Житие Углицких. Литературное расследование обстоятельств и судьбы угличского этапа 1592-93 гг. - Андрей Углицких

Пелым – был или нет? ЦК или ЧК?

Впрочем, услышанное в детстве мало отразилось на моей дальнейшей жизни. Я закончил школу, институт, начал работать врачом.

Только с началом перестройки появилась реальная возможность познакомиться с исторической, письменной, документальной основой семейных вишерских преданий, с фактической стороной дела. Началось все с карамзинской «Истории государства российского». Изучая этот труд, понимал я, что многое совпадало с уже известным мне по семейным моим преданиям. С другой стороны, узнал я и очень много нового о том, как все было, со всеми подробностями – и про дьяка Битяговского, и про мамку Волохову, и про поведение Шуйского, возглавлявшего тогда комиссию по расследованию обстоятельств так называемого угличского мятежа, и фактически оболгавшего, сдавшего ни за понюшку табаку, «моих» угличан. Поразила жестокость, с которой был фактически уничтожен в ходе едва ли не войсковой операции, древний город Углич, потрясала несоразмерность, неадекватность реакции властей на действия угличан, буквально пронзила дальновидность и басурманская расчетливость Годунова, провернувшего всю эту блестящую с точки зрения записного интриганства и исключительного злодейства многоходовую комбинацию, вознесшую в конечном счете его, потомка татарского хана, на московский престол. Но многое – расходилось…

По всем умным книжкам выходило так, будто бы угличан угнали вовсе не на соляные уральские копи, а в некий город Пелым. Прочитав об этом, поначалу я даже расстроился. Это что еще за Пелым такой? Где искать его? В какой Тьмутаракани? Нет, так не должно быть, похоже, ошибся, ошибся Карамзин – вишерские, мои, вроде бы ни про какой Пелым не рассказывали (или упоминали, да позабыл я?).

Впрочем, при знакомстве с географическими картами, ситуация прояснилась. Выяснилось, что современный Пелым – это самая окраина Свердловской области, граничащая с Красновишерским районом Пермского края. Углич, кстати, тоже образован от этого слова, ибо расположен там, где течение Волги делает крутой поворот – угол. Это было, если не совсем уж «жарко», то, во всяком случае, очень «тепло». Выходило, что разделяет Красновишерск и поселок Пелым напрямую, через Хребет Уральский – несколько десятков километров! Ну, пускай, сто. А если это так, то это рукой подать, по уральским понятиям! Значит, действительно, фамилия моя – угличская? Значит, не врали старики! И стал я себе, как мог, как умел, объяснять, сближать вишерские «сказки», услышанные в детстве, с новоприобретенными знаниями, полученными в ходе изучения исторической литературы.

Версия первая: Солянка, Соль Камская, ЧК и ЦК…

Во все времена власти избавлялись от самых опасных преступников, ссылая их на самые окраины своих территорий. В конце XVI века восточной окраиной государства Московского был Камень Уральский. Поэтому неудивительно, что часть угличских «мятежников» отправлена была именно туда. Что было дальше, чем занимались несчастливцы в глухой лихоманистой тайге мы наверняка не знаем, но вполне можем допустить, что часть их привлечена была к работам, в том числе и на соляных приисках, к тому времени уже давно и благополучно функционирующих.

Между прочим, соль в XVI веке – главная валюта, основная ценность государства. Те, кто в этом сомневается, может, если повезет, заглянуть в главное соляное хранилище тех лет. Расположено чудо сие и по сей день прямо под московской улицей Солянка, где ныне находится (согласно информации из передачи Московского телеканала) одно из хранилищ Главного Резервного Фонда России. Заглянуть, чтобы полюбоваться целым подземным городом, кирпичные стены которого, кажется, до сей день способны выдержать если не взрыв ядерной боеголовки, то уж как минимум осаду двадцатилетнюю с применением корабельной артиллерии. Посмотреть (по телевизору показывали и это) на широкие подземные прошпекты, по которым запросто, не задевая друг друга разъезжаются две груженные с верхом телеги… Так вот… К счастью, все на земле этой рано или поздно, так или иначе, заканчивается. Закончились, в конце концов, и тягостные годы неволи для ссыльных тех угличан. Со всей неизбежностью встал тогда перед ссыльными вопрос: что делать дальше? Возвращаться в родной Углич? («Дома – и солома сьедома!»). Но там, поди, уже и пепелища родимые травою по макушку позаросли? К цыганке ходить не надо, чтоб догадаться о том, что думали об этом тогда далекие мои предки. Что наверняка посылали вскладчину, что называется, сбросившись или с оказией какой, но предварительно обязательно снаряжали лазутчиков, следаков на родину, дабы те посыскарили как там, да что… Чтобы повызнали, ждут их или нет…

Не сомневаюсь также в том, что невеселые получены были с родины вести, что самое печальное донесли вернувшиеся сыскари: мол, родители, если у кого и оставались, умерли от старости, болезней и переживаний, дети малые выросли или сгинули, а женки уже нашли себе других кормильцев – поильцев, из числа тех, кто поближе (с глаз долой – из сердца вон!), или поразъехались кто куда. Вот тогда, на сходе общем, малым землячеством своим и сделали для себя угличские тот тяжелый, но единственно возможный в тех обстоятельствах выбор – от добра добра боле не искать, а обживаться тута, где Бог дал.

Механизм такого расселения, технологии подобных миграций стары как мир, и непрерывно воспроизводимы на протяжении всей истории российской. Далеко за примером ходить не надо: вот семейство Курановых, что из города Рыбинска, вынужденно оказалось в Башкирии в войну. И осталось жить на новой родине. Скорее всего, точно так же поступили в том далеком своем времени и угличские сидельцы.

Как и всегда, когда решают обустраиваться на новом месте, первым делом это самое место выбирают. Требования наверняка должны были быть следующими:

– Близость реки. Река – кормилица, поилица, река – основная связь с окружающим миром. Зимой – по льду, летом – на лодках. Река – это и «почта», и «гастроном» и «кладовая» и «междугородняя трасса».

– Обилие лесов, обилие лесов. Это – будущее жилье, отопление, пища (мясо, грибы, ягоды), это – основной производственный комплекс (лыко, мед, зверодобыча), это бечева, которую тогда можно было легко обменять на диковины цивилизации – гвозди, порох, упряжь, оружие, да мало ли на что еще. Это же и главный источник «валюты» – мех (белка, куница, соболь), и «аптека» (травы, ягоды, медвежье и кабанье сало).

– Наличие неподалеку выходов на поверхность солевых пластов (главной, повторюсь, ценности того времени).

– Наконец, желательно, чтобы новая родина, пускай, отдаленно, но напоминала бы бывшую. Наверное, место, избранное ссыльными для поселения (будущее село Федорцово) сполна отвечало вышеперечисленным требованиям. И – пошло строительство: лес валили, важили, корчевали, потом на образовавшихся в результате этого лядах (местах, освобожденных от леса, на полянах посреди тайги, пармы), ставились избы, сараи, сенники, бани, загоны для скотины, амбары для хранения припасов. Постепенно, методом народной дипломатии началось взаимовыгодное общение с населением окрестных поселений, натуральный обмен и денежное обращение, сватовство, сродство. А кем, скажите, были эти пришлые, пригнанные под конвоем люди для аборигенов, сиречь, жителей местных? Как старожилы вишерские могли промеж себя величать этих новопоселенцев, что из города Углича? Да Угличскими, конечно же! Независимо от того, какие бы там эти сноровистые новосельцы промеж себя фамилии не носили. «Надо будет съездить, паря, днями к угличским, а то у нас мед, бражка закончились (варианты: за лыком, за берестой, за дегтем)». Или: «Ой, смотрите, опять угличские приехали!»

Так появилась «заготовка» будущей моей фамилии. Почему заготовка только, да не вся фамилия? Да потому что, пока выговоришь эти самые: «угличский», «угличские» – язык поранишь о колючее, костлявое, как хариус, сочетание «чс»! Чтобы сделать новое слово своим, уральским, надо было его сначала «прописать»: обкатать, как гальку на вишерских перекатах, отшлифовать, отполировать до совершенства. Чтоб ни за что язык не цеплялся! Процесс такой адаптации слова, «дошлифовки» его во всех странах и во всех языках примерно один и тот же: труднопроизносимое заменяется на более удобовыговариваемое. Происходит это чаще всего за счет слияния или путем усечения лишних, или, в конце концов, замены неукрощаемых, сопротивляющихся упрощению труднопроизносимых элементов. Так, к примеру, в средней полосе России «Ока луговая» постепенно превратилась в «Калугу», а «Ока широкая» – в «Каширу». Так вологодчане (жители Вологды) стали вологжанами (вологодцами) … Но на что можно было заменить сочетание согласных «чс»? Правильно – на мягкое «ц». Что это даст? Слово укоротится на целый звук. Это уже хорошо. После замены оно сразу становится «легче», распевнее. Как будто бы раскрывается, как бы допуская особую плавность и протяжность произнесения. Одновременно, на сибирский манер изменяется и окончание («ий» на «их»). Это нововведение ни на йоту не улучшает фонетических свойств, наоборот, как мне представляется, приводит даже к некоторому откату от принципа благозвучности, но что же делать, если окончание «их» – это, в конце концов, есть ничто иное, как своеобразный товарный знак, некий бренд, если это, по сути, древний аналог нынешнего современного made in Sibiria (сделано в Сибири), призванный прямо указывать на место рождения, появления слова на свет.