Ядерные материалы - Андрей Алексеевич Молчанов

изъеденной ржой стене бытовки, теплой от полуденного солнца — уже тускленького, осеннего, размытого поволокой легких струящихся облаков.

Осторожно провел ладонью по слезящимся от песчаного ветра глазам, всматриваясь в затекшее, смурное лицо прикорнувшего караульного «старичка», сидевшего на неуставном табурете и привалившегося затылком к стойке сторожевой вышки.

Прислушался, настороженно водя по сторонам головой. Зэки, сотоварищи по несчастью, работали вдалеке, за отвалами песка, откуда с порывами колкого ветра доносились приглушенные удары кувалд и шипение электросварки. Бригадир ушел из бытовки в глубь зоны, взглянуть на труды подопечных, и теперь он, Сергей Каменцев, остался один на один с внутренней запреткой рабочей зоны и с ветхой, грубо сколоченной из старых жердей и досок вышкой, где находился сморенный дремотой конвойный — способный, впрочем, в любой момент очнуться, передернуть затвор «калаша» и…

Громаду рабочей зоны, где шло строительство шлюза, опоясывал многокилометровый дощатый забор. Криво протянувшись по побережью Дона, он заворачивал к чахлым лесопосадкам, затем уходил в степь, утыкался в беленый кирпич караулки и от ворот ее вновь круто сворачивал к реке, образуя своими зигзагами «мертвые зоны», просматриваемые, вопреки правилам, лишь одним часовым.

Тюремная архитектура в созидании заграждений — обычно строго прямолинейная — в данном случае терпела ущерб от нехватки стройматериалов, и огрехи ее, видимо, должна была компенсировать солдатская бдительность. Естественно, категорически исключавшая преступный сон на посту.

Шел первый месяц его, Каменцева, срока. Первый месяц из предстоящих семи лет. Он уже свыкся с черной спецовкой, с заплатой лоскутной бирки на груди, обозначавшей его имя и номер статьи УК, свыкся с узкой панцирной шконкой, теплой барачной вонью, разводами на лагерный тяжкий труд, шмонами контролеров и окриками конвойных, покорностью перед блатными, «бугром» и начальником отряда низкорослым белобрысым лейтенантиком — надменно-хамоватым распорядителем его нынешней тюремной судьбы. Свыкся, принял как должное, полагая, что теперь остается одно: стиснуть зубы, незаметно и скромно сосуществуя в толпе подобных, не навлекая на себя ни гнева начальства, ни нападок извечно готовых к конфликту блатарей, не подставляясь ни поступком, ни словом под злобу и изощренное коварство лагерного быта.

И вот — шанс…

Но только шанс ли? Месяц назад здесь, в рабочей зоне, по окончании смены, недосчитались одного из зэков. Конвой проверил контрольно-следовую полосу, не обнаружив на ней следов, командир роты, полистав журнал со списком выезжавших из зоны машин, вышел к понурым зэкам, выстроенным в пятерки и, умудренно усмехнувшись, предложил:

— Подельник не хочет расколоться, в какую щель корешок его забился и куда пайку спроваживать надлежит? Нет? Так пусть по дороге в жилой сектор подумает. Об ответственности за соучастие. Бегунка мы найдем, а за раскол и за облегчение труда нашего большую поблажку обещаю. Думай, подельничек, думай!

То ли надумал тот, кому поблажку посулил капитан, и, вняв призыву, раскаялся перед «кумом», кто допрос бригады поодиночке незамедлительно в своем кабинете учинил, то ли конвойные псы беглеца унюхали, но уже через два часа вытащили бедолагу из выгребной ямы сортира, в стене которой он нишу себе вырыл, дабы отсидеться в ней пару недель до очередного выходного дня, когда караул с зоны снимут; оббили о его ребра солдатики и офицеры мысы своих сапожищ — и бросили в штрафной изолятор на голый бетон, причитая сокрушенно, что, мол, кабы покинул он зону, был бы раскручен на новый срок, а так — эхма! — лишь легким испугом обошелся, счастливец…

После изолятора отправлен был бегунок на больничку — по причине внезапных внутренних кровоизлияний и общего упадка здоровья — видимо, как отрядный сказал, случившегося от огорчения по поводу незадавшегося побега. Ну а после огорчился неудачник до такой степени, что и помер в закрытом медучреждении с диагнозом универсальной сердечной недостаточности, явив зэкам яркий пример вреда поползновений к оставлению территории, заботливо охраняемой государством и его специализированными вооруженными силами.

Каменцев раздвинул оцинкованную нить колючки, поднырнул под нее, вмиг покрывшись обморочной холодной испариной. И — бросил коротким рывком одеревеневшее от страха тело в тень под сторожевую вышку.

Только тут ему подумалось, что, не дай бог, подходит время смены караула и, застань его тут разводящий с солдатами, пощады не жди.

Разгреб влажный холодный занос песка под забором, нырнул, вжимаясь грудью в образовавшуюся лунку и — протиснулся наружу, сразу же усмотрев спасительный обрыв, ведущий к реке.

Скатился по нему в воду, лишь отдаленно осознав охватившее тело стужу, и поплыл, с лихорадочной радостью уясняя, как властное, тугое течение стремительно увлекает его прочь от тающего вдалеке серого забора и редких теремков вышек с неясными силуэтами солдат.

И тут же всплыли в памяти слова конвойного ротного капитана:

— Вы, господа осужденные, не о побеге мечтайте, а о том, как грехи тяжкие ударным трудом искупить… А о побегах уже все давно продумано. Только не вашими головами, а нашими. И какие вы варианты с выкрутасами ни сочиняйте, все одно выйдет: велосипед кривой, на котором далеко не уедешь! А если кому и повезет на экспромте, то это — ох, ненадолго, и лишнего срока не стоит, такая вот вам моя пропаганда… А следующий умник-романтик не срок получит, а выговор! С занесением в грудную клетку! — Кэп, усмехнувшись, куснул прокуренный седоватый ус. Добавил нехотя: — Я, может, шучу плохо, но серьезно…

Экспромт. Да, вероятно, прав был конвойный волк, прав.

Сейчас, проносясь невесть куда вдоль желтых степных берегов он, Каменцев, жалкая бритоголовая сущность в намокшей арестантской робе, без гроша в кармане, вдруг понял, что по-детски беспомощен перед погоней, отделенной от него считанными часами.

Его будут ждать в поселках и в хуторах, на дорогах и в лесопосадках, на железнодорожных станциях и разъездах.

Отныне весь мир ощетинился против него.

И пожелалось вернуться, покаяться, претерпеть побои и каменный мешок шизо, чтобы вновь вернуться в свою строевую пятерку, мешать бетон, таскать арматуру и радоваться теплой шконке, снам о воле, киношке по выходным, вкусному кусочку, перепадающему из передачек, похвале отрядного… А там за ударный труд, глядишь, да и получишь работку, на которой ничего не надо делать, библиотекаря, к примеру.

«Если оковы не жмут, их можно считать удобными…»

Он затравленно усмехнулся такой своей мысли и начал потихоньку выгребать к берегу.

Искать будут там, куда сейчас его тащит течение. А это называется детский мат. И поставить его конвойным гроссмейстерам он не даст. Хотя какой там «детский мат»! На шахматной доске сегодняшней игры — он всего лишь одинокая пешка, окруженная ратью противника. И вся его игра заключается в том, чтобы соскользнуть с доски…

Он выгреб в залив,