Мальчишки, мальчишки... - Владимир Соколовский

«Санку привет передай! Ну, да, может, увидимся еще!» — обернувшись, крикнул он тогда отцу. Тот зажмурился, вытер глаза и, отняв руку, быстро закивал.

А в другой раз увидеть отца Ванюшка тогда не смог, потому что ушел в разведку. Это было первое его задание, и собирал его, и отправлял в тыл к врагу тот же помначштаба Тиняков, Иван Егорыч. Молодой, русый, кудрявый и крепкий, он тогда еще чуть прихрамывал — все из-за тех перевернувшихся саней. Расстались они темной морозной ночью, и Тиняков, вздохнув, промолвил на прощание:

— Ну, с добром. И рад бы не посылать тебя, да не могу — всяк боец, сам знаешь, должен быть при деле, иначе ему и на копейку цены нет. Ты уж тихонько там как-нибудь, что ли, на глаза-то не лезь, по боевым порядкам тоже не рыскай. Приходи… приходи, слышь, а, Вань? — почти жалобно, пытаясь глянуть мальчику в глаза, попросил он.

— Да приду я, не бойтесь вы! — грубовато ответил Ваня.

Ему не понравилось, что взрослый человек, такой большой начальник, товарищ Тиняков, сомневается в том, что он может что-то не сделать, почему-то не вернуться.

Примерно в версте от дороги Ваня вошел в лес и пошел, ориентируясь по звездам и выданному Тиняковым маленькому компасу. Снега было еще немного, в самых глубоких местах — по колено, идти было нетрудно. И следов не встречалось почти, не было тропок: редко кто отваживался ходить по лесу в грозное время. Ваня соблюдал осторожность; мало ли, вдруг засада за кустом, за деревом — могут кликнуть, а могут и стрельнуть, да и все. Поэтому шел он тихонько, останавливаясь и осматриваясь. При таком шаге расстояние, намеченное к преодолению — верст десять, — требовало долгого времени. Ладно, хоть не холодно. Иногда мальчик доставал из-под зипуна флягу с горячим чаем, прикладывался. Ску-усно, с сахаром… Хорош мужик товарищ Тиняков! Ну, да за Ваней тоже служба не пропадет.

К утру, к самому серому рассвету, он вышел в низинку, где притулилась за речкой небольшая деревня, чуть в сторонке от тракта. Перешел речушку и, сторонясь спешащих уже за водой к полынье и оглядывающихся на него баб, зашагал к домам. В селе чувствовалось присутствие военного отряда — много саней, сена возле дворов, часовые перед кой-какими домами. Когда Ваня проходил мимо одного, он вдруг вспомнил строгий тиняковский наказ, а вспомнив, впервые почувствовал такой страх, что у него закололо сердце и пятки зачесались, — так и дал бы деру обратно изо всех сил. Ведь что было сказано: первым делом, подойдя к деревне, еще издали выбрать приметное место, оглядеться, обдумать снова все хорошенько, по пунктикам, а самое главное — спрятать надежно свой компас и фляжку из-под чая. А ну как сейчас задержит часовой, и у него найдут все это хозяйство? Эх ты, Ваня-разведчик! Однако часовые его не окликнули, посчитав, видно, за местного мальчишку. Но прежней свободы он уже не чувствовал, шел и боялся. Найдя дом, описанный ему помначштаба, постучал в окошко. Отодвинулась занавеска, баба — видно, только от печи — шевельнула губами:

— Чего тебе?

— Кузьму Иваныча! — ответил Ваня.

Женщина вгляделась — мальчик был незнакомый, — затем состукала дверь, и хозяйка сказала уже из сеней:

— Нету его! Где-то офицера возит, уж третий день. И не ночует. Сказывали, нонче вечером должен быть.

«А я-то как же?» — тоскливо подумал Ваня, поворачиваясь, чтобы идти обратной дорогой. Он уже замерз. И опять — мимо часовых у домов, мимо вяло жующих солому лошадей, мимо полыньи — в лес. Он углубился в него, но настолько, чтобы проглядывалась деревня, и сел возле высокой, толстой, смоляной снизу елки. Холод кусал через лапотки, хоть ноги у Вани и были тепло укутаны. Так ведь не навечно же хватит такого тепла! Достал фляжку, побулькал — чаю оставалось еще половина, — вытащил из-за пазухи пропахшую зипунчиком краюху хлеба, шматок соленого сала и умял все дочиста, запивая тепловатым чаем. От этого немного согрелся, расслабился, задремал. Проснулся: холодно! Поднялся и стал бегать возле елки. Но холод, однажды забравшись, уже не уходил, хватал сильнее и сильнее. К полудню Ванюшке уже казалось, что и силы кончаются, не высидеть больше на этом месте, и всякие опасности чудились, и раз даже показалось, что взвод солдат идет, чтобы забрать его. Взвод, точно, шел к речке, но, дойдя до нее, остановился и стал заниматься военными упражнениями.

«Вот бы пушку сюда, — думал Иван. — Ка-ак бы я по вам трахнул!»

Он хотел помечтать, как стал бы командовать пушкой к разить беляков, но вспомнил про свои страдания и снова скуксился, съежился. Захотелось уйти обратно, под заботливую руку товарища Тинякова, тем более, что такой вариант, какой сейчас происходил, в задании вовсе не предусматривался. Было сказано: найти Кузьму Ивановича, взять у него, под видом нищего, ковригу хлеба, обменявшись условными словами, и сей же момент дуть обратно, до своего полка. Так что спрос не был бы велик, потому что главного человека, этого самого Кузьмы, не оказалось на месте. Но ведь хозяйка сказала, будет вечером. Это одна сторона. Другая — как показаться перед Тиняковым или даже перед самим комполка, не сделав того, что тебе велели, — строгими служебными словами говоря, не выполнив боевого задания? Какая будет тебе после этого вера? В первый раз послали — и сразу обмишурился боец, на тебе! У взрослых за это спрос суровый, ну, а его по молодости могут просто выгнать из полка, еще и накостыляют на прощание по шее… Нет, Ванька, надо сидеть, ждать!

Когда короткий зимний день начал гаснуть потихоньку, Ваня все же не выдержал: оторвался от елочного комля и направился в деревню. Теперь уже без фляжки, без компаса. Он бродил, бродил по деревне, дрожа от холода, нахохлившись, не обращая внимания на любопытных, заглядывающих ему в лицо, толкающих в бока и что-то кричащих вслед ребятишек. Наконец, чувствуя, что дело становится совсем плохо, он вошел без стука в первую попавшуюся избу. Там не было мужиков: только молодая баба в горнице кормила грудью ребенка, да старуха сидела за прялкой. Остуженным, осипшим голосом Ваня поздоровался, поклонился, покрестился на божницу и сказал:

— Подайте сирому, нищему, горемычному сиротине.

И не хватило больше сил, шлепнулся на лавку. Старуха подошла, налила ему молока в кружку, он выпил — и забылся сразу же, свалился со скамейки.

Проснулся на том же месте. В кухне горела лучинка, в горнице кричал ребенок. Молодая баба помогла ему подняться с пола, положила на стол перед ним хлеб, несколько теплых картошек:

— Ешь, родимой. Что есть, уж не обессудь…

Он жадно съел все, запил молоком, поклонился хозяевам в пояс, благодаря; пошел на улицу. Голову покруживало, и он не сразу разобрался, в какую сторону ему надо добираться к дому Кузьмы Ивановича. Он поплутал, и только крик солдата, пугнувшего его от одного из домов, восстановил чувство опасности, и дальше мальчик шел уже безошибочно. Стукнул, как раньше. На сей раз в окошко не выглядывали — было темно, а сразу вышел бородатый мужик, еще не старый, спросил:

— Чего тебе?

— Тетенька Фиса Ощепкова, из Березовки, она вам родня будет, просила привет передать, да с подарочком. Вот, пожалуйте!

Ваня отдал хозяину мешочек соли. Тот взял, ответил верно:

— Тетеньку знаю, только она мне родня по бабе. Ладно, обожди меня здесь.

Кузьма Иваныч ушел в дом. А когда он открыл дверь, выходя, вслед ему послышался густой мужской голос:

— Кого черти принесли?

— Нищеброд, вашбродь, мальчишка, — подобострастно ответил хозяин. — Ноне моего тестюшки покойного годины, так надо подать: пущай вознесет молитовку за душу за грешныя!

— Тащи в комендатуру! — прохрипело из-за двери. — Там разберутся, что это за нищета такая развелась в расположениях.

— Так мальчик, мальчик, сирота, дескать, — снова заторопился Кузьма Иваныч. — Извольте глянуть, вашбродь.

Он сбегал в избу, вернулся с лампой и осветил Ванино лицо. Отодвинулась занавеска, и толсторожий дядька с большими, переходящими в баки усами, в расстегнутом кителе с серебряными погонами, шальными глазами посмотрел, наморщился, рявкнул что-то, разинув рот с редкими зубами, но, оставшись, видно, удовлетворен осмотром, откачнулся обратно и скрылся за занавеской.

— Ступай… ступай скорея… — подталкивая Ваню к тропке, тыкал его в бок Кузьма Иваныч. — Не видишь, что ли, каков мой-то дракон? Я бы в други поры и согрел, и накормил, и постелю тебе сам постелил — да вишь, кака пора… Наступленье, слышь-ко, они готовят, так и передавай Тинякову. Ладно, вот хлеб, бери, там я все склал, доложил, о чем надо. А ты его не съешь ли ненароком по дороге-то? — он покосился на Ваню, подавая ему большую ковригу. — А то больше я тебе ничего вынести не могу, офицерик-от мой шибко из себя подозрительный. За всеми подзирает, а за мной — паче того, потому что я ему, вишь, и кучер, и квартирный хозяин. Ух, придет времечко, и разочтусь же я с им, с собакой! — Он остановился и даже задрожал от такого желания, однако тут же опомнился и снова сильно толкнул Ваню в бок: — Давай дуй скорея! Хлеб-от не сожрешь, малец?