Князи в грязи - Михаил Барщевский

— Да, дорогой! Медвежонок, я соскучилась… — Маша не случайно решила встретиться с адвокатом. Дел никаких у N0 к нему не было, но после ночного приключения ей хотелось отвлечься от настойчивых мыслей об Андрее. Влюбляться сейчас никак не с руки. А Кеша и в постели хорош, и болтать с ним всегда интересно.

Вначале он вообще числился „любовником для общения“. Но со временем Инк-то нашел нужный ключик, и Маше Отнло порой хорошо с ним и в сексе. Так Что от влюбленности в Андрея „медвежонок“ представлялся лучшим профилактическим средством.

Иннокентий Семенович Будник не относился к числу „звезд адвокатуры“.

У него не брали интервью, не показывали по телевизору, не звали на ток-шоу. Да и в судах он практически не появлялся. И тем не менее клиентурой обладал весьма обширной. Очень богатой клиентурой. В своем роде Будник был уникальным адвокатом.

У него наличествовала репутация. А что для адвоката может быть важнее?

Иннокентий Семенович принимал только по рекомендации. С улицы — никого. Он решал вопросы. Нет, он не носил судьям взятки. Он придумывал схемы. Очень часто противники его клиентов спустя какое-то время после того, как Будник принимался за дело, сами приходили, „подняв лапки“. Так уж неожиданно складывалась их ситуация, что дальше спорить и судиться с клиентами Иннокентия Семеновича у них пропадало желание.

Будник был специалистом по компрометации. И навыкам этим он обучился не в адвокатуре…

В середине семидесятых студента вечернего отделения Всесоюзного заочного юридического института вызвали к декану. Круглый отличник Будник ума не мог приложить, на чем он так прокололся, что сорвали его прямо с лекции.

Помимо декана в кабинете находился вполне симпатичный дядечка, мило улыбнувшийся вошедшему Буднику.

— Здравствуйте, спасибо, что нашли время, — то ли всерьез, то ли с иронией проворковал посторонний.

— Здравствуйте, Будник. Присаживайтесь, — сурово приветствовал студента декан.

Несколько общих фраз про учебу, про будущую профессию… Переход к делу случился неожиданно. Декан вдруг встал:

— Ладно, я вас на время оставлю. Но только помните, Иннокентий, если вы не договоритесь, вам будет трудно закончить обучение в нашем институте.

— Ну, зачем же так, Пал Палыч? — с неискренним осуждением отозвался посторонний. — Я уверен, что Иннокентий человек разумный. Он все поймет правильно.

Дальнейший ход беседы Иннокентий помнил как в тумане. „Посторонний“ говорил что-то о роли СССР в мировой политике, о том, что интересы страны требуют защиты, что люди в КГБ не черти с рогами, а истинные патриоты, что ему, еврею, пробиться в жизни будет трудно. Хоть в стране и нет официального антисемитизма, но объективно карьеру еврею сделать невозможно. А вот на Западе советских евреев принимают хорошо. Относятся с уважением.

— Простите, а вы кто? — перебил Иннокентий. Разговор явно начинал приобретать провокационный характер.

— Понимаю. Странные вещи говорю, да? — „посторонний“ улыбнулся и подмигнул.

— Во-первых, я полагаю, что вы не правы по сути. Во-вторых, не возьму никак в голову, к чему этот разговор?

— Хорошая реакция. Правильная! — „посторонний“ хлопнул Иннокентия по колену. — Молодец. Мы в тебе не ошиблись. Не зря Пал Палыч называл тебя лучшим на курсе.

— У нас несколько отличников.

— Не в оценках дело. В башке. Ладно, рассказываю, — гость откинулся, поудобнее устроился в кресле, потер подбородок, внимательно посмотрел на Иннокентия. — Давай начнем с того, кто я. Был студентом. Учился в техническом вузе. На четвертом курсе пришли люди из моей нынешней конторы и кое-что в молодых мозгах расставили по местам. В частности, объяснили, что прогресс науки и техники, а я собирался заниматься космосом, обеспечивается учеными разных стран. Не только нашими. И чтобы не тратить кучу народных денег, чтобы цены снижать, пенсии и зарплаты повышать, можно экономить на военно-промышленном комплексе. Но снижать обороноспособность от раны нельзя. Значит, надо добиваться тех же результатов, но с наименьшими затратами. А для этого вовсе не грех заимствовать некоторые изобретения „за бугром“. Они — у нас, мы — у них. Потом объяснили мне, неразумному, что сегодняшняя разведка — это не плащ и кинжал, а борьба, соревнование интеллектов. И вот именно по интеллекту я им и подхожу. Короче, сегодня я офицер разведки. Занимаюсь НТР — научно-технической разведкой. Пока все понятно?

— Да, но я же чистый гуманитарий! — Иннокентий пришел в полное смятение от такого откровенного разговора. Ему казалось, что разведчики никогда себя не раскрывают. Да и вообще, он впервые в жизни видел человека, чья профессия окутана таким флером загадочности и романтики…

— Ой, правда? Как же мы так промахнулись? — „посторонний“ заливисто, как-то по-детски рассмеялся. — А мы тебя ядерной физике научим!

— Нет, но я действительно не понял, — Иннокентий сразу смутился. Конечно, они знали, что он гуманитарий. И зря он об этом напомнил. По-дурацки как-то получилось. Неожиданно Иннокентий почувствовал: разговор становится для него интересным. Что-то там внутри, непонятное, неосознанное впитывало новую информацию, просило еще, и росло, росло…

— Ладно, гуманитарий. Дальше рассказывать?

— Да, конечно…

— Так вот, поверь мне, ни разу не пожалел, что согласился. Понимаешь, к моим годам, а мне скоро сорок пять, начинаешь задумываться, что ты в жизни полезного для других сделал. Не для себя, любимого, а для близких, родных, для страны своей, для друзей и знакомых. Они, кстати, и есть тот самый народ, про который все говорят, но никто его не видел… Я тебя сейчас не агитирую. Просто свои мысли излагаю. И Пал Палыч ваш не прав. Откажешься — никаких проблем с институтом мы тебе создавать не будем.

— Конечно, за самого Пал Палыча я не отвечаю, но от нас каверз не жди. Вот скажи, ты маму свою любишь?

— Да, люблю, разумеется, — уже потом, Нисколько часов спустя, Иннокентий понял, как ловко разведчик втюрил ему угрозу: за Пал Палыча, мол, не отвечает. Понял И оценил умение невзначай, вскользь сообщить самое главное: откажешься — тебе конец. А так вроде все интеллигентно, на доверии… Но сейчас Иннокентий аж вздрогнул от неожиданного поворота разговора: „Мама-то здесь при чем?“

— Ну вот скажи мне конкретно, по буквам, что ты для нее сможешь сделать через пять лет? Отец, насколько я знаю, большого наследства не оставил. Пенсия у Марии Абрамовны будет пятьдесят два рубля… Что уставился? Мы ребята серьезные. Если идем на встречу с человеком, готовимся, как ты к экзамену. И „шпоры“ пишем. Хочешь, покажу?

— Хочу, — Иннокентий поражался все больше и больше умению этого человека овладевать его сознанием. Он уже чувствовал, что разведчик ведет его за собой, но куда, — Иннокентий пока понять не мог. Одно решил: стучать на друзей, на однокурсников не станет. Вот хоть режьте — не станет!

„Посторонний“ достал из внутреннего кармана блокнотик, помахал им издалека и сунул обратно в карман.

— Э-э! Так шпоры не делают, — со знанием дела объявил Иннокентий. — Так лекции конспектируют.

— Ладно, не учи ученого, умник. Ты мне лучше про маму ответь.

— Попробую в адвокатуру пробиться. Через пять лет зарабатывать буду рублей триста, надеюсь. Так что проживем как-нибудь.

— Вот именно — „как-нибудь“, — передразнил „посторонний“. — А мы предлагаем жить не „как-нибудь“, а по-человечески. В Америке!

Иннокентий вздрогнул. Это была его тайная мечта. Закончить институт, поработать немного где-нибудь. В адвокатуру без блата он попасть и не надеялся. А потом с той тихой работы подать на выезд в Израиль. И уже по дороге, в Вене или в Риме, попытаться переделать вызов на американский.

— Как это — в Америке? — Иннокентий не мог быстро сообразить, какой реакции от него ждет „посторонний“.

— Я знал, что идея тебе понравится, — дружески улыбнулся тот. — Давай-ка, сынок, сегодня в семь вечера у памятника Гоголю встретимся. Поболтаем, погуляем. Будешь себя хорошо вести, я тебя в „Прагу“ приглашу. Ты небось и в ресторане-то за всю жизнь раза два-три был?

— Ни одного, — честно признался Иннокентий и впервые смущенно улыбнулся в ответ на лучезарную улыбку разведчика. — Дорого.

— Понимаю. Но ты не стесняйся. Нам на это деньги выделяют. Давай, до вечера, — собеседник поднялся с кресла. Иннокентий отметил, что прощальное рукопожатие было у него много крепче, чем при знакомстве. „Значит, разговором он доволен“, — непроизвольно обрадовался юноша.

После вечерней прогулки от памятника Гоголю до памятника Льву Толстому на Зубовском и обратно события стали развиваться явно осмысленнее. Иннокентий сообщил маме, что сразу по окончании института собирается подавать документы на выезд. По совету разведчика уточнил, что нашел организацию в Москве, которая помогает советским евреям выезжать напрямую в США, для чего организует вызовы оттуда. Мама спорить не стала. Единственное, что ее волновало, кто будет ухаживать за могилой отца. Но подруги, с которыми она, разумеется, планами поделилась по секрету от Иннокентия, заверили — пока они живы, могила будет прибрана.