Новые похождения бравого солдата Швейка. Часть первая - Морис Слободской

— Швейк, — крикнул он, — вы должны меня спасти! Вы — старый, опытный человек. Вы должны пойти к генералу и убедить его, что я не виноват!

— Осмелюсь доложить, он может мне не поверить, — заметил Швейк. — Он сам видел, как вы ее хватали.

— Нет, нет, поверит! Идите, говорите, делайте, что хотите, но спасите меня от гибели.

— Приказано пойти к господину генералу и спасти господина обер-лейтенанта от гибели! — бодро повторил приказание Швейк и направился выполнять свое первое боевое задание.

6. Швейк выполняет первое боевое задание

Чтобы уяснить себе всю сложность возложенной на Швейка задачи, нужно знать, что господин фон-Альтдорфер был отнюдь не простым генералом. Это был особо уполномоченный представитель «Управления по сохранению и размножению германской расы». В специальном циркуляре ему предписывалось: «В срочном порядке взять на учет всех лиц арийского происхождения, прежде всего мужчин-производителей (в коих вследствие больших военных потерь ощущается острый недостаток), во-вторых, женщин-самок (по той же причине лишенных возможности успешно выполнять свою детородящую функцию), и организовать оплодотворение вторых первыми, во славу фюрера».

Такие приказы появились в Германии в конце 1941 года, после того, как сотни тысяч немецких мужчин остались в горах Греции, на полях Франции и Бельгии, в холодных водах норвежских фиордов, а два миллиона полегли в первые же месяцы войны с Россией. Эти циркуляры отменили семью, верность, любовь и узаконили превращение Третьей империи в грандиозный всеарийский бордель. Одним из заправил этого заведения и был заслуженный генерал фон-Альтдорфер.

Немудрено, что Швейк дрожал, подходя к двери этого высокопоставленного деятеля. Но все же, зажмурившись, он нажал кнопку звонка, шагнул вперед и с испугу, не открывая глаз, выпалил:

— Осмелюсь доложить, рядовой Швейк прибыл к господину генералу по крайне важному делу хватания его супруги!

— Ч-ш-ш! Зачем же об этом кричать на весь дом? — ответил ему игривый голос, настолько не похожий на генеральский или денщицкий, что Швейк от удивления даже открыл глаза и увидел перед собой женщину средних лет в домашнем халате, довольно крупную, но все же миловидную.

— Ну что же, заходите! — сказала она, оглядев Швейка и, видимо, оставшись довольной результатами осмотра. — В конце концов могло быть и хуже… Будем знакомы. Я Анна фон-Альтдорфер. Проходите сюда, пожалуйста, сейчас я согрею кофе.

Швейк, рассчитывавший на все, что угодно, кроме такого радушного приема, совершенно оторопел. Он неуклюже протянул генеральше руку лопаточкой и от полного обалдения вместо приветствия произнес:

— Осмелюсь доложить, не забудьте коньяк.

— О, да вы, я вижу, шутник, — улыбнулась генеральша и, потрепав Швейка по щеке, упорхнула в соседнюю комнату.

Чтобы разобраться в странном поведении генеральши, нужно было знать некоторые обстоятельства из жизни семейства генерала фон-Альтдорфера, которые, как нетрудно догадаться, были неизвестны Швейку.

Дело в том, что супружеские возможности старого генерала фон-Альтдорфера были не больше, чем у дохлой сороконожки. Госпожа генеральша, в прошлом берлинская кафешантанная певичка, никогда не любившая киселя, быстро нашла утешение в компании офицеров гарнизона. Но гарнизон отправили на фронт и прислали каких-то стариков-инвалидов, так что «веселая Анни», как ее называли когда-то, оказалась вынужденной испытывать невыносимые муки супружеской верности. Наконец она взбунтовалась и потребовала, чтобы генерал включил ее в списки женщин, подлежащих действию инструкции. И хотя это был единственный случай в практике фоц-Альтдорфера, когда женщина сама шла на случку без угроз и принуждений, господин генерал почему-то не испытал особенного восторга по этому поводу. Но генеральша отличалась настойчивостью и еще сегодня утром закатила генералу оглушительную сцену.

— Это чорт знает что! — заявила она. — Это получается —.сапожник без сапог. Другим ты насильно всучиваешь своих парней, а мне не можешь сделать такого пустякового одолжения.

Затем, увидев, что это не действует, она решила подвести политическую базу.

— Вот что, — сказала она. — Это, наконец, непатриотично. Каждый служит фюреру, чем может. Я хочу положить себя на алтарь отечества! Имей в виду, я телеграфирую Гиммлеру, что ты, как собака на сене, умышленно укрываешь детородящую единицу. Ты у него насидишься в гестапо!

Генерал ушел, хлопнув дверью, но было видно, что он порядочно испуган. «Веселая Анин» заметила это и ожидала реальных результатов. Вот почему, когда явился Швейк, госпожа фон-Альтдорфер встретила его так приветливо. Она приняла его за производителя из армии своего супруга.

Но, повторяем, Швейк всего этого не знал и чувствовал себя прескверно. Только этим и можно объяснить происшедшее затем недоразумение.

— По правде сказать, — сказала генеральша, входя в комнату с подносиком, на котором соблазнительно высилась бутылка, — я думала, что придет по крайней мере обер-лейтенант.

— Осмелюсь доложить, так и предполагалось сначала, — ответил Швейк, думая, что речь идет об извинении за вчерашнюю историю. — Но потом господин обер-лейтенант решил, что я лучше оправлюсь с этим делом, и целиком доверился мне. Он, осмелюсь доложить, человек еще молодой, а тут ведь дело касается не какой-нибудь, извините, шлюхи, а самой госпожи генеральши. Так что нужен человек деликатный, опытный…

— Вот вы, оказывается, какой! — сказала генеральша, с уважением разглядывая Швейка. — А на вид этого не скажешь.

— Осмелюсь доложить, — заметил Швейк, с упоением прихлебывая коньяк, — внешность очень обманчивая штука. В пражском зоопарке я сам видел одну обезьяну, настолько похожую на министра пропаганды господина Геббельса, что сам полковник Рихтер, пришедший осматривать зверей, невольно прошел мимо ее клетки парадным шагом. Или возьмем, к примеру, господина обер-лейтенанта фон-Райнбаха, вместо которого я пришел. На вид это, осмелюсь доложить, извините, пигалица. Он такой щуплый, что просто удивительно, как на нем помещается столько прыщей, а если судить по его дневнику, который я для развлечения прочитал вчера на ночь, пока он спал, — в каждом городе женщины падают к его ногам. У него уже записано шестьдесят семь штук.

— Боже мой! И такой человек прислал вас вместо себя! — воскликнула госпожа фон-Альтдорфер. Затем, лицемерно закатив глаза, она прошептала: «Чего не сделаешь для фюрера! — и бросилась на шею Швейку.

И хотя Швейк еще не отдавал себе отчета, почему он должен извиняться именно таким образом, но, помня о том, что фон-Райнбах приказал ему действовать любыми средствами, он решил примениться к новым и неожиданным обстоятельствам.

Когда, изрядно напуганный женой, генерал фон-Альтдорфер вернулся домой, перед закрытой дверью в комнату генеральши он увидел совершенно неожиданные предметы. Генерал остановился, как вкопанный, и по крайней мере пять минут тупо смотрел на два громадных грубых сапога, удивительно похожих на утюги.

7. На фронт! Всех на фронт!

Дураки, как известно, бывают, во-первых, простые, во-вторых, круглые и, в-третьих, непроходимые. Генерала фон-Альтдорфера, по справедливости, следовало отнести к третьей категории. То есть, в молодости он, пожалуй, мог считаться только круглым дураком, но с годами блаженная круглота уступила место дремучей чиновничьей непроходимости. Он вызубрил тысячи параграфов и правил, что сначала освободило его от необходимости думать на работе, а затем и вовсе отучило от этого обременительного занятия. Одновременно с этим привычка к порядку и ясности в документации выработала у него склонность к длинным логическим построениям по самым пустяковым поводам.

Итак, в предыдущей главе мы оставили его в изумлении разглядывают, нм утюгоподобные сапоги Швейка, которого шалунья-судьба так неожиданно и странно бросила в объятия госпожи генеральши.

Как всегда, генерал стал рассуждать про себя: «Передо мной стоят сапоги. Поскольку они в данный момент не содержат ног, то есть являются пустыми, или, проще, сказать, снятыми, можно предполагать, что их владелец находится в босом состоянии. Это мы устанавливаем, во-первых. Во-вторых, владелец сапог, будучи босым, не может находиться на улице в сырую и холодную погоду, так как бессмысленно ходить босиком, когда имеется обувь. Следовательно, он в квартире. Но так как, с одной стороны, я не встретил его из других комнатах, а, с другой стороны, обувь его расположена в непосредственной близости к комнате Анни, мы можем установить, что именно в этой комнате находится мужчина, снявший сапоги. Но в комнате моей жены без сапог, естественно, имею право находиться только я. Однако стоящие передо мной сапоги не являются моими, так как мои сапоги на мне. Значит, в спальне нахожусь не я. Следовательно, там находится…»