Голоса на ветру - Гроздана Олуич

Он не мог определить, из-за кого больше тревожится: то ли это сын Стеван, красавец и картежник, то ли бесстрашная и несчастная сноха Наталия, то ли внуки Петр, Вета и Данило. Всех их он любит, всех жалеет. Всех одинаково! Он понимает, что в их жизни не сможет изменить ничего: через год-другой Петру сунут в руки винтовку и пошлют убивать или быть убитым. А Вета? Вета так же, как и красавица Петрана, станет проклятием и опасностью для самой себя. «Хорошо, что Данило маленький, он ничего не запомнит!» – шептал Лука Арацки себе под нос те же слова, которые скажет вслух и громко Наталия, когда он исчезнет в огне и дыме.

Чувствительная и упрямая, стоящая на пороге молодости, Вета почувствовала, что старик бросился под танк, чтобы спасти не только детей, но и честь своего сына Стевана, капитана запаса, который перед вступлением в Караново первых частей оккупантов обучал военному делу наспех собранную роту безбородых юнцов, передав свои полномочия старшего судьи города заместителю, честолюбивому и суровому старцу, которому в жизни удалось избежать участия во всех войнах.

– Немцы войдут в Караново только через мой труп! – твердил Стеван, а потом первым, не сделав ни одного выстрела, позволил взять в плен всю свою роту и сдался сам, после чего всех их в вагонах для скота отправили в концентрационный лагерь куда-то на север.

– Хорошо, что ты маленький и ничего не запомнишь! – сказала Наталия, когда радио сообщило, что германская бомбардировка сравняла Белград с землей и что в страну пришла Вторая мировая война. Но Данило как раз запомнил и смерть дедушки, и дрожь материнской руки в своих волосах, и блеснувшее в зеркале отражение собственного лица, и решил, что виной всему произошедшему цвет его волос. А если нет, то почему все спрашивают, откуда у него такие волосы? Ни в семье Арацких, ни во всем Караново рыжих не было. Поэтому отец сдался как последний трус, поэтому дедушка взлетел в небо, а Петр и Вета пристыжено опускали головы, когда женщины в черном, пришедшие на поминки, шептали:

– Волосы этого мальчика предвещают пожары, вот увидите!

На стенах комнаты, освещенной одними свечами, колебались их увеличенные тени, похожие на крылья черных птиц, а Данило, покрывшись мурашками ждал, когда же послышится шелест крыльев ангелов. Но шелеста не было, а из-за того, что Наталия не позволила детям смотреть на открытый гроб, Данило и Вета как истину приняли историю про то, что их легендарный дедушка не умер, а просто скрылся в безопасное место на то время, пока не кончится война. Старший и более осторожный Петр уверял их, что возвращение невозможно: из мира, где среди корней травы живут землеройки, Лука Арацки не вернется. О каком безопасном месте говорила Наталия, спрашивал себя Рыжик, а из темноты нью-йоркской ночи Лука Арацки отвечал ему, что во время войны безопасных мест нет.

– Вытащи Дамьяна из балканского ада, Данило. Любая война это ад! – голос Луки Арацкого угас, но то, что он сказал и за что заплатил жизнью, имеет такой вес, что этому можно поверить. Напряженный настолько, что, как ему казалось, вот-вот взорвется, Данило всматривался в темноту, пытаясь разглядеть среди теней Вету. Безуспешно.

– Мир мертвых и мир живых не пересекаются, сестричка! – прошептал он. И спустя несколько мгновений добавил: – А, может, это и не так…

Полковник и врач Лука Арацки выжил и в двух Балканских войнах, и в аду Первой мировой, когда больше всего жизней унесли не пули, а голод, холод и сыпной тиф. Незадолго до конца войны он, попав в плен, в России, лечил тех, кто его захватил, в надежде, что войны больше не будет. А потом начались столкновения «белых» и «красных». Та гражданская война, в которой убивали друг друга братья и соседи, осталась в его памяти как что-то самое ужасное, с чем может столкнуться человек. Благодаря любви и легковерию одной русской женщины ему удалось бежать, молясь Богу и дьяволу, чтобы его сын не испытал ничего похожего. Что касается его самого, то для него все войны окончены…

Но получилось иначе. На Балканах начались новые войны, еще более страшные. Не случайно Лука Арацки оказался на семнадцатом этаже нью-йоркского отеля. И Данило Арацки не случайно онемел от ужаса. Оставшись всецело под влиянием своей честолюбивой матери, наивный и инфантильный, Дамьян может стать легкой добычей. Лука Арацки предчувствовал, что Марта может подтолкнуть единственного сына Данилы пойти воевать. И предостерегал его. Во время Второй мировой войны вся ее родня с первого дня была в партизанах, после войны они превратились в фанатичных партийных аскетов, готовых устранить всех «врагов народа, и внешних и внутренних». А таких сейчас становится все больше. И, в конце концов, война для мужчины это всегда возможность прославиться, говорила Марта.

– И погибнуть! – отвечал Данило.

В темноте, нарушаемой лишь вспышками рекламы, Даниле казалось, что он видит презрительное выражение на лице своей жены, которое годами возникает перед ним, не давая покоя. Среди теней Арацких ее нет. Она жива, но если бы это было и не так, она все равно не подошла бы к нему на расстояние даже ста километров. С Арацкими все наоборот: они стараются подобраться как можно ближе. «Ибо души предков не перестают кружить вокруг своих живых потомков в надежде через них почувствовать солнечное тепло и прикосновение человеческой кожи…»

Где-то здесь записи Данилы Арацкого прервала мучительная пауза, а через несколько месяцев он продолжил их одной единственной фразой, которая, к изумлению Дамьяна, не имела отношения ни к Арацким, ни к его матери и звучала так: «Жил он долго и превратился в человека с собачьей душой…»

Кто? Кто-то из Мартиных? Главный врач клиники Рашета? Следователь с Голого острова? Даже через много лет ему не удалось разгадать тайну Человека с Собачьей Душой, и он бросил попытки, взволнованный предсказанием Симки Галичанки, что «после войн рыбы будут плавать по улицам Караново, но ни ее, ни Веты, ни многих других больше не будет, и из всех Арацких останется только трое мужчин».

Опершись на локоть, Данило пытался взглядом поймать тень Луки Арацкого, однако вместо славного старца видел широко раскрытые глаза Веты и слышал звук капель с ее волос, которые жители Караново помнили и тогда, когда все другое уже было забыто: страшная, ледяная зима третьего года войны и голод, и страх, и Вета, в ужасе бегущая к реке, в которой она в свои шестнадцать лет исчезла навечно.

О том, последнем, дне жизни Веты рассказывали разное. Вот только ни один из этих рассказов нельзя было считать вполне достоверным, и ни одному из свидетелей нельзя было вполне верить. Потому что кто-то утверждал, что в мутные зимние сумерки за красавицей из семьи Арацких бежал солдат Ганс Мюллер, шаги которого постоянно звучали перед домом Арацких: семь вперед, семь назад, и снова… а кто-то был убежден, что речь шла о более высоком чине, который попытался Вету изнасиловать, а, может быть, даже и изнасиловал, точно сказать никто не мог. Но все запомнили ее развевающиеся волосы и грохот сапог, который вызывал у Веты панический страх. После нее на берегу остался только школьный портфель и крик птицы в небе, разбухшем от крупных хлопьев первого снега.

Через несколько дней шаги Ганса Мюллера перестали раздаваться на площади перед домом семьи Арацких и муниципалитетом, а автор «Карановской летописи» записал, что «солдат, который стал причиной смерти Веты, самой красивой девушки Караново, исчез подо льдом в той же самой полынье, что и она».

То ли его убили, то ли он сам свел счеты с жизнью – об этом оставалось только гадать.

В отместку немцы расстреляли пятьдесят наобум схваченных заложников.

Среди них и Симку Галичанку, Ветину бабушку со стороны матери.

Продолжал валить крупный влажный снег, и жителям Караново казалось, что за его пеленой все еще развеваются на бегу распущенные волосы Веты, и ветер перелистывает рассыпавшиеся учебники на том месте, где она споткнулась и упала, а потом провалилась под лед.

Неизвестный автор «Карановской летописи», который называет себя «Шепчущим из Божьего сна», еще раз вернулся к так и не необъясненной смерти Веты, уверенный, как и Наталия Арацки, что «красота в семье Арацких равнозначна проклятию, а, может быть, и безумию!»

Караново помнило эти слова Наталии, хотя осталось непонятным, относятся ли они только к Вете или и к свекрови Наталии – Петране, перед русалочьим лицом которой замирали на месте и люди, и звери. А, может быть, и к Стевану, за которого светловолосая Наталия вышла замуж, несмотря на предупреждение своей матери, Симки Галичанки, что любая женщина будет Стевану желаннее собственной жены. Так оно и получилось.

– Если эта родит тебе ребенка крупнее картофелины, то я поверю, что кошки могут рождаться крылатыми! – не смогла сдержаться красавица Петрана, не понимая, что нашел ее красавец-сын в этой пигалице без отца, без дома, без корней.