Голоса на ветру - Гроздана Олуич

При взрыве горящего танка Лука, конечно, не слышал шороха крыльев ангела, правда в «Карановской летописи» осталось записанным его утверждение, что «каждый человек приходит в мир с ангелом на левом и чертом на правом плече». Кто из них возьмет верх, решает случай или судьба.

Прекрасно! А что делать, если Данило, так же как в свое время и его мать Наталия, не верил ни в то, ни в другое.

Носил ли кто-нибудь из его предков ангела на одном, а черта на другом плече, Данилу особо не интересовало, до тех пор, пока он не наткнулся в «Карановской летописи» на родословное дерево Арацких, тщательно изображенное на бумаге несколько веков назад. Интересно, зачем? Корни любого живого существа тянутся вглубь не на несколько веков, а на тысячелетия: от первой рыбы-лягушки, которая выползла на сушу, до первого предка человека, который поднялся на ноги и распрямился. А то, какой у кого будет цвет волос, глаз, кожи, записано в одной единственной клетке, из которой, как из букв «Небесной книги» иеговистов, можно создать мышь, овцу или человека. И ангела тоже? А, может, и черта?

В душной нью-йоркской ночи, рядом с женщиной, которая во сне бормотала что-то насчет двухсот долларов, Данило Арацки попытался по памяти, пользуясь сохранившимся групповым снимком, связанным с каким-то крещением, венчанием, а, может, еще с чем-то, оживить родословное древо Арацких. Эта фотография, вместе с еще несколькими другими, обычно помогала ему вспомнить лица отца и матери, братьев и сестер, Петраны и деда Луки Арацкого. Хотя его самого на этом семейном портрете не было. Может быть, он тогда еще не родился, а, может быть, где-то спрятался, испугавшись голосов родственников, которые своими поцелуями вечно мусолили ему щеки.

– Око Господне повсюду! Все видит и все знает! – услышал он чей-то предостерегающий голос, как бывало каждый раз, когда он вспоминал этот семейный портрет, пожелтевший, с потрепанными от времени и переездов краями. И от побегов: из Караново, из детского дома в Ясенаке, из Белграда, Гамбурга, Нью-Йорка…

– Бессмысленных побегов! – голос Луки Арацкого, потемневший от времени, еле слышный, заставил его подскочить в постели. – От себя не убежать!

– И от вас… – Данило Арацки почувствовал легкий ужас в кончиках пальцев, сопровождающийся сомнением, что Арацкие сумели узнать его среди миллионов людей. Да он сам не мог опознать себя на семейных портретах, хотя прекрасно помнил, как неутомимо следовал за высоким и костлявым Лукой, склонявшимся над какими-то мелкими синими цветами, запах которых сопровождал его, куда бы он ни пошел. Про себя Данило называл их «цветами Луки Арацкого», но не мог вспомнить, росли ли на могиле его деда рядом с розами и вербеной эти мелкие синие цветы с сильным запахом.

– Росли, не может быть, чтобы не росли! – ответил звонкий голос Веты. – Ты же сам ухаживал за ними вместе с дедом. Неужели забыл?

Даниле казалось, что среди теней Арацких он действительно узнает длинную тень старого воина и себя, совсем маленького, топающего за ним и старающегося расслышать, что Лука Арацки говорит цветам. Если только все это он, не отдавая себе в том отчета, не придумал позже, когда в «Карановской летописи» прочитал, что его прославленный дед разговаривал с растениями, птицами и с какими-то крошечными светлыми созданиями, которые в ночи полнолуния выпрыгивали из опавших плодов грецкого ореха, пели, смеялись, а потом исчезали.

Пока вселенная шуршитКак зазвучавшая душа…

Окруженный похожими на миражи стеклянными башнями, в скрещивающихся снопах света, Данило Арацки вздрогнул. Комната реальна, и женщина, дышащая теплом в его шею, тоже реальна, хотя, ослепляемый вспышками рекламы, он не может рассмотреть ее лицо. Но зато на ее голом плече отражаются, сменяя друг друга, послания, написанные струями света с окружающих домов. «Try Our Imperial Burgers», «Be Part of an Majestic Entertainment»[2]… Дальше можно было не читать. Он и так знал, что все будет «Royal», «Imperial», «Majestic»[3], как будто эта великая страна, созданная благодаря смешению религиозных фанатиков, убийц и беженцев всех мастей и оттенков, тоскует по аристократическому блеску своих европейских предков, и из-за этого по краям пустынь вырастают «Royal Mental Hospitals» и бордели, в которых свои услуги предлагают «аристократки» со звучными фамилиями, хотя и сами они, и посетители знают правду, но предпочитают ей сладкий обман.

Может быть, и его страна, которая стремительно распадается, тоже предпочитает сладкий обман? Данило чувствовал, что все его тело пробирает та самая дрожь, после которой из него ручьями польется пот, что заставило его жену Марту уже в первую неделю совместной жизни потребовать для себя отдельную кровать, а потом и отдельную комнату.

В «Дневнике» Данилы Арацкого, который много лет спустя попал в руки его сына Дамьяна, 27 сентября было обозначено как дата «первой ночи раздельных кроватей», за несколько лет до того, как Данило уехал в Германию, а потом в Америку, где на авеню, известной своими бездомными и самоубийцами, стал свидетелем ужасов «Атертона» и встретился с тенями своих предков, убежденных в том, что каждый его новый прожитый день продляет их пребывание на земле.

Вдруг Данило почувствовал стук крови в ушах, похожий на подземные толчки землетрясения, услышал в темноте подкрадывающиеся шаги и увидел, как над его кроватью склонились тени Арацких, потом разошлись в стороны, потом снова собрались.

– Опять вы здесь? – сказал он им сердито.

– Неужели ты ждал чего-то другого? – обиженно прозвучал в темноте глубокий мужской голос. Того, кому принадлежал этот голос, он не узнал. Сейчас в комнате было совсем темно, но через несколько мгновений поток света снова польется в окно, с новыми призывами, а, может, и со старыми, неважно, ему не хотелось утруждать себя гаданием и он прошипел:

– Убирайтесь! Это чужая комната, чужая женщина! Возвращайтесь туда, откуда пришли…

– Тебе же сказали, нам некуда возвращаться! – легкая рука Веты опустилась ему на плечо, потом прошлась по его рыжим волосам с нежностью и страданием, так же как всегда, когда она хотела его утешить, повторяя, что волосы, скрывающие в себе пламя и золото, бывают только у ангелов и тех, кого охраняют феи.

– Не говори глупости, Вета! – точно так же, как много раз в прошлом, одернула ее Наталия Арацки, страдавшая из-за того, что Рыжик так сильно отличается не только от всех других детей в Караново, но и от собственных братьев и сестер.

А Вета именно за это его и любила, и даже в смерти ей удалось сохранить нежность к Рыжику, как, вслед за дедом, называли его и остальные члены семьи, в глубине души побаивавшиеся, что, может быть, огненный цвет его волос вовсе не что-то случайное и хорошее, так же, как и кометы, вспарывающие небо над Караново и предвещающие войны и пожары. Хотя на Балканах их можно и не предвещать. Здесь они приходят постоянно.

Звук капель, падающих с волос сестры, становился все сильнее. Да сколько ж можно, как долго с нее будет капать, как долго она будет оставлять влажный след повсюду, где появится! Данило Арацки задрожал и вытянулся в кровати.

Капли с волос Веты падали на него как свинцовый дождь, как кусочки льда, под которым она исчезла в третий год войны.

Под скрещением разноцветных отблесков нью-йоркского света Данило почувствовал, как ладонь Веты снова касается его щеки. Когда она ее уберет, по щеке потечет струйка то ли воды, то ли пота, то ли чего-то еще.

Потом картинка сменилась…

Прыгая вокруг деда Луки, Рыжик слышал, как тот предостерегает ясноглазую внучку Вету, чтобы та не то, что в темное время, но даже в сумерки не выходила из дома, на что она насмешливо хихикала. «Око Господне все видит!» – повторял он.

– Прямо все-все? – спрашивала девочка недоверчиво. Не может быть, чтобы ее прославленный дедушка верил в такое. Даже она, в свои четырнадцать лет, уже замечала сомнительность этого утверждения. Это око, которое все видит, все знает, должно бы было знать и об отцовских картежных долгах, и о женщинах, из-за которых ее мать Наталия украдкой проливает слезы! А получается, что не знает! И не видит!

Спокойно и неторопливо дед объяснил, что не ее это дело – раздумывать о глупостях взрослых. Война вот-вот постучится в их двери, вот над чем стоит задуматься! Поглаживая Вету по щеке, старик озабоченно покачивал головой. «Красивая и несчастная! Вот какой будет моя внученька!» Боль как ножом пресекала его дыхание.

Он не мог определить, из-за кого больше тревожится: то ли это сын Стеван, красавец и картежник, то ли бесстрашная и несчастная сноха Наталия, то ли внуки Петр, Вета и Данило. Всех их он любит, всех жалеет. Всех одинаково! Он понимает, что в их жизни не сможет изменить ничего: через год-другой Петру сунут в руки винтовку и пошлют убивать или быть убитым. А Вета? Вета так же, как и красавица Петрана, станет проклятием и опасностью для самой себя. «Хорошо, что Данило маленький, он ничего не запомнит!» – шептал Лука Арацки себе под нос те же слова, которые скажет вслух и громко Наталия, когда он исчезнет в огне и дыме.