным светом пляж, плеск волн и шелест сосен. Стоило Розали случайно опустить какую-нибудь подробность, как ее слушательницы, уже знакомые с рассказом, охотно дополняли его.

– И он держал твою руку все время, пока говорил, – подсказывала Присцилла.

– О Розали! Правда? – шокировано вопрошали хором новенькие.

– Д-да. Просто он вроде как завладел ею и забыл отпустить, а мне не хотелось напоминать ему.

– Что он сказал?

– Он сказал, что не может жить без меня.

– А ты что ответила?

– Я сказала, что мне ужасно жаль, но ему придется.

– И что произошло потом?

– Ничего, – вынуждена была признать она. – Полагаю, что-то могло произойти, если бы я приняла его предложение, но как видите, я отказала.

– Но ты была очень молода в то время, – намекнула Эвалина Смит. – Ты уверена, что знала, чего хочешь?

Розали кивнула с видом меланхолического сожаления.

– Да. Я знала, что не смогу его полюбить, потому что у него… ну, у него был ужасно смешной нос. Он начинал указывать в одном направлении и вдруг передумывал и указывал в противоположном.

Ее слушательницы предпочли бы, чтобы она опустила эту подробность, но Розали мыслила буквально, и у нее отсутствовал свойственный рассказчику инстинкт утаивания.

– Он спросил, нет ли надежды, что я изменю свое мнение, – прибавила она печально. – Я сказала ему, что я никогда не полюблю его настолько, чтобы выйти за него, но я всегда буду его уважать.

– И что же он ответил?

– Он сказал, что не станет сводить счеты с жизнью.

Установилась глубокая тишина, и Розали глазела на луну, а остальные глазели на Розали. Обладая волосами, от которых исходил неясный свет, и фиалковыми глазами, она полностью соответствовала их идеалу книжной героини. Они не помышляли завидовать ей, они просто удивлялись и восхищались. Она носила титул Королевы Романтики по естественному праву.

Мэй Ван Арсдейл, слушавшая повествование молча, была первой, кто разрушила чары. Она поднялась, тряхнула волосами, оправила блузку и вежливо подавила зевок.

– Вздор, Розали! Ты глупая маленькая гусыня, раз суетишься по пустякам. Спокойной ночи, дети. Я отправляюсь спать.

Она прошествовала к двери, но остановилась на пороге и обронила невзначай. – Мне делали предложение три раза.

При таком lèse-majesté[7] у свиты от шока перехватило дыхание. Пренебрежительное высокомерие новенькой девочки было больше, чем они могли вынести.

– Она противная старуха, и я не верю ни одному ее слову! – решительно объявила Присцилла, целуя на ночь бедную уничтоженную малютку Розали.

Это небольшое непредвиденное осложнение положило начало натянутым отношениям. Мэй Мертель собрала собственных сторонников, а избранный круг друзей Розали сплотился под знаменем своей королевы. Они намекнули адептам Мэй, что обе романтические истории качественно в корне отличаются друг от друга. Возможно, Мэй является героиней нескольких банальных флиртов, тогда как Розали – жертва grande passion.[8] Она отмечена неизгладимым шрамом, который будет носить до самой смерти. В пылу преданности они упустили из виду искривленный нос героя и тот общепризнанный факт, что личные чувства Розали не были затронуты.

Однако Мэй утаила свою козырную карту. Вскоре под покровом секретности стали ходить слухи. Она была безнадежно влюблена. Речь шла не о прошлогодних каникулах, а о нынешней пламенной страсти. Ее соседка по комнате просыпалась посреди ночи от звуков сдавленных рыданий. У нее не было аппетита – весь стол мог это засвидетельствовать. В разгаре десерта, даже во время вечеринок с мороженым, она забывала есть и, застыв с ложечкой в руке, пристально глядела в пространство. Когда ей напоминали, что она сидит за столом, она виновато и торопливо принималась запихивать в рот остатки еды. Этот факт ее неприятели враждебно комментировали в том духе, что к концу трапезы она всегда приходит в себя, поэтому ест не меньше остальных.