В такие дни - Валерий Брюсов

Только звезды глядят молитвенно,

Но и они насмешливо судят.

Звезды! мы — знакомые старые!

Давно ль вы в окошко подглядывали,

Как двое, под Гекатиными чарами,

Кружились, возникали, падали.

Когда же вчера вы таяли,

Уступая настояниям утра,

Вы шептали, смеясь: не устали ли

Губы искать перламутра?

Так зачем теперь отмечаю я

Насмешку в лучах зазубренных,

Что в мечтах — канун безначалия

В царстве голов отрубленных;

Что не смотрите ласково-матово,

Как, замкнув рассудочность в трюме, я

По Москве девятьсот двадцатого

Проплываю в ладье безумия!

20—22 августа 1920

ХМЕЛЬНЫЕ КУБКИ

Бред ночных путей, хмельные кубки.

Город — море, волны темных стен.

Спи, моряк, впивай, дремля на рубке,

Ропот вод, плеск ослепленных пен.

Спи, моряк! Что черно? Мозамбик ли?

Суматра ль? В лесу из пальм сквозных,

Взор томя пестро, огни возникли,

Пляски сказок… Вред путей ночных!

Город — море, волны стен. Бубенчик

Санок чьих-то; колокол в тени;

В церкви свет; икон извечный венчик…

Нет! бред льнет: в лесу из пальм огни.

Спи, моряк, дремля на рубке! Вспомни:

Нега рук желанных, пламя губ,

Каждый вздох, за дрожью дрожь, истомней…

Больше, глубже! миг, ты слишком груб!

Колокол в тени. Сов! сон! помедли,

Дай дослушать милый шепот, вкинь

В негу рук желанных — вновь! То бред ли,

Вод ли ропот? Свод звездистый синь.

Чьи-то санки. Пляска сказок снова ль?

Спи, моряк, на рубке, блеск впивай.

Город — море. Кубков пьяных вдоволь.

Пей и помни свой померкший рай.

1920

ДЛЯТСЯ, ДЛЯТСЯ…

Длятся, длятся, сцеплены, союзны,

Лентой алой скрепленные ночи.

Память! в нежной устали ворочай

Легкий пух зари в сумрак грузный!

Лунной влагой облик милый залит,

Тень на грудь — сапфирные запястья.

Вот он, вот, взор сдавленного счастья!

Змей, скользя, в глубокой ласке жалит.

Черный мрак над морем опрокинут,

Зыбля челн в неистовстве прибоя.

В звездность тайны падаем мы двое;

В холоде ль эфира плечи стынут?

Эос! Хаос блесков без названья!

Теплый мрамор ожил в теле гибком,

В неге слипших губ, к немым улыбкам,—

Вечность влить в мгновенья расставанья!

Память, смей! лелей земные миги!

Их за свет иных миров стереть ли? —

Смертной сети пламенные петли,

Брошенной столетьям в этой книге!

26 сентября 1920

РУКАМИ ПЛЕЧИ…

Руками плечи опоясаны,

Глаза с глазами смежены,

Друг друга сном огня пьянят они,—

Венчанных двое меж иных.

Миг кем-то где-то предназначенный!

Стонать бесплодно: пощади!

В воде столетий опрозраченной

Для зорких глаз палящий диск!

Кассандры рушащихся Илиев,

Иоанны Патмосов в огне!

Вы тщетно в выкриках таили гнев,—

Что будет, видя как в окне.

Еще весталка не ждала греха,

Еще не вызвал брата Рем,

Уже был избран меч Алариха

Жечь мрамор римских алтарей.

Нас так, с порога дней, провидели,—

Осенний луч с поры весны,—

В мечты все Сапфо, все Овидии,

Всех Атлантид слепые сны!

4 июня 1921

ОТ СТОЛЕТИЙ…

От столетий, от книг, от видений

Эти губы, и клятвы, и ложь.

И не знаем мы, полночь ли, день ли,

Если звезды обуглены сплошь.

В мире встанет ли новый Аттила,

Божий бич, божий меч, — потоптать

Не цветы, но мечты, что взрастила

Страсть, — хирамовым кедрам под стать?

Солнце пятна вращает, циклоны

Надвигая с морей на постель,

Но не тот же ли локон наклонный

Над огнем мировых пропастей?

Чтобы око земное не слепло,

На мгновенье двум сближенным в смех —

От советской Москвы на Алеппо

Революции праздничный сбег.

И с земли до звезды, до столетий

Восстающих, — борьбе и войне

Этот огненный столп одолеть ли,

В наших строфах горящий вдвойне!

9—11 сентября 1921

ЧЕРЕП НА ЧЕРЕП…

Череп на череп,

К челюсти челюсть,

За тонкой прослойкой губ!

За чередом черед!

Пей терпкую прелесть,

Сменив отлюбивший труп!

Земли не насытить

Миллиардам скелетов!

Ей надо тучнеть, тучнеть!

Чтоб кино событий

Шло в жизни этой,

Ты должен любить — хотеть!

Как пещерный прапредок

(Вселенское детство!)

Грудь на груди, под смех гиен,—

Так, в истомах и бредах,

Выгибая хребет свой,

Отдавайся объятьям в плен!

Александр, Юлий Цезарь, Хлодвиг!

За чередом черед!

За соседним соседний! чтоб,

Свершивший свой подвиг,

Твой целованный череп

Опустили в последний гроб.

6 мая 1921

ЗАВЕС ВЕКОВ

В ДНИ, КОГДА…

В дни, когда Роком я кинут

В город, на жесткие камни;

В дни, когда медленно стынут

Прежде кипевшие страсти,—

Жребий заветный мной вынут;

Сказка столетий близка мне;

Завес веков отодвинут,

Прошлое снова у власти.

Вот словно волны нахлынут —

Фивы, и Дельфы, и Самний;

Вакховы тигры разинут

Кровью горящие пасти;

Дрот гладиаторы ринут…

Чу! плеск «vestalis et damai»![3]

Те же в восторге застынут,

Слушая миф о Иокасте…

Путь, что народами минут,

Жизнь, что была многодрамней!

Гулы трамвайные стынут

В звоне восточных запястий.

Октябрь 1919

РОМАНТИКАМ

Вам, удаленным и чуждым, но близким и милым.

Вам эти строфы, любимцы отринутых днем!

В зеркало месяц виденья бросает Людмилам,

С бледным туманом слита вереница теней;

С тихой и нежной мечтой о принцессах лилейных,

Рыцари едут в лесу за цветком голубым;

Жены султанов глядятся в кристальных бассейнах

В знойных гаремах, окутанных в сладостный дым.

Светлы картины, и чары нe страшны; пропитан

Воздух великой тоской но нездешией страде!

В юности кем этот трепет тоски не испытан,

Кто с Лоэнгрином не плыл на волшебном челне?

Трезвая правда сожгла ваши чистые дали,

С горных высот мы сошли до глубоких низин;

С грохотом города стены холодные встали,

С дымом фабричным задвигались поршни машин.

Вышли другие, могучие силой хотений,

Вышли, чтоб рушить и строить на твердой земле,—

Но в их упорстве был отзвук и ваших стремлений,

В свете грядущего — луч, вас манивший во мгле!

Вам, кто в святом беспокойстве восторженно жили,

Гибли трагически, смели и петь и любить,

Песнь возлагаю на вашей бессмертной могиле:

Счастлив, кто страстных надежд здесь не мог утолить

1920

ОДИССЕЙ У КАЛИПСО

Сквозь легкий дым земных воспоминаний

Светлеет глубь зажизненных страстей,

Я ль тот пловец, кто взносит к небу длани,

На берег брошен из морских сетей?

Я ль чуждый гость в чертоге крепкостенном,

Где Калипсо кудель судьбы прядет,—

Днем на пиру сижу блаженно-пленным,

В ночь с уст царицы пью пьянящий мед?

Как бред былой, скользят и тают лица

Друзей случайных, призрачных врагов;

Вновь, как во вне, мы двое, жрец и жрица,

Сквозь сонм льстецов проходим чтить богов.

Но в час зари, чуть стают чары мрака,

Я восхожу на кручь прибрежных скал

Смотреть в туман, где спит моя Итака,

Внимать, как ропщет в даль бегущий вал.

Я ль в светлом доме островной сибиллы,

Вдыхая сладость элисийских нег,

Вздыхать готов о дымных безднах Скиллы,

В мечтах лелеять с шумом волн — побег?

Что мне, кто знал слепительности Трои,

Кто сирских пленниц к ложам нежным влек,—

Ахайи скудной зеркало пустое,

Сны Пенелопы, Телемака рок?

Иль но пресыщен полным кубком славы,

Не отягчен венцом вселенной всей,—

Как нектара, жду нежащей отравы

Я, опытный, я, мудрый Одиссей?

28 августа 1920

ОДИССЕЙ У БЕРЕГОВ ФЕАКОВ

(Одиссея, песнь V)

«Будешь помнить!» Прогремела

Мне насмешка Посидона.

Коней бурных он направил

В глубь взволнованного лона,

В свой коралловый чертог.

Но всем ветрам предоставил

Выть над морем гневный бог,

Плещут, мечут пеной белой

Ярый Эвр, свирепый Нот,

Зверь Борей и Зефир юный;

Понт на шумные буруны

Мчит со мной мой утлый плот.

Все ж со мною — Левкотеи

Неземное покрывало,

Деву мудрости, Афину,

Что не раз в беде спасала,