Другой берег - Хулио Кортасар

Слезы, которые теперь прожигали ей щеки, казались Делии вполне простительными: ведь она проливала их, думая о Сонни. И именно в этот момент, когда из репродуктора выпорхнул такой знакомый веселый визг, возвестивший о том, что наступило семь часов двадцать две минуты, раздался звонок.

— Звонят, — сообщила Делия Бэби, как будто ребенок мог понять ее.

К телефону она подошла неспешно, словно не зная, стоит ли отвечать. А вдруг это опять сеньора Моррис с требованием немедленно заплатить по счету? Делия села на табуретку. Несмотря на нетерпеливые звонки, она сняла трубку, не проявляя ни малейшей поспешности; сказала:

— Алло.

В ответ — молчание.

— Я слушаю. Кто это?..

Но она уже знала, знала наверняка — потому что комната заходила ходуном, а минутная стрелка на часах завертелась обезумевшим пропеллером.

— Делия, это я. Сонни... Сонни.

— А, Сонни.

— Не хочешь говорить?

— Не хочу, Сонни, — очень медленно произнесла она.

— Делия, но мне нужно с тобой поговорить.

— Я слушаю.

— Мне нужно так много сказать тебе, Делия.

— Да, Сонни.

— Ты... ты сердишься?

— Я не могу на тебя сердиться. Мне просто грустно.

— Я теперь для тебя чужой, да? Посторонний?

— Не спрашивай меня об этом. Я не хочу, не хочу, чтобы ты меня спрашивал об этом.

— Делия, мне больно.

— Ах, тебе больно!

— Ради бога, не говори со мной так, таким тоном...

— ...

— Алло.

— Алло. Я подумала, что...

— Делия...

— Да, Сонни.

— Можно тебя спросить?

Делия уже заметила что-то странное в голосе Сонни. Нет, конечно, она могла и забыть голос Сонни, но все же... Она поймала себя на том, что, еще не зная, о чем он хочет спросить, уже пытается догадаться, звонит ли он ей из тюрьмы или из какого-нибудь бара... В его голосе, за его голосом затаилась тишина, и когда Сонни замолкал, в тишину, в кромешную ночную тишину погружалось все.

— ...всего один вопрос. Делия?

Бэби, сидевший в своей кроватке наклонив голову, с любопытством смотрел на мать. Судя по всему, плакать он не собирался. Радио из противоположного угла комнаты вновь провизжало: семь двадцать пять. А ведь Делия еще не поставила подогревать молоко для ребенка, еще не повесила сушиться выстиранное белье...

— Делия... я хочу знать, простишь ли ты меня.

— Нет, Сонни. Я тебя не прощаю.

— Делия...

— Да, Сонни.

— Ты меня не прощаешь?

— Нет, Сонни, прощение теперь ничего не стоит... Прощают тех, кого еще хоть немного любят... но из за Бэби, из-за Бэби я тебя не прощаю.

— Из-за Бэби? Делия, неужели ты думаешь, что я способен забыть его?

— Не знаю, Сонни. Но я тебя ни за что к нему не подпустила бы, он теперь только мой ребенок, только мой. Ни за что не разрешила бы тебе...

— Это уже неважно, — донесся до Делии голос Сонни, и она снова, только с еще большей силой, почувствовала, что в этом голосе чего-то недоставало (или наоборот — было в избытке?).

— Откуда ты звонишь?

— Это тоже неважно, — ответил голос Сонни так, словно ему стало уже тяжело и больно отвечать.

— Но дело в том...

— Давай не будем об этом, Делия.

— Ладно, Сонни.

(Семь двадцать семь.)

— Делия... представь, что я ухожу.

— Ты — уходишь? А зачем?

— Должен уйти, Делия.... Так получилось... Пойми ты, пойми же! Уйти так, уйти без твоего прощения... уйти вот так, безо всего, Делия... обнаженным... обнаженным и одиноким...

(Такой странный голос. Голос Сонни, звучащий как не его голос, и тем не менее голос, принадлежащий ему, Сонни.)

— Вот так, безо всего, Делия... Голым и одиноким... ухожу ни с чем, кроме вины... Без прощения, без твоего прощения, Делия!

— Почему ты так странно говоришь, Сонни?

— Сам не знаю... Мне так одиноко, мне так не хватает тепла, ласки... мне так не по себе...

— Но...

Словно сквозь туман, Делия смотрела прямо перед собой, в одну точку. Часы: семь двадцать девять; минутная стрелка совпала с четкой линией, предшествующей другой, более толстой, обозначающей половину часа.

— Делия!.. Делия!..

— Откуда ты звонишь? — закричала она, наклоняясь к телефону; страх стал закрадываться в ее душу, страх и любовь, а еще — жажда, страшная жажда, нестерпимое желание причесать пальцами темные волосы Сонни, поцеловать его в губы... — Откуда ты звонишь? — вновь прокричала она.

— ...

— Где ты, Сонни?

— ...

— Сонни!

— ...

— Алло, алло! Сонни!

— Прости меня, Делия...

Любовь, любовь, любовь. Прощение? Какая глупость...

— Сонни! Сонни, приезжай!.. Приезжай, я тебя жду! Приезжай!

( «Господи! Господи!» )

— ...

— Сонни!..

— ...

— Сонни! Сонни!!!

— ...

Пустота.

Семь тридцать. На часах. И по радио: «хи-хи». Часы, радио и Бэби, которому хочется есть и который озадаченно смотрит на мать, удивленный тем, что его почему-то не кормят.

Плакать и плакать. Отдаться потоку слез, рядом с безмолвным малышом, словно осознавшим, что в сравнении с этим плачем все его хныканье будет лишь жалкой подделкой, что в такой миг подобает лишь одно — молчать. Из репродуктора донеслись мягкие текучие аккорды фортепьяно, и Бэби незаметно для себя заснул, положив голову на мамину руку. Словно огромное чуткое ухо заняло все пространство комнаты, всхлипывания Делии возносились по спиралям невидимой раковины из вещей и мебели, постепенно затихали, изнывая от усталости, и превращались в едва слышные стоны, перед тем как окончательно заблудиться в дальних закоулках тишины.

Звонок в дверь. Один короткий сухой звонок. И — чье-то покашливание.

— Стив!

— Да, Делия, — ответил Стив Салливан. — Я тут проходил мимо и...

Долгое молчание.

— Стив... Вас прислал?..

— Нет, Делия.

Стив выглядел расстроенным, и Делия совершенно машинальным жестом пригласила его войти. Она заметила, что Стив вошел совсем не так уверенно, как раньше, — когда он заходил за Сонни или заглядывал к ним на обед.

— Садитесь, Стив.

— Нет-нет... я только на минутку. Делия, вы ничего не знаете о...

— Нет, ничего.

— И вы, наверное, его больше не любите...

— Нет, Стив. Я его больше не люблю. А в чем дело?

— Мне нужно вам кое-что сказать...

— Вы от сеньоры Моррис?

— Это касается Сонни.

— Сонни? Его посадили?

— Нет, Делия.

Делия бессильно опустилась на табуретку. Ее рука коснулась телефонной трубки — уже остывшей.

— А... а я решила, что он из тюрьмы звонит...

— Он вам звонил?

— Да, Стив. Хотел попросить у меня прощения.

— Сонни? Сонни просил у вас прощения по телефону?

— Да, Стив. И я его не простила. Ни я, ни Бэби — мы не можем его простить.

— Делия!

— Не можем, Стив. И потом... потом... не смотрите на меня так... потом я разревелась, как последняя дура... у меня все глаза красные... я даже захотела, чтобы... но ведь вы сказали, что у вас есть новости... новости от Сонни... или о нем...

— Делия...

— Ладно, все понятно... Можете не говорить, я сама знаю: опять он что-то где-то украл. Его поймали, вот он и решил позвонить мне из тюрьмы, так? Стив... я хочу знать все, как есть!

Стива словно обухом по голове ударили. Он растерянно смотрел по сторонам, точно хотел отыскать взглядом точку опоры.

— Когда... он вам звонил, Делия?

— Да только что, в семь... да, в семь двадцать, я хорошо помню. И мы проговорили до половины восьмого.

— Делия, но этого не может быть.

— Почему? Он хотел, чтобы я его простила, Стив, и только когда он повесил трубку, поняла, что ему и вправду отчаянно одиноко... Но было уже поздно: хоть я и кричала, кричала в трубку — было поздно. Он ведь из тюрьмы звонил, да?

— Делия... — Лицо Стива стало белым, как мел, пальцы судорожно сжали поля заношенной шляпы. — Господи, Делия...

— Да что случилось, Стив?!

— Делия... это невозможно... невозможно! Полчаса назад Сонни уже никому не мог звонить!

— Почему? — вскакивая с табуретки, повинуясь захлестнувшему ее ужасу, воскликнула она.

— Потому что в пять Сонни умер. Его убили, застрелили на улице.

Из детской кроватки доносилось равномерное, в такт маятнику, дыхание Бэби. Радио закончило передавать фортепьянный концерт, и торжествующий голос диктора возносил хвалу новой марке автомобиля — современного, экономичного, невероятно скоростного...

1938

Перевод В.Правосудова

ДОЛГАЯ СИЕСТА РЕМИ

Они уже приближались. Он столько раз представлял себе эти шаги — далекие и легкие, теперь же — близкие и тяжелые. На последних метрах они чем-то напоминали последние биения сердца. Дверь открылась, но перед этим не раздалось царапанье ключа в замочной скважине; он ждал, терпеливо ждал того мига, когда сможет встать во весь рост, лицом к лицу со своими палачами.

Фраза прозвучала в его мозгу еще до того, как она слетела с губ начальника тюремной стражи. Сколько раз он представлял себе, что в это мгновение только одно может быть сказано — простые, ясные слова, в которых есть все. И вот он услышал: