Последний ученик да Винчи - Наталья Александрова

— Граждане! Зал Леонардо да Винчи закрыт по техническим причинам! Просьба не скапливаться у дверей!

— А когда откроют? — раздавались выкрики.

— Сегодня точно не откроют! — отрубила дама.

— Да что там случилось-то?

Маша, которая стояла близко, увидела, что у служительницы в глазах мелькнула некоторая растерянность.

— Сказано — по техническим причинам! — она решительно тряхнула завитыми волосами. — Мало ли что может быть!

— Безобразие! — завела мамаша с толстым ребенком непонятного пола. — Такие деньги берут за вход…

«Так-так, — подумала Маша, незаметно пятясь, чтобы выбраться из толпы, — тетя у входа сама не знает, что там стряслось. Если бы трубы лопнули, ей бы уж сказали…»

Она вернулась назад, свернула в боковые залы и прошла параллельно, мимо залов Джорджоне и Тициана. Вот она, кающаяся Мария Магдалина. Глаза подняты к небу, руки прижаты к сердцу, губы шевелятся в молитве.

«Не верю, — подумала Маша мимоходом, — то есть настоящая Мария Магдалина, может, и раскаялась, да только натурщица Тициана явно думает не о том, и губы не молитву шепчут… Впрочем, сейчас меня волнует не это…»

Она пробежала залы, боковой вход в зал Леонардо оказался тоже закрыт. Но он, кажется, всегда заперт. Маша, не останавливаясь, прошла дальше мимо лестницы, повернула налево, потом направо. Вот он, зал Рафаэля, который с другой стороны граничит с залом Леонардо. Этот зал открыт, только посетителей поменьше — просто не все знают, что можно попасть сюда с другой стороны. Рафаэль в наличии — вот она, Мадонна, вот Святое семейство. У запертых дверей, ведущих в зал Леонардо, никто не стоял, просто висела табличка, в которой администрация музея просила извинения у уважаемых посетителей из-за того, что зал закрыт опять-таки по техническим причинам.

«И что я скажу Виталию Борисычу? — приуныла Маша. — Что везде поцеловала замок и ушла несолоно хлебавши? Самое интересное — что он скажет мне в ответ. Хотя я это и так знаю».

Начальник вечно твердит им, что для репортера нет ничего невозможного и не существует никаких преград.

«Что значит — люди не хотят говорить? А ты спроси получше, найди верный подход, где-то подслушай, где-то подсмотри. Нам деньги платят за то, что мы даем людям информацию!»

Маша в задумчивости вернулась к боковой двери, той, которая всегда закрыта. Посетителей в этом зале было мало, служительница тихо сидела в углу и, кажется, дремала с открытыми глазами. Маша поболталась немного у двери, и ее ожидание оказалось вознаграждено. Дверь неожиданно открылась, оттуда вышла группа людей.

Первым, настороженно озираясь, выбрался небольшого роста человечек с круглой лысой головой и маленькими детскими ручками. Выглядел он совершенно безобидно, пока Маша не столкнулась с ним взглядом. Эти глаза, несомненно, принадлежали человеку жесткому и твердо знающему, чего он хочет. Дальше из зала вывалился высокий плечистый парень в форме охранника. В руке он держал переговорное устройство, а карман его оттопыривался самым недвусмысленным образом. В нем явно просматривался пистолет. Парень вполголоса бубнил что-то в переговорник. Следом из двери вышли еще два охранника, которые несли плоский деревянный ящик. Ящик был небольшой и, судя по всему, не тяжелый, но охранники несли его так бережно, что ребенок сообразил бы: там находится картина.

Маша мысленно сделала стойку, как охотничья собака.

Самым последним протиснулся немолодой человек с аккуратной профессорской бородкой. Он хотел запереть двери, но тот плотный и маленький, что выскочил первым, вырвал у него ключи и сделал это сам. Маша успела заглянуть через его плечо в зал и увидела, что, в общем-то, там ничего не изменилось. Нет никакой воды на полу, нет оголенных проводов… Картину явно эвакуировали. Но почему одну? Да потому, что именно с ней, с одной из мадонн, что-то случилось, поняла Маша. И трубы тут ни при чем.

Процессия двинулась налево, через зал, где выставлено венецианское стекло. Все двигались в полном молчании, только первый охранник все еще напряженно говорил что-то в переговорник. Маша снова столкнулась взглядом с тем полноватым и лысым, кто явно был в процессии главным. Он так зыркнул, что ей захотелось немедленно очутиться где-нибудь в другом месте. Однако она не могла себе такого позволить. В Эрмитаже творилось что-то из ряда вон выходящее, это Маша теперь знала точно. Чувствовала своим репортерским носом. Вынесли одну картину, вторая осталась в зале. Вот интересно, с которой из двух мадонн приключилась беда? Мадонна Бенуа, та, где молодая женщина держит на коленях крупного лысого младенца и играет с ним, улыбаясь? Маше с детства больше нравилась другая мадонна — та, что кормит сына грудью. Кудрявый золотоволосый младенец, чуть отвернувшись от матери, серьезно смотрит с картины на людей. Ребенок на этой картине очаровательный, и краски такие яркие, сочные…

Краем глаза наблюдая за процессией, Маша заметила, что она пересекла фойе и скрылась за дверью с надписью «Служебное помещение».

— Александр Николаевич! — окликнула озабоченная служительница пожилого мужчину с бородкой клинышком, который шел последним. — А как же…

— Потом, все потом! — отмахнулся он, причем Маша заметила, что лицо его было совершенно опустошенным, опрокинутым, как будто с его близкими случилось несчастье, да такое страшное и неожиданное, что человек и осознать-то его толком не может, даже к мысли самой никак не привыкнет.

— А кто это — Александр Николаевич? — вполголоса спросила Маша служительницу.

— Лютостанский, хранитель отдела итальянского искусства, — ответила та, находясь в прострации.

— А вот этот — такой полноватый дядечка с лысиной? — не отставала Маша.

— А что это вы все спрашиваете? — очнулась от тяжких дум музейная дама и поглядела неприветливо.

— А почему зал закрыт? Это ведь картину сейчас понесли? Которую? — напирала Маша.

— И сама не знаю, — пригорюнилась старушка, и Маша поняла, что ничего она больше не узнает. Служебная дверь, как она и думала, оказалась заперта.

«Ой-ой-ой, — подумала Маша, — не повторился ли, не дай Бог, случай с «Данаей» Рембрандта? Тогда понятно, отчего этот хранитель выглядит так, как будто у него внезапно умерли все близкие родственники, и любимая собака в придачу…»

Это случилось в 1985 году. Маша была тогда первоклассницей, так что хорошо помнила, как всколыхнулся весь город после ужасной истории с картиной. Какой-то ненормальный, кажется, литовец по фамилии Маголис, вылил на шедевр Рембрандта едва ли не литр соляной кислоты. Думали, что картина погибнет, но реставраторам удалось все же ее спасти. Реставрация продолжалась почти двадцать лет, и только совсем недавно возрожденную «Данаю» вернули в Эрмитаж. Маголиса долгое время держали в сумасшедшем доме. Рассказывали, что многим неуравновешенным типам не дает покоя комплекс Герострата. Так, в 1913 году какой-то псих изрезал ножом картину Репина «Иван Грозный убивает своего сына», и реставраторы до сих пор пытаются устранить повреждения.