Сумма биомеханики - Илья Некрасов

Кенигсберг, апрель 1945.

Этой ночью в келье при католическом храме молится человек.

Слабый и сомневающийся раб.

Невольник Божий.

На сером каменном полу лежит тело священника: перед распятием, на животе, раскинув руки в стороны.

Отец Хеллиг.

Темноволосый мужчина в возрасте, плотного сложения. Глаза закрыты, а губы шепчут молитву на немецком.

За окном льет дождь. Слышатся раскаты грома, от которых содрогается воздух той холодной весны – так не похожей на… весну. Совсем рядом раздается удар молнии – и если бы кто-то посторонний присутствовал в келье, ему могло бы показаться, что в глазах рябит.

– Отец… почему ты не говоришь со мной? Услышь своего раба… молю, дай знак.

Точно из ниоткуда появляется молодая женщина в плаще с накинутым на голову капюшоном, с которого стекает вода. Из-под него видны светлые локоны.

Айрин.

– Отец, – она осторожно подает голос.

Священник не слышит и продолжает молиться:

– Скажи, позволено ли искупить…

– Отец Хеллиг, – чуть громче повторяет девушка.

Мужчина открывает глаза. Кроткие и грустные серо-голубые глаза. Обычно очень мягкие и добрые. Но сейчас в его взгляде нарастает тревога. Предчувствие.

«Внимание! Опасность!» – подсказывает напряженный внутренний голос, и тут же гремит гром. Небо за окном разрезает молния. Его охватывает необъяснимое ощущение надвигающейся беды.

Она была повсюду и пропитала даже камни. Такое время. Одиннадцать лет беспросветной тирании, власти нацистов.

Надежда? Недавно священник усомнился, что одной ее… достаточно. И начиная с того момента многое изменилось. Внутренний голос мало говорил о вере, а все больше о человеческой слабости. Безысходности.

Крышка капсулы поднялась, не издав ни звука. Очнувшийся мужчина снял аппаратуру, приподнялся из туманного аэрозоля и вынырнул из его рассеивающегося дурмана. Щурясь от света, посмотрел на Елену, которая сидела на своем месте, читая книгу.

– Лена… Лена, – осипшим, точно не своим голосом, произнес оператор.

Он смог нащупать очки, привычно протянув руку туда, где те обычно лежали, и нечаянно укололся об иглу. Острие будто поджидало запястье. Едва не вскрикнув от неожиданности, оператор выругался про себя.

Девушка все равно бы не услышала, поскольку была поглощена чтением стихов. Голубые глаза скользили по строчкам, которые уводили очень далеко отсюда.

Дальше и дальше.

– Ты слышишь меня? – прокашлявшись, произнес мужчина.

Елена встрепенулась, оторвалась от книги и перевела взгляд на проснувшегося.

– Да, Олег… извини. Отвлеклась.

Она вопросительно посмотрела на мужчину, а тот все молчал и молчал. Пауза затянулась настолько, что это осознал сам Олег.

Он наконец понял, что смотрит на красавицу Елену обычным для такого случая восхищенным взглядом, чуть приоткрыв рот.

– Мне тут надо… – он сглотнул, – отойти на часок, – кряхтя, вылез из капсулы и напялил очки.

– Это против правил. Смена только началась.

– Ну, пожалуйста, – Олег неуклюже направился к девушке, шатаясь из стороны в сторону. – Раньше ничего не случалось. Никто не отдал концы и не спятил.

– Если употреблять именно эти формулировки, то да. Таких случаев я тоже не помню.

Он остановился у стекла, отделяющего зону капсул от рабочего места «хранителя», и демонстративно сложил ладони вместе, словно собираясь молиться. При этом он слегка покачивался, продолжая привыкать к настоящему трехмерному миру и тем самым напоминая алкоголика.

– Ладно, оператор, ты вечный должник, – поддалась девушка, вздохнула и потянулась к системной панели. – Передаю контроль… Твой планшет… 84/19.

Олег картинно расшаркался. Получилось довольно неловко.

– И не смотри на меня так, – Елена делала вид, что возится с управлением, хотя на самом деле необходимые операции уже были выполнены.

– Но ты знаешь, как выглядишь отсюда… Тебя невозможно воспринимать по-другому, – он почти решился сказать то, что думал на самом деле.

На мгновение закрыв глаза, Елена улыбнулась. Конечно, она знала, и отчасти именно это тянуло ее сюда снова и снова.

В глубине души она понимала, что для людей, оказавшихся в саркофагах из-за увечий и травм, она действительно ангел. Никто другой. Беспомощные и обреченные еще полгода назад, они собрались со всего мира, не в силах сопротивляться шепоту надежды. Однако то, что им здесь дали, оказалось даже бόльшим. Им подарили целую жизнь. Не одну, а множество. Пусть те и повторялись время от времени – из-за ограниченного набора базовых схем. Но пройденное надежно забывалось, и люди почти жили, даже не открывая собственных глаз, покоясь в тумане саркофагов. Елена была хранителем ключей от врат в этот аттракцион биомеханики.

– Пожалуйста, не начинай снова, – в ее интонации сквозил упрек. – Мы все выяснили…

«Вот так, да?»

– … лучше протри стекла, – короткий взгляд и натуженная улыбка. – Как ты вообще видишь сквозь них?

Елена отвернулась от него, и перед глазами девушки возникла глухая белая стена. Олег снял очки и увидел, что те, оказывается, вновь сильно запотели.

«Черт, не заметил. Как я дошел сюда?»

Поняв, что разговор окончен, оператор вышел из зала. Опустил голову. Глядел под ноги. Тело постепенно вспоминало, как нужно двигаться в настоящем мире. Шаги были неловкими и немного резкими. Словно у алкоголика или наркомана, долгое время сидящего на химической дряни.

Внезапная волна слабости охватила Олега, и ему показалось, что в коридоре на миг потемнело. Пришлось остановиться и опереться о стену, покрытую белым холодным кафелем. В голове тут же мелькнула ставшая привычной мысль: «Эта работа съедает тебя». Затем вернулись не менее знакомые сомнения: «Что ты делаешь? Зачем приходишь сюда? Очнись!»

Как обычно, крамольные мысли были отосланы куда подальше, и постепенно серая полупрозрачная пелена, наполнявшая операционный коридор, исчезла. Нога сделала первый шаг. Потом другая. Еще и еще. Он осторожно пошел вперед, время от времени придерживаясь за стену.

«Жалкое зрелище. Хорошо, что меня никто не видит», – думал он, ощущая, как тело медленно, но все же приходит в норму после адаптационной волны. Искривленная улыбка застыла на губах – больше похожая на гримасу страдальца, который только что освободился от части болезненных ощущений. На лбу выступил пот, и проявились морщины. Однако его взгляд, скользивший по напольной плитке и с каждой секундой наполнявшийся жизнью, резко контрастировал с довольно жалкой фигурой.

«Зачем ты делаешь это?» – уже не так напористо спрашивало сомнение. «Почему приходишь сюда снова и снова, как конченый наркоман?»

Релаксант вызывал привыкание, и время от времени доза увеличивалась. И в те моменты, раз за разом, как всегда, впервые растворяясь в более плотном тумане, он распознавал третий сон, блокированный психикой сильнее остальных. Сон, в котором они…

Еще вместе. Где они не куклы, механически соблюдающие приличия, а люди, верящие, понимающие друг друга без слов и показных жестов, способные общаться на единственном языке, не терпящем лжи: на языке эмоций. Однако в действительности те мгновения далеко позади. Они возвращались лишь при повышении дозы, которое подавляло механизмы психики, когда разум с его сомнениями отступал. Их яд растворялся в релаксанте и больше не отравлял счастья… какое-то время. Его никогда не хватало, ведь приходилось подчиняться командам и погружаться в чужие сымитированные сны.

Приходилось просыпаться, в конце концов.

Приходилось просыпаться…

В голове вертелась назойливая мысль. В глубине души он завидовал спящим, и зависть рождалась из странного сочетания недоверия и понимания. Доподлинно известно, что видит клиент во время игры. Только то, что его заставляют видеть, симулируя среду, которую полупробужденный разум способен упорядочить в привычных категориях пространства и времени. Однако что происходит между сеансами? Когда они свободны от внешних ограничений и собственных сомнений? В общих чертах установлено одно: к ним возвращаются другие воспоминания, иначе бы личность восстанавливалась не полностью… Тогда получается, у спящих есть все шансы на пусть и ненастоящую, недолгую, но собственную жизнь. Без диктата и подавления. На свой маленький рай. Или ад. Мы точно не знаем… Надо признать, мы и не пытались узнать большего. Как коммерческую организацию, криобанк волнуют только практичные вещи. На малопонятные странности – те же блуждающие токи, чуть выше уровня шума – приказано не обращать внимания. А между тем это отдельная тема. Чем они вызваны? Может, наши подопечные мертвецы общаются? Неужели за запретом скрывается попытка защитить ноу-хау и так называемое конкурентное преимущество «Морфея», в котором, вероятно, клиенты не нуждаются? Что, если мы им только мешаем, силой заталкивая в дешевые повторяющиеся имитации?