Столица - Эптон Синклер

— Быть может, еще одна гражданская война..

Глава вторая

Отец Аллена Монтэгю умер около пяти лет назад. Года два спустя его младший брат, Оливер, заявил, что намерен попытать счастья в Нью-Йорке. У него не было ни профессии, ни определенных планов, но друзья отца были богатыми и влиятельными людьми, и он рассчитывал на их покровительство. Обратив свою часть имения в деньги, он пустился в путь.

Оливер был жизнерадостным юношей, любившим пожить в свое удовольствие, и обладал всеми задатками блудного сына. Его брат почти не сомневался, что через год-два он вернется с пустым кошельком. Но Нью-Йорк» видимо, пошел ему на пользу. Он никогда не рассказывал о том, чем занимается, но писал, что кое-как сводит концы с концами. Однако в его письме проскальзывали намеки на то, что он ведет широкий образ жизни. А к рождеству и ко дню рождения кузины Элис он посылал ей подарки, приводившие в изумление всю семью.

Монтзгю считал, что сам он останется провинциальным адвокатом и владельцем плантации. Но два месяца назад пожар уничтожил дотла все фамильное поместье, а вдобавок тут же подвернулся покупатель на их землю. И при активном участии Оливера, присылавшего по нескольку телеграмм в день, было решено покончить с делами и перебраться в Нью-Йорк всей семьей, состоявшей из Монтэгю, его матери, девятнадцатилетней кузины Элис и старенькой «няни Люси», служанки миссис Монтэгю.

Оливер встретил их в Джерси-сити, сияя от радости. Он выглядел еще юношей и был все так же красив, только чуть бледнее; Нью-Йорк совсем его не изменил. Вскоре появился человек в ливрее, который занялся их багажом, и большой красный туристский автомобиль, чтобы отвезти их в отель. И вот наконец, с помощью Оливера, взявшего на себя роль советчика и гида, они уютно расположились в квартире семейного отеля.

Монтэгю предстояло налаживать жизнь с самого начала. Он привез с собой деньги, которые намеревался вложить в какое-нибудь дело, рассчитывая жить на проценты до тех пор, пока не начнет зарабатывать. Он серьезно го-товился к предстоящей деятельности и надеялся, что сможет найти практику и пробить себе дорогу в Нью-Йорке. б этом городе он имел очень смутное представление и теперь на все смотрел широко раскрытыми, как у ребенка, глазами.

Жизнь здесь сразу брала в оборот. Монтэгю почувствовал, словно его подхватил бурный поток. Сначала суетливая людская толпа на пароме, потом крики извозчиков мальчишек-газетчиков, тревожные трамвайные звонки; лавирующий между фургонами и экипажами вихрем мчавший их автомобиль, круто сворачивающий на перекрестках, где рослые полисмены регулировали движение людского потока; затем Пятая авеню с рядами модных магазинов и высоченными отелями; наконец еще один неожиданный поворот за угол — и вот их дом.

— Я подыскал для вас спокойный семейный отель,— казал Оливер; это сообщение обрадовало брата. Но, войдя в этот блестящий «семейный отель», в котором жили две-три сотни представителей самой избранной городской аристократии, он обратил внимание на огромные массивные, украшенные бронзой двери, на вестибюль, отделанный итальянским мрамором и кайенским камнем, на высокий сводчатый потолок, расписанный лучшими современными художниками. Ливрейные лакеи несли их одежду и с поклонами указывали дорогу. На огромном, также отделанном бронзой лифте они мигом взлетели на свой этаж и по коридору, стены которого были облицованы темно-красным мрамором, а полы устланы мягкими коврами, направились к своему номеру. В их распоряжение было предоставлено шесть роскошно отделанных огромных, как во дворце, комнат с коврами, драпировками и великолепной мебелью. Все это привело Монтэгю в ужас.

Как только вышел сопровождавший их лакей, Аллеи повернулся к брату.

— Оливер, сколько же все это будет нам стоить? — спросил он.

Оливер улыбнулся.

— Это не будет вам стоить ничего, дружище. Вы мои гости. Два-три месяца, пока ты не устроишься.

— Ты очень добр, но об этом после, а сейчас скажи мне все-таки, во что обойдется эта квартира?

И тут Монтэгю получил первое нью-йоркское боевое крещение:

— Шестьсот долларов в неделю,— спокойно сказал Оливер.

Монтэгю вздрогнул, словно брат нанес ему удар.

— Шестьсот долларов! — шепотом повторил он.

— Да,— спокойно подтвердил Оливер.

Прошла почти минута, прежде чем Монтэгю опомнился.

— Послушай, ты с ума сошел!

— Это еще недорого,— улыбнулся Оливер,— дело в том, что я пользуюсь здесь некоторым влиянием.

Снова наступило молчание. Монтэгю словно утратил дар речи.

— Оливер,— произнес он наконец,— я не верю тебе: как мог ты думать, что мы в состоянии столько платить?

— А я и не думал этого,— сказал Оливер,— я же сказал, что намерен платить за все сам.

— Но разве можем мы допустить, чтобы ты за нас платил? — воскликнул Аллен.— Как ты думаешь, смогу я когда-нибудь зарабатывать столько, что мне будет по карману такой расход?

— Разумеется,— ответил Оливер.— Будь благоразумен, Аллен, ты сам увидишь, что в Нью-Йорке не так уж трудно зарабатывать деньги. Предоставь все мне и немного подожди.

Но уговорить брата было нелегко. Он уселся на покрытую вышитым шелковым покрывалом кровать и резко спросил:

— Сколько, по-твоему, смогу я зарабатывать в год?

— Не знаю, право,— засмеялся Оливер,— никто здесь не тратит время на подсчет своей прибыли. Но как бы там ни было, хватит на все, и кое что даже останется. Помни лишь одно: чем больше ты потратишь, тем больше сможешь получить.

И видя, что озабоченное выражение не сходит с лица брата, Оливер уселся, заложив ногу на ногу, и продолжал развивать свою парадоксальную философию расточительности. Его брат приехал в город миллионеров. Здесь существует избранный круг «привилегированных», как их называл Оливер, и денег у них куры не клюют. Он сам увидит, что в Нью-Йорке ничто не обходится для начала карьеры дороже бережливости. Если он не будет жить как джентльмен, его исключат из круга избранных, и тогда трудно даже представить себе, как он сможет существовать.

Поэтому он сразу должен настроить себя так, чтобы ничему не удивляться; делать все, что делают другие, и платить столько, сколько платят другие, и главное—проделывать это с полной непринужденностью, будто никогда иначе и не жил. Он быстро завоюет соответствующее положение. А пока от него требуется одно: чтобы он предоставил все заботам брата.

— Со временем сам увидишь, что в моих руках все связи; относись к жизни полегче и дай мне возможность познакомить тебя с нужными людьми.

Все это звучало очень заманчиво.

— Но понимаешь ли ты,— допытывался Монтэгю,— для я чего я сюда приехал? Я вовсе не желаю попасть в число «четырехсот». Я хочу заниматься юридической практикой.

— Прежде всего,- ответил Оливер,— тебе не следует говорить о четырехстах семействах, это вульгарно и глупо, и вообще все это выдумка. Второе. Ты намерен обосноваться в Нью-Йорке, и тебе необходимо знакомство в деловых кругах,— тогда ты сможешь получить практику в качестве юриста, практику в игре на бильярде, вообще любую практику в чем бы тебе ни заблагорассудилось. Но без этих связей ты с таким же успехом можешь практиковать в Дагомее. Ты мог бы, конечно, приехав сюда, начать свою карьеру и самостоятельно, без моего содействия, но тогда за двадцать лет ты не добился бы того, что с моей помощью получишь в течение двух недель.

Монтэгю был почти на пять лет старше брата, и дома он всегда относился к нему почти по-отечески. Однако теперь их роли переменились. Он нашел это положение даже забавным и с легкой улыбкой снисхождения решил принять на себя роль прилежного ученика, познающего тайны столицы.

Братья условились, что никто не должен знать о их соглашении. Миссис Монтэгю, которая почти совсем ослепла, будет продолжать здесь свою обычную тихую жизнь, довольствуясь обществом «няни Люси». Что касается Элис, то она, как почти всякая женщина, едва ли станет интересоваться экономическими проблемами; если добрые феи вздумают осыпать ее своими дарами, она охотно их примет.

— Элис создана для жизни во дворце,— заявил Оливер.

Увидев ее, он даже вскрикнул от восхищения. Когда он уезжал, она была высокой и худенькой шестнадцатилетней девушкой. А теперь ей исполнилось девятнадцать, и на лице ее и в волосах заиграли нежные отсветы зари. В автомобиле Оливер повернулся к кузине, внимательно поглядел на нее и загадочно произнес:

— Из тебя выйдет толк.

Элис переходила из одной комнаты в другую, громко выражая изумление.

Все здесь на первый взгляд было спокойным, ничто не бросалось в глаза. Все было простым, но какой-то странной, озадачивающей простотой, тщательно обдуманной. Это была роскошь, но роскошь, проникнутая такой самоуверенностью, что едва снисходила до самой себя в своем аристократическом высокомерии. Даже человек с примитивным вкусом поневоле начинал через некоторое время это ощущать и проникался чувством благоговейного трепета. Нельзя было долго оставаться в этих комнатах, отделанных драгоценным ореховым деревом и обитых шелком с ручной вышивкой, не почувствовав какого-то волнения, даже если вы знали, что обстановка каждой комнаты обошлась в восемь тысяч долларов, а вывезенная из Парижа ткань, которой затянуты стены, стоила семьсот долларов ярд.