Из Дневника старого врача - Николай Пирогов

Ась, право глух, Мусье, что мучить старика,

Коль надобно чего, спросите казака.

Буква Б. Наполеон, скачущий в санях с Даву и Понятовским на запятках, с надписью:

Беда, гони скорей с грабителем московским,

Чтоб в сети не попасть с Даву и Понятовским.

В. Французские солдаты раздирают на части пойманную ворону, и один из них, изнуренный голодом, держит лапку, а другой, валяясь на земле, лижет из пустого котла. Надпись:

Ворона как вкусна, нельзя ли ножку дать,

А мне из котлика хоть жижи полизать.

Может быть, я живо помню эти карты и потому, что их видел потом, когда мне было более 6 лет; но то, что помню почти исключительно три первые А, Б, В,показывает, что на память мою они подействовали всего сильнее, когда я учился грамоте, то-есть, когда мне было 6 лет. Правда, я помню и еще одну из этих карт с буквою Щ и подписью:

Щастье за Галлом устав бресть пешком,

Решилось в стан русский скакать с казаком.

Но это потому, что долго, долго задумывался на ней, не умея себе объяснить, почему какой-то француз в мундире, увозимый в карете казаком и притом желающий выпрыгнуть из кареты, именуется "щастьем"? Какое же это счастье для нас?- думалось мне.

Это ученье грамоте по карикатурным картинкам вряд ли одобрится педагогами. И в самом деле, эти первые карикатурные впечатления развили во мне склонность к насмешке и свойство подмечать в людях скорее смешную и худую сторону, чем хорошую. Зато эти карикатуры над кичливым, грозным и побежденным Наполеоном, вместе с другими изображениями его бегства и наших побед, развили во мне рано любовь к славе моего отечества. В детях, как я вижу, это первый и самый удобный путь к развитию настоящей любви к отечеству.

Так было, по крайней мере, у меня, и я от 17 до 30 лет, окруженный чуждою мне народностью (В рукописи это слово зачеркнуто; по-видимому, П. хотел заменить его другим, но забыл это сделать. "Чуждая народность" окружала П. в годы его учения и профессуры в Юрьеве-Дерпте (1828-1840), среди которой жил, учился и учил, не потерял однако же нисколько привязанности и любви к отчизне, а потерять в ту пору было легко: жилось в отчизне не очень весело и не так привольно, как хотелось жить в 20 лет. Не родись я в эпоху русской славы и искреннего народного патриотизма, какою были годы моего детства, едва ли бы из меня не вышел космополит; я так думаю потому, что у меня очень рано развилась, вместе с глубоким сочувствием к родине, какая-то непреодолимая брезгливость к национальному хвастовству, ухарству и шовинизму.

Начиная с десяти лет моей жизни, я уже помню отчетливо. И детство мое до 13-14 лет оставило по себе самые приятные воспоминания.

Отец мой ( После этого в рукописи: "еще не старый, от 40 до 50 лет" (зачеркнуто). По данным церковных метрических книг прихода Троицы в Сыромятниках, отец П., Иван Иванович, родился, приблизительно, в 1772 г. (Н. П. Розанов, стр. 498) служил казначеем в московском провиантском депо; я как теперь вижу его одетым, в торжественные дни, в мундир с золотыми петлицами на воротнике и обшлагах, в белых штанах, больших ботфортах с длинными шпорами; он имел уже майорский чин, был, как я слыхал, отличный счетовод, ездил в собственном экипаже и -любил, как все москвичи, гостеприимство. У отца было нас четырнадцать человек детей,- шутка сказать! - и из четырнадцати, во время моего детства, оставалось налицо шесть: трое сыновей и столько же дочерей. "Мал бех в братии моей и юнейший в доме отца моего". И из нас шестерых умер еще один, не достигнув 15-летнего возраста,- мой старший брат Амос. (В церковных книгах (Троицы в Сыромятниках) за 1815 г. записано, что у И. И. Пирогова было четыре сына: Петр 21 года, Александр 18 лет, Амос-9 лет, Николай-5 лет, и 2 дочери: Пелагея- 17 лет, Анна-16 лет (там же).

(В бумагах Н. С. Тихонравова в Рукописном отделе Библиотеки имени В. И. Ленина в Москве хранится выписка из метрической книги той же церкви след. содержания: "1810 г. Ноябрь. 13 числа. У коллежского секретаря Ивана Иванова Пирогова родился сын Николай. Молитвовал священник Алексей Стефанов с пономарем; крещен 20 дня; восприемником был московский именитый гражданин Семен Андреев Лукутин, восприемницей была московского купца Петра Николаева Андронова жена Екатерина Васильевна. Крещение совершали означенный священник с причтом" (No 58). Копия прислана Тихонравову накануне юбилея П.-23 мая 1881 г. епископом Можайским Алексеем (А. Ф. Лавров), удостоверившим, что она представляет собою точную выписку из церковной книги (Тих. II No 2-4).

Кто хочет заняться историей развития своего мировоззрения, тот должен воспоминаниями из своего детства разрешить несколько весьма трудных для разрешения вопросов.

Во-первых, как ему вообще жилось в то время? Потом, какие преимущественно впечатления оставили глубокие следы в его памяти? Какие занятия и какие забавы нравились ему всего более? Каким наказаниям он подвергался, часто ли, и какие наказания всего сильнее на него действовали? Какие рассказы, книги, поступки старших и происшествия его интересовали и волновали? Что более завлекало его внимание: окружающая его природа или общество людей?

В старости все эти воспоминания делаются яснее: старик вспоминает давно прошедшее как-то отчетливее, чем взрослый и юноша. Но, конечно, трудно старику решить с верностью вопрос, точно ли давно прошедшее делало и на него такое впечатление, каким он его представляет себе теперь?...

Детство, как я сказал, оставило у меня, до тринадцатилетнего возраста, одни приятные впечатления. Уже, конечно, не может быть, чтобы я до тринадцати лет ничего другого не чувствовал, кроме приятностей жизни,- не плакал, не болел; но отчего же неприятное исчезло из памяти, а осталось одно только общее приятное воспоминание? Положим, старикам всегда прошедшее кажется лучшим, чем настоящее. Но не все же вспоминают отрадно о своем детстве, как бы жизнь в этом возрасте ни была .для них плохою. Нет, вспоминая обстановку и другие условия, при которых проходила жизнь в моем детстве, я полагаю, что, действительно, ее наслаждения затмили в моей памяти все другие мимолетные неприятности.

Родители любили нас горячо; отец был отличный семьянин; я страстно любил мою мать (Мать П., Елизавета Ивановна, по данным церковных книг, родилась, приблизительно, в 1776 г.; происходила из старинной московской купеческой семьи Новиковых.), и теперь еще помню, как я, любуясь ее темнокрасным, цвета массака, платьем, ее чепцом и двумя локонами, висевшими из-под чепца, считал ее красавицею, с жаром целовал ее тонкие руки, вязавшие для меня чулки; сестры были гораздо старше меня и относились ко мне также с большою любовью; старший брат был на службе, средний, - годами старше меня, жил со мною дружно.

Средства к жизни были более, чем достаточны; отец, сверх порядочного по тому времени жалованья, занимался еще ведением частных дел, быв, как кажется, хорошим законоведом. Вновь выстроенный дом наш у Троицы, в Сыромятниках, был просторный и веселый, с небольшим, но хорошеньким садом, цветниками, дорожками. Отец, любитель живописи и сада, разукрашал стены комнат и даже печи фресками какого-то доморощенного живописца Арсения Алексеевича, а сад беседочками и разными садовыми играми. Помню еще живо изображение лета и осени на печках в виде двух дам с разными атрибутами этих двух времен года; помню изображения разноцветных птиц, летавших по потолкам комнат, и турецких палаток на стенах спальни сестер.

Помню и игры в саду в кегли, в крючки и кольца, цветы с капельками утренней росы на лепестках... живо, живо, как будто вижу их теперь.

Итак, жизнь моя ребенком до 13 лет была весела и привольна, а потому и не могла не оставить одни приятные воспоминания.

Ученье и школа до этого возраста также не были мне в тягость. Я уже сказал, как я легко и почти играючи научился читать; после того чтение детских книг было для меня истинным наслаждением. Я помню, с каким восторгом я ждал подарка от отца книги: "Зрелище вселенной", "Золотое зеркало для детей", "Детский вертоград", "Детский магнит", "Пильпаевы и Эзоповы басни" и все с картинками, читались и прочитывались по нескольку раз, и все с аппетитом, как лакомства.

Но всего более занимало меня "Детское чтение" Карамзина в 10 или 11 частях; славная книга,-чего в ней не было! И диалоги, и драмы, и сказки,прелесть! Потому прелесть, что это чтение меня, семи-восьмилетнего ребенка, прельстило знакомством с Альфонсом и Далиндою или чудесами природы, с почтенною г-жею Добролюбовою, с стариком Яковом и его черным петухом, обнаружившим воришку и лгунишку Подшивалова; да так прельстило, что 60 с лишком лет эти фиктивные личности не изгладились из памяти. Я не помню подробностей рассказов, но что-то общее, чрезвычайно приятное и занимательное, осталось от них до сих пор в моем воспоминании.

(Книги, занимавшие П. в детстве и влиявшие на его развитие, значатся также в списке детского чтения И. А. Гончарова (1812-1891). Сверстник П., он происходил из той же общественной среды, что и великий русский хирург. Представителями той же группы и сверстниками П. были такие замечательные деятели русской культуры, как В. Г. Белинский, участники кружков Н. В. Станкевича и А. И. Герцена (В. П. Боткин, брат знаменитого русского клинициста, учился в том же пансионе В. С. Кряжева, куда впоследствии был отдан П.). Все они воспитывались под теми же литературными влияниями. Книги детского чтения П. представляют интерес не только для выяснения степени его умственного развития и литературной начитанности. По ним можно определить систему воспитания в 20-е годы XIX ст. детей школьного возраста из среды разночинцев. Важно отметить, что авторы перечисленных в воспоминаниях П. изданий обращались к юным читателям без подделывания под "детский язык". Они разговаривали с детьми серьезно, по-деловому и потому легко находили доступ к их разуму и сердцу. Конечно, не все перечисленные в тексте издания были одинакового педагогического достоинства, не все они заслуживают положительной оценки. Краткий обзор их поможет уточнить старческие воспоминания великого ученого и выдающегося педагога о своем дечстве.