Источник солнца (сборник) - Юлия Качалкина

А в коридоре происходило вот что. Евграф Соломонович, чувствуя неприятную тяжесть в левом боку, стоял и ждал, пока Валя откроет дверь. Валя, в свою очередь, по ту сторону двери изо всех сил надеялся, что Евграф Соломонович изменит своей привычке отходить ко сну лишь после полуночи и утомится на полчаса раньше. Надежды его не оправдались.

– Ну и конечно, твой автобус стоял в пробке. В одиннадцать вечера в будний день на окраине Москвы. Попробуй сказать, что я ошибаюсь, Валя. Я ведь на самом деле могу ошибаться. – Евграф Соломонович пока говорил, украдкой посматривал на сына поверх очков и заметил, конечно, как тот вздрогнул от неожиданности.

Валя сквозь усталость злился. И злился он мелкой ворчливой, самому противной злостью. И думал Валя, что Евграф Соломонович злится злостью еще более мелкой и ворчливой.

– Папа, я провожал Нину. Ты же знаешь. Я звонил, просил Тему передать тебе… он что, забыл? – Валя поставил портфель в угол и стал снимать ботинки, зачем-то внимательно рассматривая их в темноте. Все дело было в привычке.

– Нет, он не забыл. Но, Валя… сколько раз мы с тобой говорили уже!.. Я ж понимаю: у вас там, наверное, сначала словесное прощание, потом – сцена на балконе. И, разумеется, длинный прощальный поцелуй. Но, сынок… надо же тогда время рассчитывать.

Валя что-то прошипел себе под нос и прошел в ванную. Евграф Соломонович подвинул к стене ботинки, которые сын забыл посреди коридора и по пути в кабинет сказал Вале:

– В холодильнике остался суп и мясо с картошкой. Есть еще колбаса докторская. Я сегодня булочек купил – хочешь, поешь… если ты голоден. И… спокойной ночи, Валя.

Не дожидаясь ответа, Евграф Соломонович скрылся в дверях большой комнаты, через которую лежал путь в кабинет. Валя кончил умываться и, опустошив холодильник, уединился в детской, где, не раздеваясь, упал на кровать, закинул руки за голову и стал думать о Нине. Через некоторое время он понял, что в комнате есть еще кто-то помимо него, открыл глаза и увидел Артема. Артем, в красном пледе, который ночью был просто темным, укутавшись с головой, как старуха Изергиль на скучных обложках советских изданий Горького, сидел у него в ногах и смотрел своим пронзительным немигающим взглядом.

– Ты чего… не спишь? А?

– Не, не сплю. Я еще не хочу спать. Лягу с рассветом.

– А я хочу. Очень.

– Валь…

– Чего ты?..

– Думаешь, мы умрем в один день? Раз родились в один…

– Ой, Тема… ты… ой, – он приподнялся на локтях и внимательно посмотрел на брата в ответ. – Н-да. Как Петр и Феврония…

– Как Тристан и Изольда тоже. – Артем уже смотрел не на Валю, а в окно. – Знаешь, я тебя люблю.

– И я тебя. Только мы еще поживем, ладно?

– Нет, ну конечно. Я же про старость.

– Да я не доживу до старости. – Валя отмахнулся и свернулся на правом боку. – До нее еще лет сорок жить… жуть! Что я делать буду? Не, не доживу…

– Валь, к нам Сашка приедет погостить.

– М-да? Значит, будем стареть вместе с Сашкой.

– Ты рад?

– А ты?

– Я да. Я ее уже месяц не видел.

– Ну, вот и замечательно: вы с ней известные подружки. Будете играть.

– Ей конфет купить надо, наверное. Я ей батончиков куплю. Как думаешь?

– И батончики хороши. Я их тоже люблю… – Валя покосился на него из лежачего положения: – Артем, а Артем… ну в кого ты такой, а?

– Какой «такой»?

– Чудной. Чудак ты. Феномен. – Валя улыбнулся и фыркнул.

– Уж какой есть. – Артем тоже фыркнул и улыбнулся.

– Нинка сказала, что хочет купить какие-то там особенные благовония. Завтра мы с ней пойдем в магазин и купим. Сегодня мороженое на Арбате ели. Тем, как же я ее люблю!..

– Здорово. Она хорошая. Тихая только очень. Но хорошая. Но я бы ее любить не мог. Полюбить не смог бы.

– А почему?

– Не знаю… она бы тоже сказала, что я чудной. Поэтому, наверное.

– Ты обиделся бы?

– Нет, я не обижаюсь. Я никогда не обижаюсь. Я бы просто не хотел, чтобы она мне постоянно удивлялась. Я бы любил ее, а она бы удивлялась. Вот…

– Вот теорию подвел!.. а я не задумываюсь. Я ведь куда проще, чем ты, Тем. Я это знаю и не переживаю. Поверь, даже доволен этим.

Они помолчали.

– Тем, я спать хочу…

– Ага. Я пошел. Почитаю еще чуть-чуть.

– Давай, спокойной тебе.

– И тебе.

Артем встал и скрылся в темноте. Старый плед, махнув хвостиком, поспешил за ним в дверной проем. Валя, не переменяя позы, уснул.

Глава 3

Артем очень хорошо помнил, как звучит по утрам пишущая механическая машинка «Ятрань». Звук был ни с чем не сравнимый: Артем лежал обычно в детской, еще до конца не проснувшись, и слушал, как в ограниченном каком-то, прямо сказочном пространстве в затяжном поцелуе запечатлеваются буквы на сизых листах формата А4. Он так и представлял себе, как механическая железная лапа толкает профиль буквы вперед, как от соприкосновения с ней болезненно морщится бумага, как прогибается черная лента, прокручиваясь с одной катушки на другую, как сохнет сиротливо отпечаток… потом он представлял себе отца, который замирал над машинкой с поджатыми руками, как тушканчик, всматривающийся в степную даль. Потом от этого пришедшего на ум сравнения Артем начинал улыбаться и открывал глаза. Машинка стучала еще какое-то время, но вот печатные утехи сходили на нет, и папа прокрадывался в детскую. Он сначала делал в двери щелку, заглядывал в нее, и стоило Артему или Вале приоткрыть глаз, или хотя бы пошевелить ногой, как папа, обрадованный, входил уже целиком и певуче говорил:

– Ой, Тема, ты проснулся? Ну, вставай, вставай. Умывайся. А я уже варю тебе кашу. – Евграф Соломонович сделал по комнате несколько кругов и полукружий, после чего, улыбаясь, собрался выходить. – И заметь: я тебя не будил, ты сам проснулся. – Он скрылся за дверью и оставил сына одного.

– У-уух! – Артем сладко потянулся, почмокал губами и посмотрел на часы в мобильнике, лежавшем на журнальном столике у кровати.

Было без четверти десять. Без четверти десять! Вчера он опять лег позже всех, и, помнится, папа еще ворчал на него из кабинета. Да-да, ведь надо было подвинуть стул, чтобы залезть в шкаф, достать чистую наволочку… как всегда впотьмах… а стул возьми да и упади… и тут папа… Артем вспомнил все до мельчайших подробностей. И, вспомнив, он окончательно вошел в новый день.

И Вальки уж точно не было. И мамы тоже. И когда они последний раз были все вместе?

Евграф Соломонович на кухне гремел кастрюлями, а в ванной ревуче подпрыгивала старая стиральная машина. И отец, и сын оба помнили, как однажды эта самая «Эврика» выпрыгнула из своего законного угла и приземлилась на большой палец Валиной ноги, отчего Валя взвыл, а палец с тех пор слегка изменил форму. Да, Евграф Соломонович очень живо помнил, как Артем в детстве свалился с трубы отопления в тарусинском доме и порвал себе вензелем щеку. Или как они с Настей застали своих мальчиков за весьма странным занятием: один сидел на кровати и держал другого, стоящего на руках, за ноги. И этот другой просил первого кинуть его на батарею. Другой, ясное дело, был Артем. Или вот еще… Евграф Соломонович прислушался к плеску воды в ванной и, решив, что любовь к батареям будет преследовать Артема до конца жизни, предусмотрительно пошел за ним. Артем, с мокрой взъерошенной головой, стоял босыми ногами на кафельном полу и вытирал кончиком полотенца уши.

– Давай-давай, а то холодную будешь есть. – Евграф Соломонович окинул сына недовольным взглядом и ушел обратно на кухню.

Да, ели уже холодную! И не раз. Бывало, утром не осилят тарелку геркулеса – им его на обед оставят. Или особого удовольствия ради – на ужин. Артем улыбнулся воспоминанию. Он развлекался тем, что следил за папой, который кипятил чайник на плите, и пытался делать это красиво. Да, у людей бывает эстетическое отношение к действительности. У многих бывает, а не только у Чернышевского, о котором знают почти все. Артем с детства был немногословен, и это позволяло ему пристальнее наблюдать за прочими болтунами. Валя был болтун. Мама тоже. Да и папа, когда нападет на любимую тему анекдотов про евреев. Возможно, Евграф Соломонович живо чувствовал обиду за свой народ, возможно, он живо поддавался всеобщему еврейскому чувству обиды за себя, но в любом случае был искренен и смотрел на жизнь иронически. Дядя Маня, его старший брат, подвизавшийся на поприще математики, и успешно подвизавшийся, надо сказать, звал его в глаза «хулиганом». Так, приедет, бывало, в гости, стоит на кухне, пьет кофе, ставит чашку в раковину, берет чистую, наливает, пьет, ставит в раковину, снова берет чистую – и так и говорит: помню, говорит, был Евграшка хулиган. Глаза закатит и добавит: я б ребенка уж точно Евграфом не назвал! И Артем почему-то с юных ногтей знал, что Евграфами детей называть нельзя. И когда ему самому исполнилось пять лет, придумал имя своему будущему сыну – Коля. И этот сын мечтался ему чем-то вроде младшего брата. Рожать девочку он не собирался абсолютно. Так вот, Артем отмалчивался и наблюдал, как и о чем болтают взрослые. И изо всей этой болтовни он сделал два важных вывода: а – чем больше человек болтает, тем меньше он следит за течением собственной мысли; б – чем меньше он следит за ней, тем больше иной раз рассказывает о себе и тем чаще бывает откровенен. Хотя это большое заблуждение, что всегда и всем интересно, а главное, приятно и нужно слушать чужие откровения.