Моя дурацкая гордость (СИ) - Эр Анастасия

В спальне я бросил скомканную рубашку на стул и забрался в кровать, не снимая штанов. Глаза болели. Я снял часы и швырнул их на тумбочку.

Елизарова бесила. Желание полапать ее за жопу было настолько сильным, что я, лежа на спине, засунул руки под себя. Сон не шел. В полудреме мне чудилось, что я стираю с лица следы красной помады.

Глава 2

— Эмиссар! Эмиссар, мать твою, очнись, ты спишь в картошке, а я хочу ее сожрать.

Цареградский нынче был в ударе. Поднялся из-за стола под бодрое урчание желудков и начал поучать. Поучал-поучал, пока Разумовская не заткнула. Болтал про то, что Ведъютанты активизировались, и что все должны быть осторожными. Особенно инквизы.

Короче, я заснул на пустой тарелке. А проснулся, когда еду уже воплотили, и теперь она вкусно пахла.

— Ты почему меня не разбудил? — я взбесился, вытряхивая из-за шиворота картошку.

— Я пытался, тряс тебя, — пожал плечами Псарь. — Ты ответил «соси» и продолжил храпеть.

— Мне снилась Елизарова, — я не стал вдаваться в подробности.

— Поняфно, — просто отозвался Гордей с набитым ртом. — Вдул ей во сне, ну, скажи?

— Жри, пока горячо, — посоветовал я и завертел башкой.

К чему был этот сон, я так и не догнал, но вел я себя там, во сне, как распоследний мазохист.

— Это ты зря, — мудро заметил Хьюстон, — сны с пятницы на субботу вещими бывают.

И они с Псарем загоготали, пугнув пару первокурсниц.

Набив животы до отвала, мы отправились восвояси. Рома повел новеньких по многочисленным лестницам — проходить тесты перед регистрацией на факультеты, а мы с Гордеем и Лехой пошли коротким путем. Елизарова сидела на подоконнике, обхватив ногами придурка Корсакова, и сосалась с ним. Не будь они одеты, я заподозрил бы секс. Еще я заподозрил, что Хьюстон не соврал насчет снов.

— О, а чего это вы не в постели? — задав вопрос, я тут же понял, как двусмысленно и как тупо он прозвучал. А еще понял, что уже задавал его.

— Здесь удобнее, — Елизарова тоже это поняла. Она вытерла губы тыльной стороной ладони и спрыгнула на пол. Корсаков, перемазанный помадой, лишь ухмыльнулся и поправил новенькую повязку. Крепкого телосложения, но не полный, он выглядел старше своих лет. Совсем взрослым. — А вот вы почему не в постелях?

— Не твое дело, — грубо отрезал я. — Ты гляди, жопу не простуди, Елизарова, а то продует, язвами покроешься.

— Твоими молитвами, — кисло улыбнулась она и скрестила руки на груди.

— Свали уже, Исаев, — нетерпеливо высказался Корсаков и палочкой указал на картину, скрывавшую потайную дверь.

Я прошел мимо, задев его плечом, и с отвращением бросил на ходу:

— Счастливо оставаться, голубки.

Они бесили меня оба, просто так, безо всякой причины. Хотя у Корсакова форма носа уродская — бесит. А у Елизаровой веснушки. Бесят.

Бесят.

***

Два месяца прошло, а Елизарова не переставала меня бесить.

— Профессор, у Исаева ошибка в формуле! — Елизарова подняла руку и завопила на весь кабинет.

Зубы скрипнули. Мне почти удалось усыпить внимание Селиверстова, домашнее задание я не готовил и импровизировал на ходу. У меня непременно получилось бы, не будь в аудитории Веснушки Елизаровой.

— Можно я буду звать тебя Мозг, Елизарова? Ты же им думаешь. Все думаешь-думаешь, учишься-учишься, бедняга, голова скоро лопнет и волосы дыбом встанут, — получив «Удовлетворительно», я старательно вымещал на ней досаду: шагал рядом с Елизаровой и дергал то за рукав, то за волосы. Злился я отнюдь не из-за оценки, а из-за того, что трюк не прокатил.

— Да, Исаев, а я тебя буду звать Член. По той же причине.

— Не обязательно было сдавать меня Селиверстову, — я развернулся и встал в дверях, не пропуская Елизарову в аудиторию. — Пять юнтаров за вход. Можно натурой.

— Только не плачь, Исаев, вот такая я подлая. Привыкай и свали с дороги.

— Пять юнтаров, Елизарова, — поддразнил я. — Как там Корсаков поживает, кстати?

— Любит меня, — Елизарова задрала нос и махнула косами.

Я презрительно скривился.

— Мои соболезнования.

— Что здесь происходит, Исаев? — Разумовская выросла посреди коридора с кипой бумаг. Она смахивала на коршуна с добычей в клюве.

— Проверяю у Елизаровой домашнее задание, — я как всегда не растерялся. — Вам помочь, профессор?

— Помогите, — смягчилась Разумовская. Меня она любила.

— Не надорвись, Исаев, — шепнула Елизарова и просочилась в аудиторию.

Весь семинар я донимал Елизарову: уселся позади нее и заклинанием поднимал краешек юбки. Когда Елизарова запихала подол под жопу, принялся пихать руки ей под мышки и щупать сиськи.

— Елизарова, что вы вертитесь как на еже? — сделала замечание Разумовская. — К середине занятия ваши брови должны быть желтыми, приступайте.

— Убери руки, козел, — прошипела Елизарова краем рта.

— Ты не заплатила за вход, Елизарова, — я извернулся и на мгновение накрыл ладонями ее груди. Они были горячими и мягкими.

Елизарова двинула мне локтем в нос. Я беззвучно выругался и руки с сисек убрал. Потом играючи перекрасил брови в бордовый, сотворил из ничего зеркало и принялся размазывать по щекам капли крови. Машинально вывел букву «Е» и плюнул на это дело. Моя любимая команда, взявшая первое место в Лиге Крылатлона, называлась «Единороги», но крови на остальные буквы все равно не хватило бы. И места на лице тоже.

Перед самым звонком я написал на спине Елизаровой: «У меня сиськи в веснушках» и слился из кабинета, прежде чем подружки доложили ей о послании. К вечеру Елизарова от надписи избавилась, но до тех пор Пашков и Меркулов довели ее до нервной трясучки просьбами «показать».

— Ты — длиннорукий козел, — заявила Елизарова, столкнувшись со мной нос к носу у статуи Дворецкого.

— Я угадал? — как ни в чем не бывало откликнулся я и потянулся. Мышцы приятно покалывало после тренировки, волосы хранили запах свежего ветра. Елизарова вопросительно подняла брови, и пришлось пояснить: — У тебя действительно веснушки там? — я глазами указал на вырез ее блузки.

— Я же не спрашиваю, есть ли у тебя родинки на яйцах, — отбрила Елизарова.

— Покажи. — Не отрывая взгляда от ее шеи, я избавился от налокотников.

— На губу не наступи.

Она попыталась обойти меня, нахмурилась, несколько рыжих прядей выбились из прически и завивались, обрамляя лицо.

— Ты целка, Елизарова? — я не давал ей пройти и теснил к стене.

Елизарова почти не сопротивлялась — в пустынном коридоре бесполезно было звать на помощь или тянуться к палочке, тем более я все равно оказался бы быстрее. Она улыбнулась и спокойно ответила вопросом на вопрос:

— Тебе-то что?

— Покажи сиськи.

— Только после тебя.

— А у меня нету, — я выпучил глаза. — Ты чего, Елизарова?

— Покажешь яйца — покажу сиськи. — Она подергала себя за косы и сдула челку со лба. Достала из кармана помаду и зеркало. — Начинай, — и принялась мазюкать губы.

— Так я угадал? У тебя там веснушки? Не даешь посмотреть, дай хоть потрогать.

Я стиснул ее, ухватил пару раз за грудь, прежде чем Елизарова вывернулась из моих рук и демонстративно отряхнулась. Сиськи опять были горячими.

— Длиннорукий козел. — Елизарова спрятала тюбик и поправила блузку.

— Веснушка с сиськами, — отплатил я той же монетой, подбирая с пола налокотники.

В общагу я вернулся, перемазанный помадой, так и не добившись от Елизаровой ничего определенного. Дворецкий, пропуская нас, пробормотал, что теперь ему тоже любопытно узнать ответ на мой вопрос.

***

— …вы, Исаев, если бы пожелали, могли сравняться в искусстве приготовления эликсиров с Захаром и… — Богдан Залесский, преподаватель эликсирики, склонил голову на бок и добродушно прищурился.

— Нет, спасибо, — бросил я и, не глядя на Зорина, добавил: — Не хотелось бы чем-то быть похожим на мистера Харю.

— …и с Евой.

Я запнулся, но тут же взял себя в руки. Этот старик играл на нервах филигранно, точно так же, как пристраивал любимчиков на тепленькие места в Магическом Совете. Псарь как-то предположил, что Залесский делает так не специально, однако всякий раз попадает по нужным струнам. «Бывают такие телки, знаешь, — задумчиво тянул Гордей, растянувшись на кровати и задрав ноги на стену, — всегда бьют точно по яйцам, без промахов. Вот Богдан такой же».