Поругание прекрасной страны - Александр Корделл

Отец выпустил изо рта облако дыма.

— Пойди-ка поработай за меня в кузнице сегодня. Наденешь штаны и уж небось лучше меня сумеешь распорядиться в доме.

— Это не ответ, — отрезала Морфид, с шумом отодвинула стул и отошла к плите.

— Пожалуйста, пожалуйста, не ссорьтесь! — взмолилась Эдвина, прижимая руки к груди.

— Брось хныкать. Что в этом толку? — буркнула Морфид. — Я так скажу, подлец тот, кто посылает ребенка младше десяти лет работать у огня. Господи, да хозяева скоро из люлек их начнут выхватывать! И разве только это? Половина поселка задолжала в заводской лавке, а другая того и гляди протянет ноги с голоду. На дворе зима, а все ходят в лохмотьях. Работаем в Нанти как лошади, а здесь живем, как свиньи, и когда Хилл говорит: «хрюкайте!» — мы хрюкаем…

— В Священном Писании сказано, — перебил ее отец, — бедняки должны трудиться.

— Вот-вот, трудиться, обливаясь потом. Ну конечно! А что там еще сказано, тебе Томос Трахерн не говорил? «Пустите детей, ибо таковых есть Царствие Небесное». Он говорит, что так повелел Христос. А вот Сара Робертс дробит руду, хотя она Христу по колено. Малыш Кристин Уильямс умер от простуды, а Энид Гриффитс сожгло ноги чугуном, когда ей было девять лет!

— Бедным суждено страдать, — спокойно ответил отец.

— Ну еще бы! Они таки и страдают и, не успев вырасти, обретают Царствие Небесное по милости хозяев и проповедников, которые прикарманивают их деньги. Бог Трахерна — языческий бог! Мне осточертело кланяться и унижаться и уставать так, что, кажется, целый месяц проспала бы! И я против того, чтобы Йестин шел работать на Гарндирус!

— Долго же ты молчала, — сказал отец.

— Слишком долго, — прошипела Морфид, сверкнув глазами. — Раз в нашем поселке нет смелого человека, который повел бы нас, мы найдем себе вожака в другом месте. Вот мистер Уильямс приехал к нам из Лондона — так ни одна душа не приходит на его собрания…

— Погоди-ка! А что ты знаешь об Уильямсе?

— Что он стоит за повышение заработной платы и за человеческий рабочий день — за то же самое, за что борются лондонские рабочие.

— Ты, значит, бывала на его собраниях?

— Бывала, и не стыжусь этого.

— Никто не говорит, что этого надо стыдиться, но здесь будь добра не заводить таких разговоров, или тебе придется подыскать другое жилье — я не позволю превращать мой дом в политический клуб. Прибереги свои речи для собраний в горах и пеняй на себя, если Бейли выгонят тебя из Нанти — они не терпят смутьянов.

— А Бейли и не знают, что у них столько друзей, — пробормотала Морфид.

— Морфид, не надо! — еле слышно шепнула Эдвина, стискивая руки.

— Да, — сказал отец, — я рабочий, а хороший рабочий знает свое место. Может, ты мне скажешь, что бы мы делали без Хиллов и Бейли, которые вложили в эти горы все свои деньги и должны что-то за это получить, хотя бы ценой нашего пота?

— А может, ты мне скажешь, что бы они делали без нас? — крикнула Морфид. — Хозяева здешних поселков высасывают из нас всю кровь, а Уильямс, будь его воля, всех бы их одним пинком под зад вышвырнул отсюда прямо в Англию.

— Поосторожнее выражайся при детях, — сказал отец.

— А как мы работаем! Ползаем на карачках в штольнях, где хозяева и свиней не стали бы держать, а они тем временем прогуливаются в своих парках, платят нам товарами и каждый месяц повышают цены в своих лавках!

— Ну довольно! — сказал отец.

— Нет, я еще и не начинала, — ответила Морфид и круто повернулась ко мне. — Иди попрощайся с матерью, Йестин, и помни, что это твой отец послал тебя совсем малышом работать на свиней хозяев, которые и так не знают, куда деньги девать.

— Хватит! — вдруг бешено взревел отец и так грохнул кулаком по столу, что я кубарем вылетел из комнаты и бросился по лестнице наверх.

Мать сидела в постели и, казалось, ждала меня.

— Ругаются? — спросила она.

— Ага, — ответил я. — Опять из-за хозяев, но сейчас уже кончили. Я сегодня иду работать, если только отец не передумает.

— Не передумает. Эта девчонка еще подведет нас своими разговорами под петлю.

— Сперва буду дробить руду, а потом перейду на вагонетки к братьям Хоуэллсам — учиться на тормозного. Ну, я пойду, ладно?

Мать рассеянно кивнула, и светлая улыбка сбежала с ее лица. Я всегда вспоминаю мать такой, какой она была в то утро: с каштановыми волосами, рассыпавшимися по плечам, она казалась удивительно красивой. Ее лицо дышало благородством — сразу было видно, что она дочь священника, а не прачки. Она нервно перебирала одеяло — волновалась, значит. Я уже закрывал за собой дверь, когда она меня окликнула.

— Йестин, отец говорит, что скоро настанут плохие времена и с деньгами будет туго. А я жду еще маленького. Нужно будет больше одежды, еды, молока. Вот почему тебе теперь приходится идти работать.

За последние недели она очень растолстела, а по утрам ее тошнило — скверный признак, как я слышал. От этих младенцев ничего хорошего не жди: гулящей Гвенни Льюис дьяконы общины житья не дают, а на миссис Пантридж весь поселок пальцами показывает. А когда Датил Дженкинс нагуляла ребенка, ее вытащили из первого ряда в молельне и гнались за ней по горе, размахивая библиями и палками. Морфид этого до смерти боялась, — я часто слышал, как она молилась, чтобы бог ее уберег. И вдруг на тебе, мать говорит об этом с улыбкой, как бесстыжая иностранка.

— Господи! — сказал я.

Я часто видел, как дюжие брюхатые ирландки отправлялись с корзинками на рынок в Абергавенни. Ну хоть миссис О'Рейли. Вот уж был живот так живот! Плывет себе по Северной улице, как корабль под полными парусами, ветер надувает ее юбки, ленточки от шляпки развеваются за спиной, щеки пышут румянцем, одному улыбнется, другой кивнет, и хоть бы что ей — а ведь весь поселок знает, что это у нее от Барни Керригана из Нантигло. Или вот видел я в хозяйской лавке Датил Дженкинс, дочку Большого Райса. Вся так и сияет, хорошенькая, как картинка, проталкивается сквозь толпу боком, чтобы живот не мешал, и стрекочет, как сорока. Приказчик Мервин Джонс, как всегда, отпустил шуточку:

— Эк ты раздобрела, Датил Дженкинс! Не иначе, как у тебя там трое!

— А то как же — два для Крошей Бейли и один для Уилла Бланавона, — отвечает Датил. — Мы с ним в воскресенье едем венчаться в Бринмор.

— А в молельню, значит, не пойдете? — задрав нос, спрашивает тощая миссис Гволтер.

— Да я скорей умру, чем переступлю порог молельни, — говорит Датил, положив живот на прилавок. — Уилл сказал: в Бринморе оно получше будет, а Томос Трахерн со своими дьяконами может катиться ко всем чертям.