Жизнь низшего уровня - Олег Никишенков

девочки, и так сладенько от неё мне … Вообще, не до учебы. Рано я созрел, наверно, вот что.

— Созрел к сроку, как биолог говорю, — отмел сомнения друга Пашка. — Надо же, Тихвин был тайно влюблен… вот это новость, ты даже от меня умудрялся это скрыть! — искренне удивился он.

— А, как бы к этому отнеслись все, сам подумай, пришлось бы из школы уходить.

— Ну, почему, у нас одноклассники умные были, большинство бы поняло.

— А меньшинство? Ведь ему пришлось бы морду бить, — тут же сделал вывод Тихвин. Слушай, ходят слухи, что ты в училку был влюблен, она случайно…

— Да, — лаконично отрезал все сомнения Розанов.

— В классную! Она же лет на двадцать нас старше была!

— Ну, не на двадцать, а на пятнадцать…

— Н-да…Только и смог процедить Тихвин. А каково это влюбиться в училку? Ты ее трахнуть хотел или отдаться? — съехидничал Серега, криво улыбнувшись. Было заметно, что плоская шуточка самому себе понравилась. Потом он все же скорчил максимально серьезную мину и учтиво добавил: — Столько лет прошло… Впрочем, ты знаешь, я в детстве тоже запал на одну старшую женщину, актрису.

"Синергетическая парочка": Тихвин и Розанов в молодости (ИИ Kandinsky 2.0)

— Нет, это не то, о чем ты думаешь. Это не влюбленность, а настоящая любовь. Теперь я знаю. Она создала мир, в котором я был счастлив, лишь раз в жизни я болел этой сладкой болезнью, так получилось. И если вдуматься, я и есть то, что она в меня вложила, а все, что сложилось позже — лишь надстройка, — резюмировал Павел. Розанов невольно вспомнил как странное неведомое мальчику чувство прокралось и завладело всем его нутром, как он не мог оторвать взгляд от этих огромных и бездонных манящих зеленых глаз. Нет, это не поклонение божественному, а любовь к земной женщине, теперь он это знал точно.

— Н-да…ну и дела, жизнь это такая штука… — многозначительно протянул Серега. Ну, раз так, предложил бы ей руку и сердце, и плевать что скажут, — с плеча рубанул он. — Ты же сам так говоришь.

— Не смог, кишка тонка, хотел перед выпуском, но все стеснялся, потом думал: надо повзрослеть, на ноги встать и всё такое, потом смалодушничал, что как-то все само собой сотрется, выцветет. И так и не успел я ей сказать главные слова, упустил момент, который жизнь даёт лишь один раз. А замены потом так и не нашел.

— Не искал, наверно.

— Нет, — честно признался Розанов. Не искал.

… Содержимое чашки попало в кишечник и быстренько расселилось по его эпителию, стало темно, и в микромире активизировались люминесценты. Из-за них снова возник скандал. Его затеяли новые соседи, которым те мешали своей назойливой самопрезентацией. Они начали колебаться, невпопад дергаться, кружится на месте, затем срываться с него и гоняться по микробиоте, выплевывая во все стороны плазмотическую жидкость. В результате в среде создалось турбулентное движение, вызванное разнонаправленными реактивными струями его жильцов, их нервическим поведением и многократным делением не к месту. На эпителиях и тканях все задвигались и растолкались, бактерии стали панически-бестолково носиться туда-сюда. Хаотическое движение волнообразно усиливалось, тэшки бросились задираться, на всякий случай прощупывая каждого, кто попадался под их ноги-щупальца — ламеллоподии. Группе самых активных удалось прицепиться к оболочке тумора, которую они сходу начали ощупывать на предмет пробития раны, покрыв собой в итоге доступное полушарие со всех сторон. Но снова получили белковый ответ «свой» и, нехотя отцепившись, беспорядочно расползлись, протискиваясь сквозь ткани желудочного тракта в поисках других целей. Тем временем наглый захватчик, не получив должного отпора, продолжил делать дело, на которое толкала его сломанная ДНК — захват пространства. Клетки тумора отрывались и отправлялись по кровотокам в путешествие на новые ниши-полусферы, расширяя своё присутствие повсеместно, безудержно самокопируясь и создавая метастазы. Найдя нишу, они врастали в нее, снова успешно отражали атаки иммунных солдат, окружались кровеносной системой. Постепенно их преимущество над остальным микромиром становилось очевидным, они шаг за шагом подминали его под себя.

Колония бактерий расселяется в микромире (ИИ Kandinsky 2.0)

… Юбилейная тусовка, на которую смогли выбраться человек двенадцать, была омрачена трагической вестью. Умирает любимая всеми классная руководительница. Рак не щадит никого, и ей он отвел не более шестидесяти. Все лечение было безрезультатно, конец лишь был отложен на время, и счет шел уже на недели. Все стали поочередно, будто на поминах, вспоминать, что кому хорошего сделала классная: кому-то бесплатно помогла после уроков подтянуть знания перед выпускными. А кого-то прикрывала, когда в семье были проблемы, сидела до позднего вечера, с душеспасительной беседой провожала домой. Свой семьи у нее не было. А некоторых балбесов, говорят, и от серьёзных проблем с государством спасла. Переходный возраст, всякое бывало, классу всегда есть что вспомнить. «Санта-Барбара отдыхает», говорили повзрослевшие Ромео и Джульетты о времени, когда молодость лишала их покоя и разума. И ещё эта необычная, странная и совсем какая-та недетская история безответной любви Павла Розанова к взрослой женщине… Решили, не откладывая в долгий ящик, завтра же утром отправиться в больницу, попрощаться. Кто во сколько сможет. Серега только посмотрел в глаза Пашке, ожидая увидеть ужас и растерянность, поддержать хоть как-то, но тот был спокоен и сообщение классной старосты — горевестницы, оказывается, не было для него новостью, Розанов был в курсе, как выяснилось потом.

Они пришли вдвоем рано утром, как только открылись приемные часы, Розанов проскользнул мимо зевавшего охранника, зачем-то спрятавшись за спину Сергея, хотя администрация больницы не возражала против прощания с уходящим пациентом.

— Ты что? — недоуменно спросил Тихвин.

— Меня тут знают, я же тоже врач, — несуразно промямлил тот в ответ.

Войдя в палату, они были поражены увиденным. Перед ними лежал человек, которого было трудно узнать: изможденный, бледный, высохший, беспомощный, постаревший. Будто кто-то выпил из неё всю жизнь, оставив лишь сущую малость, буквально, чтобы хватило на прощание.

— Вы…вы очень красивая женщина, не смог сдержать слез в палате реанимационного отделения Тихвин. Розанов стоял молча, ни один мускул не дрогнул на его лице, ни капли сострадания, он будто выплавил из себя все внутреннее содержание и влил в форму холодного стального солдата — сама решимость.

— Не плачьте, мальчики, — почти шепотом слабым голосом сказала женщина пересохшими потрескавшимися губами. — Все будет хорошо.

Было очень заметно, что каждое слово отнимало у неё целый океан усилий.

— Прощайте, учитель, — сказал дрожащим голосом Тихвин. Он еще хотел сказать что-то, но не нашел слов. — Пойдем, — Тихвин