Хирургия. Рассказы и повести - Дмитрий Коробков

Теперь троица напротив. Крайний левый, тот, что ближе к двери, – возрастной дядька, а может даже дедушка. Бывший военный, что угадывалось из его речей. Нудный, всем недовольный пациент. От его занудства хотелось поскорее начать ходить, чтобы сбежать из палаты. Вот только немного было жаль его бедные руки, все истыканные иглами для капельниц. Катетер в руку ему догадались поставить не сразу. Видимо это решение долго зрело у медсестёр, пока на нём не осталось девственного места для упражнений с иглами. Медперсонал поочерёдно практиковался на больном. Не может быть, чтобы это была спланированная месть за его занудство. Глядя на него я каждый раз отмечал свой катетер у ключицы, с изящной пробочкой, гарантировавший мне неприкосновенность моих вен. Ничем другим этот гражданин в углу мне не запомнился.

Прямо напротив меня, по центру, лежал Бомж. Его так прозвали, хотя он вполне мог иметь своё жильё. Во всяком случае, регистрация у него была, иначе, как бы он здесь оказался? Историю его появления в палате мне поведали в красках позже, завидуя, что я избежал всех прелестей его новоселья. Он появился грязный, пьяный и вонючий. Прибывая в таком состоянии, Бомж проспал более суток, принуждая остальных довольствоваться лишь проветриванием помещения. Когда он «ожил», начал приводить себя в порядок. Реабилитационный период начался с мытья, бритья, смены одежды. Только тогда медсёстры принялись за уколы, капельницы, таблетки. Видимо ничего серьёзного у него не было, просто после запойные проблемы с желудком. В перерывах между назначенным ему лечением, он брал свою одежду из хранилища, перестирывал её, а высушив, уносил обратно. Жизнь налаживалась.

И наконец, последний, крайний справа у окна, Антон. Интересный и добродушный паренёк. Его необычность заключалась в сочетании мягкого характера, наивных, почти детских рассуждений с накаченностью тела, покрытого татуировками. Тату были явно не произведениями художественного искусства, или не данью моды. Они не двусмысленно указывали на уголовный характер их происхождения. Сам он об этом ничего не рассказывал, а напрямую его никто не спрашивал, я тоже. Хотя именно он почему-то был мне симпатичнее других.

Любопытство распирало меня. Поскольку еда сближает не только во время её совместного поедания, но даже разговор о ней может открыть много нового о пристрастиях собеседника и о нём самом, мне удалось удовлетворить свой интерес к Антону. Как-то в разговоре о кулинарии я как бы невзначай упомянул о чифире. Поинтересовался у Антона способом его приготовления. Он отреагировал спокойно, кажется, не замечая смены темы разговора. Поведал мне обо всех тонкостях приготовления этого напитка на свежем воздухе лесоповала. Следующий его ответ на, как показалось мне вполне логичный безобидный, даже шуточный вопрос, что-то вроде: «И сколько ты чифирил» ввёл меня в ступор. Такого я не ожидал. Пауза затянулась, но я не мог сложить в своей голове срок, к которому его приговорили с внешностью, характером и возрастом этого паренька. Антон, по его словам, конечно, попал на «зону» «по глупости», как и все. Только глупость у всех разная. Но дело даже не в этом, а в том, что за его глупость парню дали шестнадцать лет! Я был несколько шокирован подобной цифрой; не мог себе представить, что надо было сотворить. Хотя я совершенно не знаком уголовным кодексом. Однако невольно вспомнились и черти из «тихого омута», и прочие поговорки. Я просто спросил его о столь «дорогой» глупости. Ответ Антона очень походил на реальность. Тем более вписывался в его характер. Дело в том, что одно и то же деяние (преступление) наши доблестные следственные органы, нет, не те, что в сериалах борются с разбитыми фонарями, а реальные, могут квалифицировать по-разному. «Пути Закона неисповедимы, – перефразировалась у меня в голове другая поговорка». Подгоняя уголовное дело под ту или иную статью можно манипулировать сроками предполагаемого заключения. Это даёт следственной системе, и без того имеющей колоссальные рычаги давления на подозреваемых, дополнительные возможности для выдавливания из них любых возможных и невозможных денежных средств. Нет смысла вдаваться в подробности дела моего соседа. Его родственники в итоге смогли скорректировать срок его пребывания на чужбине с пересмотром дела и переквалификацией преступления на менее тяжкое. Сколько конкретно он успел отбыть к моменту своего освобождения, я не уточнял.

Вспомнился мне случайный знакомый из далёкой юности. Тот успел отсидеть несколько лет за убийство, которого не совершал. Впоследствии его освободили, даже выплатили компенсацию. А возможно ли компенсировать такое? Какой человек выходит из неоправданного заключения? Удовлетворённый денежной компенсацией законопослушный гражданин, или озлобленный монстр с подорванным здоровьем, искалеченной душой и нарушенной психикой? Кажется, эти вопросы вообще никого не заботят.

Вот такое беглое знакомство со всеми обитателями нашей палаты. С ними вместе мне предстояло прожить не один день. Роскошное разнообразие пациентов только одной палаты. Сколько их в мужском отделении мне предстояло выяснить позже. А сколько палат в женском – наверное, останется для меня тайной. Вспоминая дам, с которыми мне «посчастливилось» провести время в реанимации, исследование отделения с противоположным полом у меня не вызывало особого энтузиазма.

Часть 3. Лечение

Нужно более подробно остановиться на еде, поскольку кормление пациентов является одной из составляющих комплексного лечение. Особенно когда речь идёт об отделении хирургии. Более половины находящихся здесь больных страдают желудочно – кишечными недугами. Гастриты, язвы, аппендициты и прочее, – всё собралось на нашем этаже. И потом, трёхкратное посещение столовой, – это одно из массовых развлечений доступных практически каждому. В столовой разделённые мужское и женское отделения соединялись.

Мне еду стали приносить соседи по палате и даже те, с кем мне ещё только предстояло познакомиться. Конечно не все сразу, а поочерёдно. Порция мне полагалась только одна. Они называли раздатчице в столовой номер моей палаты и им выдавали пищу согласно моей диете. Так я постепенно узнавал пациентов из других палат. Не всех, к нам постоянно заходили только два – три человека. Остальные, лишь заглядывали за чем, или за кем-нибудь. Многие примелькались сквозь открытую дверь в коридор.

Интересно, что абсолютно все критикуют больничную еду, но как заблаговременно торопятся они выстроиться в очередь за ней. Стоят, смотрят на часы. Начинают позвякивать ложками в бокалах, предвкушая очередной поход в столовую. Словно из открывшегося окошка им станут раздавать сочные свиные окорока. А лишь потом, для всех опоздавших, перейдут к измученным костлявым цыплятам, которых искусные повара умудряются поделить на множество порций. Должно быть, этих несчастных худосочных птиц где-то специально выращивают для больничного и прочего общественного питания? Ведь в магазинах куры похожи на кур. Ну, рынки я даже не рассматриваю. Наверное, есть специальные хозяйства, которые выращивают или вернее сдают свою продукцию не «на вес» а «на большее количество» измождённых птичьих шеек. Хотя не исключено, что это специально выведенная порода «диетических кур», без лишней капли жира и мяса заодно. Такой эталон здорового питания для больниц, детских садов, школ и прочих заведений со столовыми. Да, что там лишней, – без единой капли жира. Спецпорода заморышей бесплатного питания.

Не торопились в столовую лишь я, и мой сосед слева. Ну, со мной всё просто: порцию приносили в конце или процессе общей трапезы и выглядело это кушанье так, что описать его не представляется возможным. Это Николай Васильевич Гоголь мог позволить себе наслаждаться описанием приёма пищи Чичиковым, дразня при этом читателя, вырабатываю у него обильную слюну. В моей еде понятно было только то, что она должна быть съедобна. Её вид, консистенция, содержание, были необъяснимы. Пища исключала любые жевательные движения. Не было даже хлеба. Ничто не должно было напрягать мой раненый пищевод. Теоретически это не должно было лишать еду её вкусовых качеств. Должны были оставаться хоть мало-мальски отдалённые намёки на продуктовую принадлежность. Их не было. Я впервые встретился с кашей без вкусовых ощущений и, не определив крупу из которой её варили. Обеденный суп вообще оставался тайной за семью печатями. Он был чуть жиже, чем второе блюдо, или это второе блюдо было немного гуще первого. Конечно, всё это, прежде всего, предписано мне по медицинским показаниям с самыми благими намерениями. Даже куриное яйцо на завтрак было сырым. Но, это было здорово! Яйца я всегда любил в любом исполнении. Желток сырого яйца имеет замечательный вкус! Впрочем, мой сосед, кавказец, был лишён даже этого. Ему разводили белую смесь, которая медленно по трубочке поступала в организм. Опустевшую склянку меняли жидкостью для промывки системы кормления, – такой десерт. Не удивительно, что он тосковал по вкусу абсолютно любой еды.