Страх ничего не решает - Моника Берг

Все изменилось вскоре после переезда. Это случилось в доме моих бабушки и дедушки в Беверли-Хиллз. Даже сейчас, возвращаясь мысленно в прошлое, я останавливаюсь и перевожу дыхание. Мы все собрались на семейный обед солнечным летним днем. Я любила бабушку и дедушку и всегда радовалась их приезду в Новый Орлеан. Теперь же мы начали проводить почти все выходные с тетями, дядями и двоюродными братьями и сестрами, наверстывая упущенное. Наш переезд, как и любой другой, не обошелся без трудностей, и я чувствовала себя немного одинокой, скучая по друзьям и привычной жизни, которую любила. Что еще хуже, мои родители терпели финансовые потери. Одним словом, переезд в Лос-Анджелес воспринимался как прыжок в неизвестность – что и было источником всех моих страхов, как я осознала позже.

Я сидела за обеденным столом вместе со всеми взрослыми, больше наблюдая, чем участвуя в беседе, как вдруг в комнате повисла неожиданная пауза. Сгустилось напряжение и стало неуютно. Даже я в свои восемь лет заметила, что смех моих родителей зазвучал неестественно, как будто они смеются больше от страха, чем от радости. Я беззаботно ковырялась в тарелке с едой, когда подняла взгляд и увидела в дверях одного из братьев моей матери. С первого же взгляда он показался мне каким-то не таким. Он вел себя странно. Как-то неловко. Разговор за столом начал угасать, и затем внезапно, будто ниоткуда, раздался пронзительный крик. Я вскочила.

Мой дядя сам не понимал, что делает, и мне было ясно, что он не контролирует свои действия. Его поведение было пугающим и агрессивным. Взрослые тут же встали из-за стола, хотя, казалось, никто не знал, что делать в такой ситуации. Мне захотелось спрятаться, и я взмолилась, чтобы мама взяла меня за руку и увела из этой комнаты. Страх парализовал меня. Я не двигалась, боясь привлечь к себе внимание. Его внимание. Как ребенок на уроке пытается сидеть тихо, чтобы учитель не заметил его и не вызвал к доске. Меньше всего на свете я хотела как-то спровоцировать дядю.

Он снял брюки и начал орать, проклиная своих родителей, моих бабушку и дедушку. Я была в ужасе. Наконец чья-то ладонь закрыла мне глаза, и страшная сцена исчезла.

Помню, как примерно год спустя я бродила по дому бабушки и дедушки, изучая старые фотографии мамы, ее братьев и сестер. Я рассматривала бабушку и дедушку в дни их юности, а маму в моем возрасте – их лица светились счастьем. Внезапно я наткнулась на поразившую меня фотографию какого-то красивого мальчика. Он выглядел счастливым и уверенным в себе. Я не узнала его и спросила маму, кто это. Ее ответ потряс меня. Красивый мальчик был моим дядей. Мама рассказала мне все о нем. Он был очень привлекательный и самоуверенный. Все восхищались им, когда он был подростком. Затем он отслужил в армии и собрался жениться. Он был не просто нормальным, а многообещающим молодым человеком, ему прочили блестящее будущее. Как мог такой чудесный, здоровый парень превратиться в человека, которого я увидела тогда в обеденной комнате? Мертвенно-бледного, лысеющего и совершенно сумасшедшего в свои двадцать пять.

Тот случай с дядей глубоко потряс меня в детстве и отразился на моей жизни в дальнейшем. В мой разум было заронено зерно страха, и, как любой другой страх, годами он незаметно рос и ширился во мне. Боязнь агрессивного дяди постепенно переросла в боязнь стать такой, как он.

Когда я была ребенком, никто не объяснил мне природу его болезни и причины припадков. Я чувствовала себя бессильной, и в результате мое воображение достроило картину. Не имея полной информации, я решила, что это состояние заразно. Помню, как, проходя мимо него, я задерживала дыхание и ускоряла шаг, боясь подхватить эту болезнь. Оглядываясь назад, я думаю, что объяснения здесь были бы бесполезны. Я не готова была понять, что такое шизофрения. Я бы просто услышала такие слова, как «наследственное» или «генетическая предрасположенность», и тот же страх принял бы несколько иное обличие. В конце концов, он же мой кровный родственник.

Представление о том, что любой болезнью можно заразиться, сопровождало меня и во взрослой жизни. Много раз я ловила себя на том, что задерживаю дыхание, сталкиваясь с чем-то, что запускает мой иррациональный страх. Помню, как однажды я ходила по магазинам с Дэвидом в Санта-Монике, держа в руке яблочный сидр и наслаждаясь роскошным осенним днем. Проходя мимо бездомного мужчины, бормочущего что-то себе под нос, я отметила, что не дышала, пока мы не миновали его. В другой раз я начала свою тридцатикилометровую пробежку. Но тут мое сердце заколотилось и я сбилась с темпа. Свернув за угол и пробежав один квартал, я едва не столкнулась с бездомной женщиной, которая толкала тележку и громко говорила сама с собой. Находясь в процессе интенсивной кардиотренировки, я задержала дыхание, пробегая мимо нее.

Поверьте мне, я прекрасно понимаю, насколько глупо верить, что душевное заболевание, и тем более шизофрения, – это нечто, что можно «подхватить». Но именно на этом зиждется сила иррационального страха. Эти страхи продолжают расти, пока мы не признаем их. Загвоздка в моем случае состояла в том, что в действительности это был реальный страх, маскирующийся под иррациональный. Чего я боялась на самом деле, так это непредсказуемой, неизъяснимой, неконтролируемой сущности жизни. Долгие годы я была в неведении, но, к счастью, осознание этого спасло мне жизнь.

Глава 6

Анорексия – я не обязана есть

Мне вспоминается один тихий летний вечер, когда мы со старшей сестрой возвращались домой после ужина в местном старомодном итальянском ресторанчике. Мне было двенадцать, ей шестнадцать. Сказать, что я боготворила сестру, – значит не сказать ничего. Она училась в старших классах, была такой крутой, пользовалась популярностью у сверстников и держалась со спокойной уверенностью в себе! Помню, как я была горда тем, что она вообще захотела поужинать со мной, что она потратила на меня свое время. Я очень любила бывать с ней. Сестра воплощала все то, что в те годы было для меня пределом мечтаний.

В свои двенадцать я во многих отношениях оставалась сущим ребенком. Я была маленькой, шустрой, всегда активной и энергичной. Идя по улице, я часто начинала то скакать, то бегать. В тот самый вечер я была одета обычно – как и полагается двенадцатилетней девочке, что-то удобное и повседневное. На мне были майка и короткие шорты, которые спасали от жары и одновременно позволяли ходить колесом, когда вздумается. По дороге домой сестра шла немного позади меня, а я вприпрыжку скакала впереди. Добравшись до нашего квартала, я помчалась к передней двери. Нагнав меня, сестра повернулась и с тихим участием сказала: «Вижу, у тебя это уже началось – у тебя сзади появляется целлюлит. Пора начать следить за тем, что ты ешь». И в подтверждение своих слов указала на мои ноги.

Целлюлит?

Я тут же смутилась и расстроилась. Я пыталась понять, что имела в виду сестра. У меня начал появляться целлюлит? Я даже не знала этого слова, но звучало оно как что-то очень неприятное. Теперь я осознаю, насколько нелепо было это заявление, особенно учитывая, что в те годы у меня еще не начался переходный период. В моей фигуре девчонки-сорванца не было ни намека на женственные формы. Но внезапно я почувствовала волнение. Меня захватила мысль: «Как мне это остановить? Значит ли это, что у меня будет лишний вес?» Я вбежала в дом и направилась прямиком в ванную, чтобы тщательно рассмотреть свои бедра в зеркале. Я выискивала любые признаки изменений, которые заметила моя сестра. Тогда я впервые обеспокоилась проблемой собственного веса. Еще одно семя страха упало в почву, и, как мы теперь понимаем, оно начало пускать корни.

Пятью годами позже у меня началось расстройство пищевого поведения. Я никогда не винила в нем свою сестру и никогда и не подумаю ее винить, но, вспоминая тот вечер, я пришла к убеждению, что именно тот момент оказал самое большое влияние на развитие этого состояния. Я не думаю, что сестра сказала так, чтобы обидеть или унизить меня. Уверена, что, если бы она могла знать, как мне сильно