Путь в небо. За чертой инстинкта - Валерий Шаров

«Споткнулся», – мелькнула самая первая мысль, но вслед за этим я понял, что он падает совсем не так, как это бывает при спотыкании. Обычно в подобной ситуации, внезапно теряя равновесие, человек выбрасывает вперёд ногу или руку, чтобы не упасть на землю. А здесь было нечто иное – Дима падал как подкошенный: всем телом и лицом вниз. «Нет, он не споткнулся», – сменилась первая спокойная мысль на тревожную. И тут же в районе сердца у меня как-то странно защемило. Такого тоскливого ощущения я раньше не испытывал никогда.

Он свалился на дорожку с поджатыми к поясу руками, сильно ударившись о её чёрную твёрдую резину левой стороной лица.

– Дима, Дима, что с тобой, что случилось?! – бросились мы к нему, пытаясь поднять.

Но он не только не поднимался, но и будто вообще не слышал наших тревожных вопросов. Удалось лишь перевернуть его лицом вверх. Наш товарищ, только что спокойно бежавший рядом и непринуждённо болтавший с нами, лежал теперь на дорожке стадиона с открытыми глазами, судорожно, с хрипом дыша и наполовину сжав пальцы обеих рук. Мы пытались до него достучаться – хлопали по щекам, трепали за волосы, брали за руки и сжимали пальцы, желая вызвать его ответное пожатие, но всё было напрасно. Дима никак не реагировал. Он будто один на один схватился с каким-то внезапно напавшим на него, невидимым нам страшным врагом, и борьба эта не оставляла сил ни для каких других действий, в том числе и для ответов нам.

Мы ещё не сознавали, что случилось нечто страшное и непоправимое, и поначалу пытались добиться от него хоть какой-то ответной реакции, однако все наши усилия привести Диму в чувство были напрасны. Надо было немедленно вызывать скорую помощь. Это мы сообразили очень быстро, но, как назло, мобильные телефоны вместе с вещами находились на противоположном конце стадиона, и мы с Валерой не могли оторваться от лежащего товарища, чтобы побежать за ними. К счастью, совсем недалеко от нас тренировалась группа одного из наших общих знакомых тренеров по лёгкой атлетике – и он сам, и его ребята быстро подбежали к нам, и кто-то уже набирал по мобильнику телефон «скорой». Несмотря на полную безысходность, жизнь ещё была в Диме, и, не в состоянии привести его в сознание, мы все свои силы направили на её поддержание. Для чего перевернули лежащего на боку товарища на спину и начали делать искусственное дыхание, разводя его руки в стороны и надавливая на грудную клетку в ритме дыхания. Кто-то из подбежавших молодых ребят вспомнил, как их этому недавно учили в школе на ОБЖ, и даже попытался сделать искусственное дыхание изо рта в рот. В момент переворачивания я увидел на краю губ Димы кровь и сначала подумал, что он прикусил язык или губу. Но сквозь хриплое судорожное дыхание слышались какие-то булькающие звуки в груди, и вскоре я понял, что кровь оттуда. Это был совсем плохой признак, означавший по моим биологическим познаниям кровоизлияние в лёгких. И значит, искусственное дыхание тут вряд ли поможет. Вдобавок к этому его пальцы начали синеть и холодеть. Мы пытались делать и массаж сердца. Всё было напрасно. Постепенно дыхание Димы становилось всё глуше, а пульс вообще не прослушивался. Внезапно напавший на него страшный враг, похоже, брал верх.

Машина скорой помощи появилась минут через двадцать пять после звонка. Уже по тому, как подошёл врач к Диме, осмотрел его и пытался нащупать пульс, я понял, что всё кончено. Его характерное покачивание головой в сторону медсестры после попыток найти пульс подтвердило мои опасения. Они даже не доставали никаких лекарств и не делали никаких уколов.

– Тромб, – лаконично и страшно безысходно подвёл итог врач. – Судя по всему, у него оторвался тромб и закупорил какой-то из крупных сосудов в сердце. Такое могло случиться когда угодно и где угодно.

Мы рассказали, как всё произошло и что пытались делать, чтобы помочь нашему товарищу, но врач категорично отверг наши сомнения относительно правильных или неправильных действий.

– Вы ничего бы и не сделали. Он умер практически сразу после падения. В такой ситуации помочь человеку можно только в том случае, если произошло это в больнице, да и то, если его успеют быстро доставить в реанимацию…

Последующие события того вечера прошли как в тумане. Каждое из них будто вырывается из этого тумана и быстро исчезает в нём. А через весь этот туман рефреном проходит точащая меня мысль о том, что трагедия произошла именно на тренировке. И хотя случилось это не во время интенсивного бега на двести метров, а во время бега трусцой, я никак не могу освободиться от чувства вины: будто происшедшее неким образом связано с какими-то моими действиями, а не с тем, что произошло с самим моим другом. И все выплывающие из тумана эпизоды в той или иной мере имеют отношение к этой моей вине – подтверждают или опровергают её.

Вот возникает подошедший ещё до приезда врачей один из тренеров, который отлично знает и меня, и Диму. Я почему-то ожидаю от него укоров, а он вдруг тихо говорит мне: «Вот она – эта потогонная система тренировок вашего тренера! Сначала Инна, теперь Дима… Мой тебе совет: заканчивай со своими ветеранскими соревнованиями. Надо очень спокойно и умеренно заниматься спортом в нашем возрасте. А там ведь и эмоции соревновательные, и серьёзные физические нагрузки». И я тут же решаю не бежать на предстоящих ветеранских соревнованиях, к которым готовился в последнее время и одной из подготовительных тренировок к которым была сегодняшняя. Причём не знаю и сам, почему так решаю: то ли опасаясь за собственное здоровье, то ли чтобы не оскорблять память о погибшем на стадионе друге.

Затем в памяти всплывает, как появившаяся милиция вызывает меня к себе в машину и опрашивает в качестве свидетеля. После этого вдруг – эпизод звонка Диминой жене, который не решались делать ни я, ни Валера. И в итоге звонит ей по мобильному милиционер и говорит почти не дрогнувшим голосом после уточнения фамилии, имени и родства: «Вам надо сейчас приехать в университет, где находится ваш муж… Нет-нет, ничего страшного не случилось, но вам надо приехать, чтобы забрать его… Да-да, это на стадионе… Приезжайте, мы всё объясним». Я пытаюсь представить, каково сейчас ей, и у меня это не получается.

А потом, ожидая приезда жены Димы, мы обсуждаем происшедшее с Валерой, и я, не в силах освободиться от навалившегося на меня чувства вины, корю себя за то, что зря согласился бежать с Димой двести метров. И, наконец, появление Аллы, которая, конечно же, поняла уже по разговору с милиционером, что с её мужем случилось что-то страшное. Но до того, пока не увидела его бездыханное тело на дорожке стадиона, она не верила, не хотела верить, что произошло самое страшное, самое необратимое, самое безысходное. Её успокаивает приехавший с ней её отец, и Валера, и я. Но она безутешна и сквозь ужас происшедшего и какой-то ступор говорит нам и скорее мне: «Зачем вы поехали сегодня тренироваться? Ведь он же такой неугомонный, такой азартный – он решил перед вами покрасоваться и вот…»

Уже в темноте приезжает перевозка, и на Диму, который продолжает лежать на дорожке стадиона, надевают чёрный клеёнчатый мешок и увозят. Тут я вдруг вспоминаю о своей жене – уже ведь ночь почти, я обещал быть дома около восьми и в кошмаре происшедшего не сообщил, что задерживаюсь. Звоню ей и, насколько это возможно, спокойно говорю, что со мной всё в порядке, но произошло нечто, что меня задержало, о чем расскажу, когда приеду. И только в половине первого ночи я оказываюсь дома и могу немного успокоиться, попытаться осмыслить происшедшее, рассказать обо всём Гале, которая очень хорошо знает Диму, – мы ведь вместе занимались лёгкой атлетикой в студенческие годы, а потом часто встречались на стадионе. Сделать всё это у меня получилось только после стакана водки. Но даже после него я долго не мог заснуть и только под утро забылся в сумбуре ночных мыслей, состоящих из воспоминаний о своей долгой спортивной жизни, последней нашей тренировке и картинок встреч с погибшим товарищем.

Прошедшие до похорон моего приятеля трое суток стали продолжением этого сна наяву, за исключением того, что надо было что-то делать из повседневной работы, куда-то ходить и определить место внезапной смерти Димы в моей жизни. Вот тут-то и было самое трудное – незнакомое мне доселе смешение негативных, болезненных ощущений из совершенно разных сфер человеческого бытия. Оно заключалось в том, что на меня накатывали то волны личной вины за уход из жизни друга, то волны реальной опасности за собственную жизнь. Ведь это я невольно способствовал втягиванию Димы в периодические для меня и нерегулярные для него тренировки, и вместе со мной бежал он свои последние метры по дорожке стадиона. А если бы не тренировались мы с ним время от времени, если бы не побежал он на последней тренировке со мной двухсотметровую дистанцию, соревнуясь в скорости, – кто знает, может, был бы он жив? И ведь мы с ним бок о бок, да ещё и по одной изнурительной методике тренировались в прошлом у одного тренера, а за полтора месяца до его смерти умерла Инна – ещё одна спортсменка из нашей же группы. А не ждёт ли поэтому и меня та же печальная участь? В общем, я твердо решил отказаться от участия в ветеранских соревнованиях и в первые дни после несчастья не выходил на стадион даже для лёгкой разминки.